Огонь. Она не твоя.... (СИ) - Костадинова Весела

Разве кто-то, кроме Димки…

Она даже не заметила, как сжала руль до онемения в пальцах. Может быть, если бы тогда её ребёнок выжил, она бы и не стала такой успешной, амбициозной, почти железной. Но, возможно, была бы хотя бы чуть-чуть счастливее? Ведь дети любят не за силу, не за правильность и не за достижения. Они любят потому, что ты — их мать. Потому что ты рядом.

Она пыталась гнать эти мысли прочь, понимать, что на месте одной боли была бы другая — иные тревоги, иная усталость, другие потери. Но даже это осознание не спасало: образы возвращались. Упрямо. Неотвратимо.

После того случая она больше не смогла забеременеть.

Ни естественным путём.

Ни с помощью лучших репродуктологов, протоколов, инъекций и бесконечных анализов.

Об этих попытках не знала ни одна живая душа.

Даже Дима.

Словно только Артур смог когда-то давно разбудить ее тело, ее дремавшую до времени женскую суть. Артур, который после поганой свадьбы, уехал на другую сторону планеты, подальше и от нее, и от ее сестры, и от отца. Он не унаследовал болезнь Ярослава, Альбина знала, что у него растет дочка, третья по счету за семь лет с хвостиком. Ревности она не чувствовала. Как и злости к той, другой девочке, со светлыми глазами отца и пепельными волосами матери.

А вот глядя на Настю испытывала почти звериное бешенство. Пыталась справиться с собой, снова и снова и снова повторяя себе, что ребенок не виновен в грехах взрослых, что она не имеет права так поступать с малышкой, но ничего не могла с собой поделать.

Резко затормозила у дома, ударившись крылом о бордюр, но даже не посмотрев на вмятину. Вышла из машины и глубоко вздохнула воздух, наполненный ароматом распускающейся сирени.

Она стояла, не двигаясь. Замерла посреди дорожки, как будто вкопанная, и смотрела в темнеющие окна своего дома, зная: там её ждут. Там — те самые большие, карие глаза. Глаза ребёнка, которого она не просила, не выбирала, но который оказался рядом. Который каждую ночь ждал.

Она боялась идти внутрь. Боялась, что не справится, что сорвётся, что сделает то, о чём потом пожалеет. Потому что не верила себе больше — не доверяла своей способности сдерживаться и заботиться. Всё это будто было стёрто с внутренней карты.

Настя никогда не ложилась спать, пока Альбина не возвращалась. Ни одна няня, ни ласковая, ни строгая, ни из самых опытных, за эти две недели так и не могли уломать девочку. Она просто сидела на своей кроватке — тихо, неподвижно, со своей неизменной, страшной плюшевой белкой в руках. Смотрела в пустоту, вслушивалась. И только когда в прихожей раздавался знакомый звук ключей и шагов — выходила. Молча.

Как вышла и сейчас, когда Альбина с размаху швырнула свои туфли в угол.

— Почему ребенок не спит? — зло бросила женщина няне — молодой девушке лет 25. — Ваша задача, следить за ней!

— Альбина Григорьевна, — пробормотала та, тушуясь и съеживаясь под взглядом Альбины. — Я уложила, и сказки читала, и песню пели и Машу и медведя смотрели… она никак не спит….

Альбина проглотила ругательства, бросив злой взгляд на девочку.

— Быстро спать! — резко бросила Альбина.

Настя кивнула и, молча, не споря, прошлёпала босыми ногами в сторону своей комнаты — бывшей библиотеки, временно переоборудованной под детскую. Всё в ней было «временно»: занавески, складной столик, игрушки в коробке и даже сама кровать, будто говорившая, что девочка здесь не навсегда.

— Уво…. — Альбина круто развернулась к няне, и замолчала на полуслове. — Идите домой, — приказала она уже спокойнее, какой смысл злиться на то, с чем не мог справиться никто. — Завтра жду в восемь.

— Х… хорошо, — закивала та радостно головой, слухи о том, что эта клиентка избавилась уже от пятерых, расходились по агентствам, как круги по воде. — Альбина Григорьевна…. Там…. ужин….

— Что? — круто развернулась Альбина.

— Ужин…. Вы поздно… Настюша все равно не спала…. Вот и решили приготовить…. — зачастила девушка. — Там ничего сложного…. там мы пирожки пожарили…. И….

— Идите домой, — весомо повторила Альбина.

— Она…. — девушка быстро накинула на себя куртку, — она умница… она многое умеет.

Альбина почувствовала, как звереет. Тон няни, этот мягкий, неловкий лепет, этот наивный восторг от «умницы» — всё это бесило её больше, чем можно было объяснить словами.

— Мне плевать! — внезапно рявкнула она, и голос прозвучал так резко, что девушка инстинктивно отступила назад. — Ваша задача — присматривать за девчонкой! Чтоб была одета, обута, накормлена и выгуляна! Всё! Больше от вас ничего не требуется!

Няня опустила глаза, запинаясь, начала перебирать связку ключей, словно надеялась спрятаться за их металлический звон.

— Но… Альбина Григорьевна… ей в сентябре в школу… и она… ну, то есть, я подумала, может, её начать готовить… с ней заниматься понемногу…

— Осенью она пойдёт в школу в другом городе, — отчеканила Альбина, холодно и безапелляционно, как приговор. — Там её и подготовят. Это не ваша забота. Я не ясно выразилась?

Тишина, в которую провалились последние слова, была тяжёлой, как свинец. Няня только молча кивнула и поспешила к выходу, даже не оборачиваясь.

Альбина осталась в прихожей, ощущая, как под кожей ноет злость, которую не удаётся ни приглушить, ни направить. Всё происходящее — слова, лица, даже запах еды из кухни — действовали, как наждачная бумага по оголённому нерву.

— Альбина Григорьевна, — няня остановилась в дверях. Хлопнула большими серыми глазами. — Я завтра не приду. А Настя вас любит. Хоть я и не понимаю за что.

С этими словами девушка вышла из роскошной квартиры, плотно притворив за собой дверь.

20

Ночью женщина практически не спала, ворочаясь в своей огромной, пустой кровати, прислушиваясь к звукам за окнами и в соседней комнате. Никогда раньше она не замечала, как спит город: шумом ветра за окном, редкими визгами автомобильных сигнализаций, чьими-то пьяно-веселыми криками. В какой-то момент встала, босыми ногами ступила на прохладный паркет. Подошла к окну и распахнула створки, впуская в комнату влажный ночной воздух — он тянул с Исети, пах рекой, листвой и чем-то железным, городским. Комар, залетевший с потоком воздуха, тут же нашёл её шею. Она поймала его в ладонь, смачно прихлопнула, выругалась сквозь зубы — и тут же затихла. Звук был слишком громким в этой гулкой тишине.

На кухне часы показывали три ночи. Альбина, не включая верхнего света, налила себе воду, потом подумала и заварила кофе — крепкий, чёрный, без сахара. Горечь согревала горло, но не снимала внутреннего напряжения.

На столе с вечера стояла глубокая керамическая тарелка, накрытая вафельным полотенцем. Она даже не подошла к ней вчера, проигнорировала. Теперь — подняла край ткани. Внутри аккуратно лежали пирожки: румяные, мягкие, с хрустящей корочкой, как из детства. Альбина достала один, осторожно, как будто это было нечто хрупкое, и откусила.

Глаза закрылись сами собой от удовольствия.

Он был ещё тёплым. С картошкой, чуть сладковатый — наивный, домашний вкус, такой, который умеют готовить только те, кто по-настоящему хочет угодить. Впервые за сутки желудок болезненно напомнил о себе. Она осознала, что последний раз ела почти двадцать часов назад, где-то между совещанием и поездкой к нотариусу. А после схватки с Ярославом даже думать о еде не могла.

Ярослав…

Где он сейчас? Спит, раскинувшись на безупречно выглаженных простынях в роскошном номере лучшего отеля города? Или… сбрасывает напряжение в постели своей новой любовницы? Девушки, которой едва исполнилось двадцать пять — той самой, с мягкими губами и глазами дикой серны, на которой он, по привычке, лечит себя от старения и злобы. Секс как способ забыться, как акт власти.

Альбина видела фотографии этой девочки. Как и других, бывших до неё — за эти семь лет он сменил пятерых. Яркие. Эффектные. Фигуристые. Всегда ухоженные. И, что особенно странно — всегда рыжие.