Огонь. Она не твоя.... (СИ) - Костадинова Весела

— Альбина, нам нет смысла воевать, — произнёс Ярослав, голос его звучал сдержанно, примирительно. — Давай оформим совместную опеку над Настей. Без лишнего напряжения. Всё цивилизованно.

— Хорошее предложение, — кивнула Альбина, не сразу, будто пропустив его слова через фильтр внутренней недоверчивости. Она сделала глоток воды из тонкого стеклянного стакана, поставила его обратно на стол, точно, беззвучно. — Конечно, возникнут технические нюансы — графики, юридические аспекты, логистика, — но, я полагаю, как два взрослых, разумных человека, мы сможем их решить. Моя мать без проблем даст тебе видеться с девочкой….

Ярослав провёл ладонью по скатерти — медленно, почти ласково, как будто гладил ткань, но на самом деле, казалось, что он ощупывает поверхность в поисках опоры или выверяет вес слов, которые собирался произнести. Его взгляд был опущен, голос — ровный, без интонаций.

— Ты не совсем поняла, Альбина, — прервал он, тихо, но намеренно, не поднимая на неё глаз. — Твоя мать не будет иметь никакого отношения к ребёнку. Ни морального, ни юридического. Это моё основное условие. Я уже говорил тебе это, и повторю снова — она искалечила жизни двух девочек. Я не позволю ей искалечить третью.

Повисла тишина. Альбина не сразу отреагировала, только едва наклонила голову — как кошка, уловившая запах опасности. Затем её голос прозвучал чуть ниже обычного, глубже, с той особой интонацией, которая заставляла самых дерзких подчинённых молча выходить из её кабинета.

— Ярослав… — медленно произнесла она, — ты переходишь границы. И делаешь это слишком уверенно. Давай уточним: как именно ты себе представляешь совместную опеку, если с порога диктуешь, кто будет "в круге", а кто — вне?

— Моё предложение, то самое, семилетней давности, оно всё ещё в силе, — ответил он, пристально глядя в ее глаза.

Альбина даже не сразу поняла, что он имеет в виду. Сердце коротко, предательски сжалось, будто в детстве, когда уронил вазу и слышишь шаги родителей. Она чуть наклонилась вперёд, всматриваясь в его лицо.

— Что, прости? — спросила глухо, не веря, что услышала правильно.

Миита посмотрел на неё прямо. Угрюмо, серьёзно, без насмешки, без флирта, без привычной маски, которую он носил, словно другую кожу. Только усталость и… нечто более глубокое.

— Ты станешь моей женой, Настя получит полную семью. Нормальную семью. Мы оба можем дать ей все, чего лишила ее Эльвира — дом, стабильность, настоящее и будущее.

Альбина застыла, будто её окатили ледяной водой. Несколько секунд она просто сидела, не в силах вымолвить ни слова, даже не дыша. А потом вдруг рассмеялась. Не сдержанно, не светски — а по-настоящему. Громко, хрипло, захлёбываясь от собственных эмоций, будто из неё вырывался годами сдерживаемый ком. Смех перешёл в почти истерический приступ, и слёзы выступили на глазах — не от счастья, не от радости, а от изумления и злой иронии.

— Ярослав! — выдохнула она, хватаясь за бокал, будто за спасение. — Ты нормальный вообще?

Он не ответил. Лишь побледнел и плотно сжал губы, как человек, получивший пощёчину, но слишком гордый, чтобы показать, что больно.

— Я абсолютно серьезно, — ответил ровно, старательно сдерживая голос. — Разумное предложение…. Единственное разумное решение нашего вопроса.

— Ты как себе это представляешь? — продолжала веселиться Альбина. — Я сейчас кинусь к тебе на шею и с обожанием крикну, что ждала этого все годы? А потом с удовольствием улечу с тобой в другой город, другую область, брошу здесь свою жизнь и бизнес, и буду, как послушная жена строить твою семью? Ты меня еще босой и на кухне представь! — она не могла остановиться, не понимая, от чего пылает все сильнее — от злости или от идиотизма ситуации. — Артурик будет счастлив услышать о новой мачехе, которая моложе его на два года, да еще и бывшая любовница! А уж как обрадуются твои любовницы! Сколько у тебя их за семь лет сменилось? Пять, кажется? Как станешь нас разводить с последней? График составишь? Тебя на всех-то хватит?

— Ого. Видимо, ты не просто так вела счёт моим любовницам всё это время. Какие точные данные, Альбина. Впечатлён. — Он откинулся на спинку кресла, не сводя с неё взгляда, с лицом, белее мела. — А вот у тебя, как я вижу, с личной жизнью полный швах. Три раза в месяц, по пятницам? Двадцать один тридцать, да?

Слова ударили, как пощёчина. Альбина вздрогнула — не телом, лицом. Словно он на глазах у всех сдёрнул с неё маску.

— Ах ты… — выдохнула она, не веря, что он действительно перешёл эту грань.

— А что, думала, я не умею работать с информацией, любимая? — его голос стал тише, колючее. — Или ты действительно забыла, кто я. Кстати, ты в курсе, что проституция — это всё ещё уголовно наказуемо? Ты и твой мальчик можете влететь….

— А ты не боишься, что тебя хватит инфаркт прямо на одной из твоих шлюшек? — холодно бросила она, резко выпрямившись. — Возраст всё-таки, Ярослав. Не мальчик давно. Хоть и молодишься, бегая за двадцатилетними, будто хочешь всем доказать, что у тебя ещё не всегда "на полшестого". Так? Или сам себе доказываешь? У меня хоть мужчина, у которого всегда стоит, проблем с этим нет, — ее слова как зубья змеи впивались в его кожу, впрыскивая яд.

Ярослав едва сдерживался, Альбина видела это отчетливо.

— Да уж, — наконец, прошептал он. — Не слабо тебя приложил мой сын, Аль. Ох, не слабо. Размазал по асфальту, как я вижу. До сих пор простить не можешь, что он выбрал не тебя? Всему миру мстишь?

— Твой сын здесь не при чем, — холодно ответила она. — Да, Яр, я любила его. Любила настолько сильно, насколько никто и никогда не будет любить тебя! Пусть мальчишка, он умел чувствовать, умел быть добрым — это я сейчас отчетливо вижу, — Альбина внимательно следила за визави, у которого от каждого ее слова темнели глаза, а лицо наливалось кровью.

— А девчонка-то тебе зачем, такой молодой и успешной, с мужиком-проститутом по пятницам? — прошипел, перебивая ее Ярослав. — Или что, она для тебя сублимация того, что ты потеряла в моем офисе?

В её взгляде что-то дрогнуло, как ртуть в колбе под давлением, она пошатнулась, будто тело её на мгновение ослабло под грузом воспоминаний, а серые глаза мгновенно потемнели, зрачки расширились так стремительно, что взгляд стал почти чёрным — бездна, готовая поглотить всё.

— Ты… ты знал… — прошептала она, и в её голосе впервые прозвучала неуверенность, почти испуг. — Ты всё это время знал…

— Разумеется, знал, — ответил он с такой холодной уверенностью, что воздух вокруг словно сгустился. — Или ты что, меня совсем за идиота принимаешь? Думала, я отступил тогда, испугавшись твоих угроз и манипуляций? Кто ты была, Альбина? Глупая, истерзанная, использованная девочка, которой мой сын поигрался, как кошка с мышью, и выбросил, не задумываясь. Думаешь, я не мог бы поступить с тобой точно так же? Думаешь, меня остановили какие-то твои истерики? Угрозы? Нет. Не в них было дело. Хочешь знать правду? О святая наивность! Да, Альбина, я понял, что ты беременна моим внуком! Твоя тошнота, бледность, сонливость, когда ты едва заставляла себя сфокусироваться на совещаниях. Я что, по-твоему, дебил, как Артурик, что ли? Именно поэтому я тебя оставил в покое. А потом….

Он наклонился ближе, в его лице читалось то, чего Альбина, возможно, никогда прежде не видела — презрение, усталость, и искренняя злоба.

— Я просто пожалел тебя. Да, именно пожалел. Жалкую, сломанную, истекающую своей болью женщину, потерявшую ребёнка. Моего внука. По собственной глупости и дурости. Скажи я тогда под фонарем, другие слова, и ты сама упала бы ко мне в руки. Ты готова была это сделать…. Но мне стало тебя жаль.

Руки Альбины дрожали — не от страха, а от неконтролируемой, разъедающей ярости. Она резко опрокинула в себя бокал вина, будто надеясь, что крепкий алкоголь размоет границы между прошлым и настоящим, а затем рывком поднялась, как будто пол внизу внезапно начал обжигать ноги.

— Вытянул это дерьмо на свет, да, Яр? — прошипела она, и губы её дрожали, будто замёрзли. — Прекрасно. Тогда слушай внимательно: я тоже кое-что могу отыскать. И, поверь, докопаюсь. До всего. До того, что действительно связывало тебя и мою сестру. До того, почему Настя до сих пор писается по ночам и сжимается в ужасе от одного упоминания твоего имени, ты, дряхлый енот-потаскун!