Санта на замену: Тур извинений (ЛП) - Оливия Джули

— Это точно, — фыркаю я.

— Эй, — Ник смотрит на меня с улыбкой, которая тут же сменяется грустью. — А потом она меня оставила. И, хоть я перебирал в голове миллионы причин, я знал, почему всё так произошло. Всё началось с того, что я захотел детей, а она нет. Я её не торопил, но это стало той дверью, которую мы уже не могли закрыть. — Его губы дёргаются, будто он хочет улыбнуться, но не может. — А потом… потом случился этот дурацкий скандал на площади с этим… с этим Гарольдом.

— С этим Гарольдом, — эхом повторяю я.

— Я перестал участвовать в рождественских гуляниях, переехал в эту квартиру, отдалился от всех. И… мне жаль, что я свалил на тебя свои проблемы. Это не твоя вина, что я теперь так ненавижу Санту.

— Думаю, мы оба сыграли свою роль в этом обвинительном марафоне, — признаю я. — Знаешь, забавно… ты — финальная точка моего тура извинений.

— Правда? — спрашивает он, кладя руку мне на колено. Этот жест кажется таким естественным, будто именно там она всегда и должна была быть.

— Да, — отвечаю я, обнимая себя руками. — Я столько лет винила тебя во всех рождественских несчастьях. Ты был для меня каким-то призраком прошлого.

— Но что случилось, Бёрди Мэй? Что я сделал? — спрашивает он, нахмурившись.

Я закрываю глаза и выдыхаю.

— Ты сказал, что я буду ненавидеть Рождество. Вот и всё. Звучит глупо, правда? Но после твоих слов всё действительно изменилось. Тогда же мой папа… — мой голос прерывается. — Он погиб той ночью, когда мы с тобой встретились. Странная авария. Он хотел купить ещё подарков… — я усмехаюсь, но в этом смехе больше горечи. — Это так на него похоже. А мама… ну, мама… В общем, я всегда считала, что это как-то связано с тобой.

Ник ничего не отвечает, но, кажется, чувствует, что слова здесь излишни. Он осторожно прижимает лоб к моему, закрыв глаза. Я чувствую его ровное дыхание, а потом он целует меня в линию роста волос и тихо шепчет:

— Мне очень жаль, Бёрди Мэй.

Его голос звучит так искренне и глубоко, что мне становится легче, будто слова действительно могут унести часть груза.

— Спасибо, — тихо говорю я.

— А твоя мама? — осторожно спрашивает он.

— Она не успела в больницу. Конечно, в рождественских пробках она ничего не могла поделать, но… когда мы добрались, он уже был мёртв. Мы никогда не ссорились до той ночи, но после этого… казалось, мы не могли не ссориться. Это не её вина. Я понимаю это сейчас. Но она — нет. Для неё он всё ещё жив каждое Рождество. Каждый год она словно возвращается в тот дом в девяносто девятом и ждёт его. А теперь… теперь она почти ничего не помнит, но эту ночь забыть не может. И это тяжело.

Ненавижу, что вижу свою боль, отражённую в его взгляде. Ненавижу, что чувствую её внутри, хотя столько лет она спала.

— С тех пор я каждый год ненавижу Рождество, — говорю я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Как ты и сказал, так и получилось.

— Значит, ты думала, что я тебя проклял?

— Да.

— Но… если ты ненавидишь Рождество, зачем тебе тогда Санты?

Я тяжело вздыхаю, невольно улыбаясь своей нелепости. Николас тоже улыбается, и от этого у меня в груди будто разливается тепло.

— Санта всегда был тем единственным, что делало праздник хоть немного терпимым, — объясняю я. — Просто весёлый парень, который наслаждается моментом, несмотря ни на что. «Дух» Рождества. У него было то, что я потеряла. — Я коротко смеюсь, качая головой. — Боже, это звучит так глупо, слишком уж «по-писательски». Позволить автору что-то объяснять, и он обязательно придаст чему-то больше смысла, чем там есть на самом деле.

Мои слова выходят сбивчивыми, будто я тороплюсь, но Николас смотрит на меня спокойно, будто у нас есть всё время мира. Он нежно проводит пальцем по моему большому пальцу, затем касается запястья, поднимается к локтю и аккуратно притягивает меня ближе. Мои руки сами ложатся ему на талию, пока я наклоняюсь вперёд и устраиваюсь у него на коленях.

Пакет с замороженным горошком тихо падает с дивана на пол, а его ладонь ложится мне на шею, осторожно укладывая мою голову на его грудь.

Мы просто обнимаемся. Это так тепло, так уютно. Я ощущаю его запах — свежая хвоя и мята. Щека прижимается к мягкой ткани его фланелевой рубашки.

Минуты тянутся. Я прижимаюсь крепче, чем, наверное, следовало бы, но мне всё равно. И ему, похоже, тоже. Его руки перекрещиваются у меня на спине, а большой палец цепляется за пустую петлю моего ремня.

Мои пальцы осторожно пробираются к его волосам. Они густые, приятные на ощупь. Я перебираю их снова и снова, пока Николас не выдыхает тихо, почти как стон. Это не похоже на страсть, скорее на умиротворение. Он будто растворяется в моём плече, а я теряю ощущение времени в его объятиях.

Мы идеально подходим друг другу.

— У меня для тебя подарок, — шепчет он, наконец, разрывая тишину.

Я слегка отстраняюсь, чтобы посмотреть на него.

— Не уходи далеко, — добавляет он с лукавой улыбкой, которая так идёт его бороде.

Кончики его губ чуть изгибаются, открывая ямочку на щеке. Он лёгким поцелуем касается моего носа, затем мягко, подхватив меня за бёдра, сдвигает в сторону и встаёт.

Он идёт к шкафу, что-то достаёт и возвращается, пряча предмет за спиной.

— Это случайно не ордер на запрет приближаться к тебе? — шучу я.

— Именно он, — отвечает он с улыбкой.

Его грудь в этой рубашке выглядит так… идеально. Я не могу оторвать взгляда.

— Ладно, беру слова обратно. Это что-то… сексуальное? — вырывается у меня.

Я моментально краснею, осознавая, что сказала вслух.

Он слегка поднимает бровь, его уголки губ поднимаются. Этот взгляд просто сбивает с ног.

— Может, позже, — говорит он с хрипотцой. — А пока…

Он достаёт коробку.

— Это… Фёрби? — едва шепчу я, чувствуя, как у меня отвисает челюсть.

— Твой собственный, — подтверждает он, передавая игрушку мне в руки.

Это он! Фиолетовый, с пятнышками, точно как я мечтала в детстве.

— Где ты его нашёл?

— В маленьком магазинчике игрушек в центре. Они специализируются на ретро. Как только понял, что у тебя такого нет, решил поискать. Кажется, их запасы лучше, чем у магазинов в 90-х.

— Их же нигде не было! — восклицаю я. — Помню, что их даже запрещали в некоторых странах.

Я смотрю на мягкую игрушку с блестящими глазами и почти не верю.

— Я не могу поверить, что ты это сделал. Ты мне… игрушку купил.

— Ну, не ту игрушку, о которой ты подумала. Хотя, если бы я знал…

Я поднимаю взгляд на него. Николас слегка подмигивает, и я ощущаю, как меня опаляет жар.

Он снова садится рядом, и его пальцы осторожно касаются моей шеи, губы скользят вдоль линии подбородка.

— Ты смотришь так, будто хочешь совсем другую игрушку, — говорю я, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

— Она не понадобится, — шепчет он в ответ, его голос звучит низко, почти с рычанием.

— Оу… — Я вытягиваю руку, нащупывая кофейный столик, куда кладу упакованного Фёрби.

С губ Ника срывается стон.

Этот звук эхом разливается по моей груди, и теперь уже моя рука будто сама по себе тянется к краю его джинсов. Я поднимаю его футболку, пока он нависает надо мной, и костяшками задеваю мягкие волосы ниже пупка, ведя пальцами вниз, к резинке его боксеров.

Его нос скользит по моей щеке к уху. Я обожаю чувствовать его вес, вдыхать свежий, хвойный запах его кожи, но…

Я хочу большего. Хочу его.

Я толкаю его в грудь, усаживаюсь на колени и, поднявшись, мягко укладываю его на спину, оказываясь сверху. Упираюсь ладонями по обе стороны его торса и, наклоняясь, слегка прикусываю его мочку уха.

Низкий стон разливается по квартире, пока его руки находят мои бёдра. Одним уверенным движением он меняет нашу позу, усаживая меня прямо на себя. Я опускаюсь, мягко прижимаясь к нему и ощущая, как его дыхание становится прерывистым.

Я облизываю губы, и Ник издаёт судорожный выдох, глядя на меня. Его рука скользит от моего бедра, чтобы поправить прядь волос, упавшую мне на лицо. В фильмах этот жест всегда казался банальным, но в реальности он такой нежный и трогательный. Он легко тянет за кончик пряди, заставляя меня вновь приблизиться, чтобы наши губы снова встретились — как старые друзья.