Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)
— А если задание — маскироваться до времени, как мы?
— Придется окликнуть. Давай, Коля! — и, обернувшись к цепи наших стрелков, коротко приказал: — Товарищи, готовьсь!
— Э-эп! — во весь голос закричал я, поднявшись на бархан и сразу выпалив в небо из маузера. — Здесь отряд ревкома Бухарской республики! Кто вы, отвечайте!
В один миг всадники смешались — передние остановились, задние наехали на них. Видим — один заворачивают копей, другие их в чем-то убеждают. Вот сверкнули обнаженные клинки… Часть конников, никого не слушая, нахлестывает коней, удирая туда, откуда пришли. Некоторые рвутся вперед, по направлению к нам, иные спешиваются, залегают. Первые выстрелы рвут тишину над песками, пули поют у меня над головой… Противник!
— Отря-а-д! — протяжно командует Иванихин. — По врагам революции, залпом!..
По тем, кто пытался скрыться, открыли огонь из засады паши дозорные. Бандиты оказались в клещах. Один за другим попадали с коней те, кто не догадался спешиться. Ошалело метались лошади без всадников. Нарвавшиеся на засаду стали поднимать руки кверху, бросать винтовки, шапки. Лишь одиночкам на резвых копях удалось вырваться в пески. Преследовать их мы не стали.
— Чьи вы, откуда? — допрашивал пленных комиссар.
— Из Бурдалыка. Наш сердар — Нары-мерген. В Бурдалык пришел пароход красных. Нам сказали, что уходим в Бешир.
— Где Нары-мерген?
— Вон он… Под ним был пегий копь… Убиты оба: и конь, и всадник…
Чернобородый, коротенький и толстый, Нары-мерген лежал среди трупов тех, кто ринулся было в атаку на нашу цепь.
… На околице Бурдалыка нас окликнули по-русски. Свои! Рота 8-го полка Красной Армии с отрядом чарджуйских рабочих-добровольцев выгрузилась с парохода здесь, чтобы превратить аул в опорный пункт борьбы с белобухарцами. Отсюда красные бойцы должны были следовать в Керки, на подкрепление гарнизону.
Мы познакомились с командиром и комиссаром сводного отряда. Они привезли нам приказ командующего Бухарской группой войск: действовать в районе Бурдалык — Керки в качестве летучего самостоятельного отряда, препятствовать притоку резервов во вражеские силы, снабжению банд» истреблять главарей. Когда начнется освобождение Керки от блокады, действовать в подчинении старшего начальника красных войск на правом берегу, на участке железной дороги Керкичи — Самсоново.
Наши ребята смогли наконец хоть немного отдохнуть. Расположились мы в крепости бурдалыкского бека, где хорошо сохранились некоторые комнаты и складские помещения.
Теперь нашей базой сделался Бурдалык. Чарджуйский отряд спустя два дня снова погрузился на пароход и отправился в сторону Керкичи. А мы выслали разведку в Бешир. Вскоре она вернулась. Ишбай, ходивший старшим, доложил: в селе все эти дни распоряжался Курбан, объявивший себя «сердаром». Но как только дошла весть о разгроме банды Нары-мергена и о занятии красными Бурдалыка, он вместе со своим воинством поспешно удрал в Ходжамбас.
Можно было теперь и мне отправиться в родной аул открыто. С двадцатью всадниками я прискакал в Бешир к вечеру. Мы решили больше не маскироваться — у одного из всадников на пике трепетал под ветром алый шелковый флажок, у каждого из нас алела красная лента на папахе. Пусть видят друзья и враги: мы — бойцы революции!
Наши сторонники — Сапар и его товарищи — ожидали прибытия отряда. Встретили нас уже на пустыре Пир-Зорра, памятном по кровопролитному сражению неделю тому назад. Всего лишь одна неделя прошла, но теперь уже другими стали мои земляки. Нас остановили, пригласили зайти в дом одного дайханина. Я с ним прежде не был знаком, его звали Розы-Пиркули. Сюда же пришел. Сапар со всем своим активом (не было только Реджепа). Сапар переговорил со мной и, с моего согласий, объявил всем собравшимся во дворе мужчинам: командир революционного отряда, разгромившего байскую свору, — Нобат, сын Гельды, уроженец Бешира. То-то гвалт поднялся! Люди бросали папахи на землю, подбегали ко мне, хлопали по плечу, по спине, жали руки. Слышались возгласы:
— Молодец! Вот это парень!
— А говорили, дескать, пропал без вести…
— Такой не пропадет! Наш! Люди, ведь я с ним вместе рос, я и отца его хорошо помню.
— А деда забыл? Еще его называли: «В торбе привезенный»…
— Герой, и солдаты его храбрецы!
— Курбан-бай, как услыхал про гибель Нары-мергена, сразу наутек.
— Ну, негодяй, добегается он…
Здесь же, в беседах с дайханами, и позже, у себя дома, я немало услыхал про Курбан-бая и его банду, какие это подлые, трусливые, жадные и жестокие люди. Оказалось, главарь специально подбирал в свой отряд бывших бекских стражников, ясаулов, а также отъявленных воров, грабителей, наркоманов. И когда не стало бекчи и Курбан объявил себя «правителем аула», эти людишки распоясались вовсю. Новоявленный «правитель» обложил беширцев «налогом» в пользу своего воинства: каждый двор должен был поставлять определенное количество продуктов, скота и денег. Если вовремя не поставляли все это, главу семьи бросали в зиндан, забивали в колодку. А ночью из осиротевшего дома исчезали дочь-невеста, верховой конь… Один человек, не выдержав издевательств, побоев и бесчестья, так в колодке и умер. А когда бандиты собрались бежать из села, то попросту, среди бела дня, все скопом накинулись на дома в южной части, врывались в помещения, хватали и тащили, что под руку попадет, особенно охотились за серебряными женскими украшениями — прямо с голов, с платьев у женщин срывали…
Сапар и его товарищи, когда узнали об этом, кинулись к оружию, которое было у них припрятано, да тут Курбан скомандовал трогаться вон из аула. Лютую ненависть затаили беширцы к этим головорезам и нас приветствовали как своих освободителей.
Долго мы толковали в тот вечер с односельчанами, и я чувствовал: теперь уж не удастся баям еще раз перетянуть темных людей на свою сторону. В головах у дайхан начало проясняться, жизнь учила их различать своих друзей и врагов.
Наконец я — дома. К счастью — вот что значит предусмотрительность! — Курбан-бай не знал, что я командую красным отрядом, мою семью не тронули. Но натерпелись родные страху, когда начался бой на рассвете, в аул ворвались всадники Баба-мергена, а мы, отстреливаясь, вынуждены были отступить в пески! Мать еще и сейчас не могла полностью оправиться от пережитого, то и дело глаза ее наполнялись слезами. Донди тоже ходила притихшая. Когда же старшие женщины занялись хозяйством и мы в кибитке остались вдвоем, Донди вдруг сказала:
— Нобат, я вот что хочу тебя попросить… Возьми меня с собой! Мне тяжело терпеть разлуку, жить в тревоге. Тебя каждую минуту могут убить, я теперь понимаю… Но пусть тогда убьют и меня вместе с тобой! Все равно жить я не останусь одна…
Вот это девушка! Впрочем, что удивляться: разве не она своей слабой рукой, еще совсем девочкой, убила немилого «мужа», Ходжакули-бая? Характер у нее остался прежний. Я не сразу нашелся с ответом, радость переполняла мое сердце.
— Донди, понимаешь ли ты, что говоришь? Ведь я и мои товарищи — воины, это дело мужчин. Разве девушке пристойно находиться в их среде?
— Я знаю, это всегда считалось неприличным. Только ведь никогда не было таких страшных времен, таких опасностей, вражды, крови… Никто не испытывал такого. А даже в песнях поется и в сказках сказывают: когда-то давно девушки тоже садились на коней, брали в руки оружие, сражались… Пусть говорят кто что хочет, я не посмотрю ни на кого!
— Поверь, мне так радостно слышать это! Я горжусь тобой! Но, Донди, милая, подумай о другом. Ведь сама говоришь, столько опасностей… Разве я могу допустить, чтобы ты терпела лишения в походах, чтобы тебе грозила гибель от вражеской пули?
— А ты? Тебе все это грозит каждую минуту! И потом опять ворвутся враги. Лучше уж в бою!..
— Нет, — я заговорил спокойнее, собравшись с мыслями. — Больше врагам здесь не бывать. Наши силы выросли, пароходы скоро привезут много войск. Это одно. А другое… Я должен быть уверен, что ты — самое дорогое, что есть у меня в жизни, не подвергнешься больше смертельной опасности. Только тогда я смогу спокойно выполнять свой долг солдата революции. Ты ведь понимаешь, что я обязан оправдать доверие, которое мне оказано. От этого зависят свобода, будущее нашего народа! Ты, моя подруга, должна чувствовать это так же, как я. И наконец… здесь твоя и моя матери, у них больше нет никого близких. Твоя поддержка им необходима. Ну, а если, не приведи бог, снова враги… Ведь ты так помогла нам в прошлый раз, предупредила вовремя! Спасибо тебе! В общем, если ты в ауле, с семьей, я буду спокоен и силен духом, пойми это и оставь свой замысел, прошу тебя!
Девушка долго молчала, опустив голову. Потом подмяла глаза: грустные, сухие. Она все поняла. И только сдержанным вздохом выразила свою тоску, тревогу…
