Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)
Долгим оказался путь к нашей любви. Когда суждено ей прийти к счастливому завершению?
Лисица воет в свою нору
В Бурдалык прибыли еще два парохода. Часть нашего отряда расположилась в Бешире, другая, более многочисленная, оставалась в крепости Бурдалыка и в селении Ислам-Кала, откуда ежедневно направлялись разъезды в сторону, песков.
На некоторое время в Бурдалыке высадились три роты все того же 8-го полка и еще два отряда добровольцев — из Чарджуя и Фараба. Людям нужно было отдохнуть, а один из пароходов нуждался в небольшом ремонте. Кроме того, отсюда вниз по течению следовало отправить на парусном каюке в Чарджуй донесение о ходе операций в районе Бешир — Бурдалык и двух заболевших бойцов. По всем этим причинам стоянка сил подкрепления затянулась.
Однажды утром в Ислам-Кала после двухсуточного рейда по пустыне прибыл наш разъезд — восемь всадников. Подъехал на коне и Серафим. Он поднял бинокль, поглядел в ту сторону, где в кустах замаскировались наши дозорные. И вдруг оторвался, передал бинокль мне:
— Коля, погляди-ка, по-моему, два всадника к нашим приближаются.
Я глянул — верно: два всадника в красных халатах и чалмах уже приблизились к дозору, один из бойцов встал им навстречу с вскинутой винтовкой. Те остановились. Теперь они были хорошо видны, карабины за их спинами висели стволами книзу. Один держал в руке белый платок, которым помахивал время от времени. Парламентеры!
Посланные мной четверо всадников проводили прибывших во двор крепости, куда мы с Серафимом направились еще раньше. В это время в крепости Бурдалыка я оставался за старшего — командиры из Чарджуя находились на пристани, где шел ремонт парохода.
Оба парламентера были в годах, один совсем старик, с редкой козлиной бородкой, второй помоложе, борода черная до пояса. Они вежливо поздоровались, поклонились, прижимая обе руки к груди.
Разговор качался по-туркменски. После взаимных традиционных расспросов о здоровье и делах заговорил старший, причем глаза у него все время воровато бегали:
— К уважаемым красным начальникам нас направил сердар Баба-мерген и другие старейшины народа и воинов ислама по обеим берегам Аму. Наша ставка в Керкичи. Мы хотим жить в мире с воинами, пришедшими из Бухары и Чарджуя, если они нас не тронут в наших местах. Старейшины прислали вам, красные начальники, письмо со своими условиями для начала переговоров.
— Давайте письмо, — я поднялся и подошел к старику. Он протянул вынутый из-за пазухи незапечатанный конверт, при этом глаза у него по-прежнему бегали, а рука дрожала.
— Простите, яшули, вы, наверное, нездоровы? — сразу почувствовав недоброе, как бы невзначай спросил я. — Вон как у вас дрожит рука.
— Ай, что поделаешь! — он изобразил улыбку, ощерил желтые зубы. — Старость близится, одолевает…
— Что вы! — успокоил я. — До старости вам далеко.
Письмо в конверте оказалось, конечно, написанным арабскими буквами. Поскольку для меня эта грамота осталась недоступной, пришлось крикнуть Ишбая, послать за бойцом Юсуфом Саиди, что прежде был студентом бухарской медресе. Прибыв по вызову, Саиди сел вместе с нами на ковер и принялся читать витиеватое послание басмаческих главарей:
«Начальнику красных войск в Бурдалыке. Мы, аксакалы народа в Коркинском бекстве на север до Бурдалыка, на юг и восток до Нерезима и Термеза, взялись за оружие, когда пала власть его светлости эмира, повелителя правоверных и защитника слабых. Но мы желали бы жить в мире с новой властью, если на наших землях останутся в силе законы шариата, обычаи предков. Согласны пропустить красные войска в Керки, оставить Керкичи, уйти прочь от железной дороги. Однако мы хотим получить гарантии, что никто не подвергнется преследованиям, нам сохранят имущество и скот. Если вы согласны, мы предлагаем послезавтра начать переговоры в ауле Ходжамбас, в крепости, куда просим направить своих представителей из числа начальников, с конвоем. Обещаем полную неприкосновенность. Собственные печати приложили сердары и аксакалы: Баба-мерген, Молла-Алтыкули, Яраш-токсаба».
— Спасибо, Юсуф, можешь быть свободен, — отпустил я бойца, и он, откозыряв, вышел. — Прекрасно, — заявил я парламентерам. Обменялся взглядом с Иванихиным, и он неприметно кивнул мне в знак согласия. — Предложение сердаров и старейшин мы обсудим, сегодня дадим ответ. А пока прошу отдохнуть, закусить.
Оба парламентера молча склонили головы. Я поручил Ишбаю заняться с ними, а мы с Иванихиным, сев на коней, отправились к реке.
… Совещание командиров и комиссаров состоялось после полудня. Чем дольше мы с Серафимом обсуждали «мирные предложения» противника, тем яснее становилось нам обоим: скорее всего это обман, ловушка. Что-то замышляют коварные баи с муллами и бухарскими сановниками, не такие это люди, чтобы добром сложить оружие. И как мы можем обещать им неприкосновенность в дальнейшем, сохранение их власти над народом в обширных районах, до самого Термеза?
Однако переговоры, думалось нам, можно начать, соблюдая крайнюю осторожность, — это поможет выиграть время до прибытия новых подкреплений по реке и железной дороге, а также выведать силы врага, его намерения. В этом смысле высказались на совещании я и Иванихин. Но начальник нашего гарнизона — комбат 8-го полка Александров Иван Петрович и с ним большинство командиров и политработников не разделили нашей точки зрения и склонялись к тому, чтобы немедленно начать переговоры на основе условий, изложенных, в письме.
К сожалению — к великому сожалению! — эти люди плохо знали местные условия. Александров, кроме того, ссылался на инструкцию штаба Туркфронта: решать военные конфликты мирным путем, где только возможно, идя на временные соглашения в вопросах будущего политического устройства наиболее отсталых районов Бухары. Наши горячие уверения ни к чему не привели. С горечью убедился я в тот день: временами даже самым опытным, образованным людям не достает прозорливости, способности проникать в самую суть фактов, особенно если условия незнакомые…
Товарищ Александров, выслушав нас, выразил свое убеждение: переговоры нужно начать и вести дело к заключению по меньшей мере перемирия. И в конце предложил собравшимся голосовать. Все проголосовали «за», только мы с Иванихиным воздержались. Тяжела было у меня на сердце, крепло недоброе предчувствие.
Во главе мирной делегации решил отправиться сам комбат Александров, его ближайшим помощником стал Рахметулла Газизов, комиссар отряда Фарабских добровольцев. В состав делегации вошли еще два полномочных члена, из числа ротных командиров. Секретарем и переводчиком взяли нашего Юсуфа Саиди, знающего и местные языки, и русский. Конвой — десять бойцов с «максимом»; в состав конвоя включили еще одного из наших, самаркандца Илью Морозова, который долга работал на хлопковых заводах в Бухаре, хорошо понимал и по-узбекски, и по-таджикски.
Утром следующего дня делегация отправилась в Ходжамбас вместе с обоими парламентерами.
О том, что произошло дальше, мы узнали только впоследствии, да и то не полностью. Верными оказались мои недобрые предчувствия, так быстро и трагично они сбылись, что мне и в голову не могло прийти, да и никому другому…
… Крепость в большом ауле Ходжамбас превосходна сохранилась еще с давних времен, в ней устроил себе резиденцию местный эмлекдар — сборщик податей. Зин-дан помещался тут же, в дальнем углу крепостного двора, около башни. Стены крепости высокие, лишь слегка оплывшие, почти все зубцы и башни остались в сохранности. А возле дороги, ведущей внутрь крепости через главные ворота, — большая, из обожженого кирпича, мечеть, вокруг нее прочная ограда, и вдоль ограды рядами кельи — худжры. Это — для приезжих студентов небольшой медресе, располагавшейся немного поодаль. Каждая комната нанимается за хорошие деньги. Впрочем, в то время худжры пустовали; студенты медресе — талибы, как их тут называли, или по своим аулам разбрелись, или, по совету своих наставников, взяли оружие из рук Баба-мергена и других главарей.
Крепость в Ходжамбасе была назначена пунктом ведения «мирных переговоров». Можно себе представить, что почувствовали комбат Иван Александров и его товарищи, когда за их спиной затворились дубовые, со ржавыми петлями, крепостные ворота, и сами они очутились на дворе, полном вооруженных всадников, ожидавших чего-то в угрожающем молчании.
Наши представители сначала не соглашались идти в крепость, и уполномоченные вражеского «командования» разместили их в мечети и худжрах; здесь приготовили чай, угощение. За ними ухаживали, будто за дорогими гостями, предупреждали каждое их желание.
Было решено, что переговоры начнутся с полудня следующего дня. Ночь прошла спокойно. А уже с утра посыльный от сердаров пригласил красных начальников на переговоры в крепость.
