Василий Добрынин - Станкевич
— Да, это правда. И все хорошо… Спасибо.
Потемкин вошел в ее дом, и от этого что-то переменилось в мире. Он спокойно сидел спиной к выходу, и не казалось, что человек спешит. «Что, может и так быть?» — на знала она, и боялась ответа на этот вопрос.
— Сомневаюсь, — сказала она, — что тебя можно знать насквозь…
Потемкин не очень, наверное, понял: — А ты, — сказал он, — никогда не пытайся узнать человека насквозь.
— А то что?...
— А то мир потускнеет Люда.
— Правда? Художник, а так не думала…
— Зато вот сейчас, эта мысль тебе принесла улыбку. В человеке должна быть скрытность, в любом, обязательно. Тогда в нем живет изюминка.
— Значит, ты на меня не сердился?
— Конечно. Нисколько, никак…
— Никогда… — в тон добавила Люда.
— Совсем никогда.
— А как нам потом позабыть друг о друге? Ведь я ж понимаю, и ты понимаешь: придется забыть! У нас даже повода нет встречаться. Сейчас, да кто знает, — может быть это в последний раз?. Я не знаю, как быть. Вот, разве что через тридцать лет мы встретимся: ты мемуары напишешь, а я издам книжку…
— Ты думаешь, я напишу?
— Я уверена в этом. Неплохо напишешь, тебе есть что сказать. И с художником профессионалом, Потемкин, наивно спорить. Я знаю!
— Не спорю. Но уточню: мемуаров не будет точно. Если есть что сказать в этом мире, зачем говорить о себе? Наивно…
— Никто, как сказал мне ты, никогда не скажет: «Я не могу быть участником Вашей судьбы».
— Пусть так, но я у тебя многому научился. Человеческое не исчезает бесследно. Вот, сумел это понять, и за это тебе благодарен.
— Ты преувеличиваешь?...
— Нет. Это правда. И я хочу сделать кофе. Ты не возразишь, если я его сделаю сам?
— Нет, конечно, я буду счастлива. Так, в самом деле, немного для этого надо. Только ты принеси вместе с кофе и то что я приготовила. Кажется, не собиралась… Когда у меня что-нибудь не так, руки сами готовят тесто, пекут. Странно, да? Так бывает у женщин… Но ведь теперь они получились совсем не напрасно. Увидишь…
«Как мы легко, боже мой, перешли на «ты»! — удивлялся Потемкин. Но беспокоило, все же, не это.
«А как нам потом позабыть друг о друге? — он ведь не думал еще. Да если б и думал, — что мог бы сказать? Ничего! — А я понимаю, и ты понимаешь: придется забыть! У нас даже повода нет встречаться».
А на столе, рядом с уже подготовленной туркой и кофе, стояли блинчики. Теплые, недавно совсем напеченные солнышки..» Не собиралась, уж так получилось...». Невольно, на миг, Потемкин спрятал в ладони лицо, и потер виски. Сдержался, чтобы немедленно, просто, без слова не выйти отсюда прочь, насовсем! Так всем будет легче…
Но ведь сдержался. Как обреченный: «Что ж, теперь все может быть…», — он вернулся в комнату.
— Спасибо, это сюрприз хороший! Блинчики, в торопливом быту нашем — редкое блюдо. У избранника, есть замечательный шанс быть довольным тобой.
— Спасибо. Я волновалась.
Кто их выдумал? Или, точнее, — кто их столкнул, двоих совершено случайных людей, которым увидеться даже, нет повода. Но жизнь, не стесняясь казаться жестокой, вынуждала их искать повод к тому, чтоб расстаться. Пока не поздно...
Потемкин ведь все понимал. И часы, — он видел, стояли на телевизоре, как человек, — спиной к ним. Она не хотела, что б видел Потемкин того, что диктует время. Наивным это ему казалось: для того чтобы подчиняться — не обязательно видеть время на циферблате.
Кушали блинчики гость и хозяйка, дом наполнялся домашним уютом. Потемкин, пока не казалось тревожным молчание, поискал глазами, вдоль стен, побродил по ее работам.
— Там что-то есть интересное?
— Да, Люда, конечно. И вот, например, что именно. Мы, в общем-то все, тяготеем к стабильности. Так? К постоянству: чтобы как можно меньше нам приходилось чего-то менять… Верно?
— Верно, — соглашалась она с интересом.
— И терять — особенно! А человек способный творить, убеждает меня — заблуждаемся!
— Я убеждаю?
— Конечно! А кто художник? Если бы ты застывала в таком постоянстве, мир не увидел бы в этих работах нового. Была б из картинок одна, или несколько, но — похожих. И все! Если бы ты видела мир, как однажды привыкла. Кошмар, как все было бы просто и пресно! А ты каждый день видишь мир по другому: и внутренний и окружающий.
— Убеждаешь. Да, так должно быть…
— Ну, так зачем тогда спорить? Соглашайся и улыбнись. И тогда поймешь, Люда, можно понять… — потерял он, кажется, верное, слово. Он к слову внимателен, знала она. И поэтому мог быть внимательным к людям».
— Что? — едва слышно спросила она, — Понять…
— Что и потери, Люда… Что их не надо бояться! Они естественны. Ну, это же можно понять, Люда? Можно! Ну, ты ведь — художник…
— Это ты мне нарисовал себя? Нас, Потемкин? Я правильно поняла?
— Правильно.
— «Естественны»?... Так убедительно просто…
— Но, придет завтра, как приходило когда-то и позавчера: когда мы не знали друг друга.
— Понять это можно, так и окажется. Пережить я не знаю как?...
— Сейчас ты немного потеряна, я это вижу. Я понимаю тебя, поэтому, промолчать не вправе. Иначе, с моей стороны, это все — баловство. Похоже ли это на баловство? А пережить — я подскажу тебе, как пережить...
— У меня ощущение, знаешь, какое-то, как предчувствие…
«Предчувствие?!» — встрепенулся Потемкин, и, скрыв тревогу, продолжил:
— И так же придет послезавтра. Больше, чем послезавтра — потом… И меня уже нет у тебя, как не было, в недалеком пока еще, позавчера! Все продолжится дальше, естественным ходом, продолжится жизнь. Так было, и так же будет! Я не понимаю тревоги, Люда?
— Ты хочешь уйти?
— Мне надо, Люда.
— Я тоже не понимаю тревоги…
«И правильно, нет ее!» — хотел подбодрить Потемкин.
— Но не могу с ней справиться, — боль она тоже скрывать умела, да так же мог видеть ее Потемкин.
— Люд, — сказал он, и приблизился к ней. — посмотри, — сказал он, склоняясь так, чтобы глаза могли быть напротив. — В глазах не увидишь выдумки, но они могут выразить то, чего не нашлось в словах. Ты видишь, но там же ведь все хорошо? Видишь, Люда!
Ответом, в упор ему, был взгляд:
— Пусть придет послезавтра, потом… И меня уже нет у тебя, как не было позавчера! Пусть будет как хочешь, как надо, Потемкин! Я уступаю, согласна…
Губы неловко, спонтанно припали к его губам. Она отстранилась, и смежив веки на миг, не спрятала глаз от Потемкина:
— Пусть будет, но только ты не уходи сегодня…
Таял, сопровождая слова ее, взгляд напротив. Потемкин, как два крыла, бережно, положил ей на плечи руки и сам нашел ее влажные и горячие губы.
