Евгений Кабанов - МИССИОНЕР
Стадион заревел со страшной силой. Такого буйства эмоций посёлок Синельского спиртзавода ещё не знал в своей истории.
– А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец!.. – беспрерывно скандировали "трибуны".
Ещё лёжа на земле, Аполлон увидел над собой склонившееся лицо Тани. Опустившись на колени и визжа от восторга, она осыпала всю его голову поцелуями.
– А ты что, уже за нас болеешь? – улыбнулся Аполлон.
– Да-а-а!.. За тебя!
– Тебя ваши убьют…
– Ну и пусть!
Он успел только сесть, как на него с объятиями набросился чуть ли не плачущий от радости Наполеон:
– Ну, Американец! Ну, поэт! А говорил, не играешь… Ты ж чудо совершил… Ты… ты…
У него уже не находилось больше слов. Действительно, взять пенальти от Санькина до сих пор не удавалось ещё никому. Это, действительно, было чудо.
Аполлона облепили Синельские футболисты и болельщики, подняли на руки и начали подкидывать. Высоко подлетая, Аполлон оглядывался по сторонам. И тут он увидел среди зрителей ту девушку из леса, и снова в окружении своих подруг. Она так на него смотрела!
Глава XXVIII
Минут пять Аполлон подлетал под самые облака, на самом деле в душе уже находясь на них, под неутихающий рёв стадиона. Потом началась свистопляска вокруг нового футбольного идола: знакомые старались пожать ему руку, ребятишки – хотя бы дотронуться до его брюк или грязного бинта на пальце, а в глазах девчонок, которые уже начали понимать толк в мужчинах, светилась сумасшедшая любовь.
Тут же, на стадионе, была обнаружена продавщица Нюня, и через пять минут пристыженный и опозоренный Санькин вынес на крыльцо магазина ящик водки – двадцать поллитровок. Почти по литру на каждого футболиста команды победителя пари.
Победу команды и персональную победу капитана отмечали тут же, на стадионе, закусывая, чем бог послал. А послал он, как обычно в таких случаях, сала, луку, огурчиков… К футболистам, конечно, присоединились самые заядлые любители футбола и "зелёного змия", и получилась в итоге внушительная попойка. Аполлон, как и школьники, выпил, уступая настойчивости товарищей, грамм сто, но от дальнейшего прикладывания к стакану категорически отказался. Сначала его пытались всё же заставить, но потом угомонились – его заслуженный авторитет уже действовал, да и другим, как мудро заметил Наполеон, больше достанется. Не унимался только обладатель другого заслуженного авторитета – Родоман.
– Ты видел, какой я гол забил? – вопрошал он Аполлона, тыча ему под нос полный стакан. – Какой был удар! У Санькина нету такого удара!.. Прямо в "девятку"… Видел, как ихний вратарь скопытился от моего удара?.. Его еле Бобриха откачала…
Аполлон кивнул с серьёзным видом, тем не менее, отстраняя стакан.
– Так чего ж ты не хочешь выпить за наш победный удар? А? – продолжал наседать Родоман. – Давай, Американец, мы ж с тобой сегодня главные герои!
– Да я не пью… – в сотый раз за время этого банкета повторил Аполлон.
– А я пью? Мы ж должны с тобой отметить первый наш футбол! – Родоман на некоторое время задумался. – А ты знаешь, Американец, мне понравилось… Запишусь-ка я в команду… Да если б не мы с тобой, щас бы ломовские пили… Ты что завтра после работы делаешь? Может, потягаем бредешок?..
Пиршество длилось уже несколько часов. Все болельщики и часть футболистов уже разошлись, оставались только самые стойкие.
Аполлон всё порывался уйти домой, но его не отпускали набравшиеся под завязку товарищи, не уставая повторять, какой он молодец, какой он герой, и что, вообще, они его уважают, и спрашивали при этом, есть ли у него то же самое ответное чувство к ним. Правда, его ещё удерживал чисто писательский интерес – хотелось всё пройти до конца.
В конце концов ещё один герой – Наполеон – так налакался, что едва ли мог стоять на ногах.
– Так, орлы… мне пора идти… – пробурчал, наконец, он, пытаясь встать, но кувыркнулся в бурьян.
Аполлон помнил нанесенную ему обиду, но чисто из человеческого сострадания подошёл к Наполеону, поднял его, зацепил его руку себе на шею.
– Куда идти? Ты где живёшь, Иваныч? – спросил он блаженно улыбающегося капитана.
Наполеон неопределённо махнул позеленевшей от травы забинтованной культёй:
– Там…
Митрофанов посмотрел на них, махнул рукой в сторону видневшейся за оградой стадиона дороги:
– Веди его, Американец, вон по той улице… Последний дом под шифером, у леса…
Аполлон потащил вяло перебирающего ногами Наполеона в указанном направлении.
Начинало темнеть. Со стороны клуба раздалась музыка.
– Миша! – всплеснула руками жена Наполеона, когда Аполлон под мышки втащил его в дверь.
Она была, действительно, как сказал Вася, такой комплекции, что – ни обойти, ни перепрыгнуть, или, по терминологии Перепелиного Яечка, "семь на восемь".
Миша, глупо улыбаясь, заискивающе смотрел на неё и пытался что-то произнести. Он открывал рот, хватал им воздух, мотал головой, но слов никак не получалось, одно только мычание.
Наконец ему удалось предельно сконцентрироваться, чтобы промямлить:
– Эт-то Свет-та… Ал-лекс… Ал-лекс… – он обречённо махнул рукой, – м-моя же-же-на…
Он нашёл ещё в себе силы повернуться, напрягся, как следует, ещё разок и, уцепившись рукой за Аполлонову футболку, забубнил:
– А эт-то А-ме… ме-рин…
Но договорить заряда у него так и не хватило. Аполлону пришлось довольствоваться какой-то лошадиной фамилией. Сбросив кроссовки с ног, он потащил бывшего своего начальника в сторону указанной культёй двери.
Вместе со Светой Алекс… они провели его в комнату и усадили на диван. Наполеон тут же завалился набок, приклонив голову с уже закрытыми глазами на маленькую диванную подушку.
Аполлон огляделся. Напротив дивана, на котором уже дрыхнул хозяин, стоял сервант, в углу – тумбочка с телевизором, у окна – письменный стол с настольной лампой, несколько стульев. На полу – большой ковёр.
– Спасибо вам, молодой человек, что привели его. Это ж надо так набраться! Никогда ещё после футбола он так не напивался.
– Наверное, раньше не удавалось выиграть, – заметил со своей неотразимой улыбкой Аполлон.
Он между делом успел разглядеть свою новую знакомую. Несмотря на крупные габариты, лицо у неё было совсем не толстым, скорее, наоборот, каким-то аристократическим, утончённо-красивым. Такими же аристократическими были и руки с тонкими красивыми пальцами. Наверное, ей было лет около сорока, но выглядела она даже моложе. А в юности, можно не сомневаться, была вообще редкой красавицей.
Она рассеянно посмотрела на Аполлона:
