Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова
Нет, он не имеет права сам решать ‒ что уничтожать, а что оставлять. Вообще теперь не имеет права принимать самостоятельные решения по этому поводу без ее участия.
‒ Пап, слышишь, можно я тебя попрошу… ‒ вдруг услышал он ее смущенный голос сзади себя.
От неожиданности он вздрогнул, а она, заметив это, сразу изменилась в лице, завиноватилась вся и обняла за шею, уронив на пол полотенце, которым прикрывала голое тело.
‒ Извини, извини папочка. Я нечаянно.
Боже! Она его ж а л е л а! Лучше бы провалиться сквозь землю…
‒ Ты собрался кромсать кассеты? ‒ сменила она тему, заметив на столе пассатижи.
‒ А как ты считаешь? Кромсать или оставить?
‒ Конечно, кромсать.
‒ Это доказательство нашей невиновности…
‒ Не валяй дурака. Еще чего. Это нельзя смотреть никому. А мы и так ни в чем не виноваты. А тебя там вообще не было.
‒ Был я там, доченька, был.
‒ А я говорю, не было! Не было, и все!!!
‒ Ты о чем-то хотела меня попросить.
Она смущенно закусила нижнюю губу:
‒ Там, ‒ метнула глазами на свой лобок, ‒ помоги мне сбрить волосы, я сама порежусь. Подмышками вечно режусь, а там еще неудобнее.
‒ Зачем?
‒ Противно. Они сплетались… с этим…
‒ Потерпи один день. Завтра к Ильиничне пойдешь, провериться надо. Обязательно надо. Потом сбреем. Я помогу, правда.
‒ Но мне же противно, ‒ вдруг скривилась она, а уголки ее губ задрожали и задергались, ‒ он же… мертвый труп.
И тут же разрыдалась, безвольно опускаясь и пряча свое лицо у него на коленях. Он подхватил ее, усадил верхом, прикрыл полотенцем, крепко обнял, и дал ей выплакаться, не говоря ни слова. Ей и не нужны были слова…
А минут через десять она подняла на него выплаканные глаза и сказала:
‒ Пошли… вместе домоемся… Мне страшно одной. Я боюсь… его. И сбреем эти волосы. Там от него остались… не вычесываются, будто влипли, вросли в меня. Я так не могу. Ты это должен сделать, папа, ‒ ты, ‒ неужели ты не понимаешь? А Ильиничне я завтра что-нибудь совру.
Через полчаса они вернулись на кухню и сообща раскромсали все кассеты. Порезали на мелкие кусочки ошейник и кожаные наручники. Обрезали веревку с карабинов. Порвали на мелкие клочья свои носовые платки. Все это, а также металлические наручники и ключи сложили в полиэтиленовый пакет, чтобы рано поутру выбросить с мостика в Красную речку, ‒ там такого добра только и не хватает.
Пистолет после долгих обсуждений решили выбросить туда же, а отцу позаботиться о законном приобретении газового ‒ и поскорее ‒ на будущее, конечно. Ни в какую милицию ни о чем не заявлять, ‒ это казалось им совершенно бессмысленным, поскольку и суд, и исполнение приговора уже состоялись сами собой, а заявлять на себя они посчитали нелепостью, тем более, что ни в добропорядочную милицию, ни в справедливый суд они, как и все нормальные граждане страны, никак не верили. Маме рассказать все совсем не так, как было на самом деле, а как именно ‒ они еще придумают и затем вызубрят во всех деталях, чтобы не сбиться. Иначе она с ума сойдет. Никому больше ни о чем, что касается сегодняшнего вечера, вообще не рассказывать. Никаких надуманных алиби не сочинять, ‒ были дома да немного на улице, и все. Маму, бабушку и Сережку в это дело ни в коем случае не впутывать. А что нет у них уличных свидетелей, ‒ так они были поглощены серьезным разговором и на окружающих не обращали внимания, ‒ как в таком случае они могут предоставить свидетелей защиты? Не помнят они, кто их мог видеть. Пусть докажут…
Наговорившись таким образом, выпив по два стакана чая ‒ ужинать едой им и в голову не пришло ‒ они ушли в большую комнату сочинять лапшу для мамы.
‒ Я лягу с тобой, да?
‒ Конечно. Кстати, где ты научилась обращаться с пистолетом?
‒ Толик научил. У него точно такой, только газовый. Я и разбирала его, и стреляла несколько раз.
‒ А ты… этому Толику ничего про брошки не говорила?
‒ Нет, что ты. Никому не говорила. Точно. А это и в самом деле бриллианты?
‒ Просто минерал. А смотрится так потому, что состоит из множества склеенных кристаллов. Точнее ‒ не склеенных, а очень точно притертых друг к другу.
‒ Притертых? А за что же они держатся?
‒ Друг за друга.
‒ Это как вы с мамой?
Он улыбнулся:
‒ Что-то в этом роде. Вечный прибой называется. Не вообще ‒ это только я так называю. Когда над диссертацией работал, пришло в голову и так во мне и закрепилось. Теперь уже другого названия и не представляю.
‒ От них и правда чем-то морским веет… А кто этот человек, который тебе их заказал?
‒ Я его не знаю. И не видел никогда. А кристаллы и в самом деле приносил посыльной. Парень один. В тот день, когда ты их увидела, мне на работу позвонила незнакомая девушка… и сказала, что этого парня убили, и что он больше не придет. Наверное, от этой девушки тот гад и узнал обо мне.
‒ А про гостиницу ты придумал?
‒ Да. Я надеялся, что он отвяжет меня, и тогда…
‒ Ты бы с ним не справился.
‒ Может быть. Но ничего другого я так и не придумал. Я тогда совсем с ума сошел.
Она от этих слов прильнула к нему, положила голову на плечо, прошептала:
‒ Я знаю. Мне так страшно тогда стало, что из-за меня тебе такое приходится выносить…
‒ Тебе еще худшее пришлось вынести… из-за меня.
‒ Не знаю. Мне только поначалу было очень страшно. А потом просто противно, и все. На рвоту тянуло. Но я об этом не думала. Я все время только о тебе и думала…
Они постелились и легли рядышком.
Только о нем и думала… А он…
Нельзя молчать. Нужно о чем-нибудь говорить. Лапшу для Ирки сочинять. Нет, это чуть позже. Сейчас о чем-нибудь совсем другом. О чем-нибудь постороннем.
Пап, а… ну, в общем… ты догадываешься о чем я хочу спросить?
‒ Н-нет.
‒ А можно, я спрошу?
‒ Да.
‒ А в рот… это, вообще, нормально? Ну, не в этом случае, а вообще, при нормальных отношениях?
Он молчал, не зная, что ей ответить.
‒ Понимаешь, ‒ продолжила она, ‒ это очень многие делают. Девчонки так прямо хвастаются, кто как умеет "брать". Говорят, что полезно очень. Для организма и вообще. И вроде приятно, почти как туда. Ну, ‒ так они говорят. А мне, наоборот, так противно, жутко противно, рвать тогда хотелось, наверное и вырвала бы, если бы не его клизма, совсем внутри пусто стало. Или это от таблетки ‒ у меня после нее живот совсем замер. Это омерзение во мне почти заглушило собою и страх, и боль.
Она сделала паузу, но, не услышав от него никакой реакции, продолжила дальше:
‒ И Танечка у Толика берет. И ей очень приятно.
‒ Откуда ты знаешь?
