Запретный французский (ЛП) - Грей Р. С.

Я киваю.

— Верно. Просто… Мы не часто говорим об этом, но после того, как я так рано потеряла родителей… — прогоняю печаль, затаившуюся где-то на задворках сознания, и делаю глубокий вдох. — Думаю, я просто не совсем готова оставить тебя, если ты не против.

Затем она встает и подходит ко мне, наклоняясь, чтобы обнять покрепче. Бабушка прижимает меня к своей груди и целует мои волосы. Меня окутывает ее аромат и мягкость. Каждый дюйм ее тела — это утешение.

— Ты — самая драгоценная часть моей жизни, Лейни, но ты должна знать, что я никогда не сталкивалась с таким тяжелым испытанием, как воспитание детей, и даже в старости я не думаю, что вполне с этим справилась, — она отстраняется и обхватывает мое лицо. — Ты же понимаешь, я бы никогда не заставила тебя идти к алтарю, если бы ты этого не хотела. — Я слегка отстраняюсь, чтобы вытереть остатки слез, а она продолжает: — Если ты позволишь мне объясниться, признаю, что играла роль свахи… немного. Ройс хороший человек, и я не стану извиняться, что пыталась гарантировать твое будущее счастье, но теперь вижу, как сильно ошибалась. Совершенно очевидно, что ты всегда была предназначена Эммету.

У меня отвисает челюсть.

— Ты не можешь говорить серьезно. Ты что, совсем не слушала, что я только что сказала? Со старомодными помолвками покончено — все.

Она улыбается и похлопывает меня по плечу.

— Это мы еще посмотрим.

— Ты никогда не остановишься! — Я поддразниваю ее, а она подмигивает и пожимает плечами, изображая застенчивость.

— О, не думаю, что сейчас тебе стоит беспокоиться обо мне…

Глава 29

Эммет

Рождественским утром я получаю ровно один подарок, и это записка, отправленная курьером прямо мне домой.

В 8 утра я сижу у камина в пижаме в клетку, потягиваю гоголь-моголь с пряностями и нежусь, когда в дверь звонят. Мысль, что это может быть Лейни, пришедшая продолжить то, на чем мы остановились вчера, — единственное, что заставляет меня подняться с дивана.

К сожалению, когда открываю дверь, то вижу коренастого парня с конвертом в руках.

Секунду он оглядывает меня с ног до головы, явно не впечатленный моим внешним видом. Я знаю, что он видит. Я случайно поймал свое отражение в зеркале в прихожей, и мне пришлось посмотреть дважды: темные круги под глазами, грязные волосы, сердитый взгляд.

— Ты, э-э… — Он прищуривается, читая со своего iPhone. — Эммет Мерсье?

С его густым бостонским акцентом моя фамилия звучит коряво.

— Мер-сье-е-е-е, — огрызаюсь я, на что он отвечает:

— Как будто мне не все равно.

И как ни странно, мне становится смешно.

Даю ему щедрые чаевые и закрываю дверь, изучая маленький конверт. Вместо того чтобы сразу же открыть, я кладу его на стол и иду за гоголь-моголем. Пью, уставившись на конверт, лежащий на краю стола.

Словно боясь обжечься, переворачиваю конверт кончиком пальца. Как и предполагал, на запечатанном конверте вырисовываются рельефные буквы: ЭЭД.

Проглатываю остатки напитка и решаю, что, наверное, лучше просто покончить с этим. Не знаю, почему откладываю.

Открываю конверт и достаю толстую канцелярскую карточку. На ней всего одна строчка текста, написанного мелкими петляющими буквами: «Я отменила помолвку. Ты свободен».

Я перечитал три раза, пытаясь понять, обретет ли она новый смысл, если прочту в другом темпе.

«Я отменила помолвку. Ты свободен».

«Я отменила помолвку. Ты свободен».

«Я отменила помолвку. Ты свободен».

Но ничего не помогает.

Ощущения невесомости, которое, как я надеялся, должно было возникнуть в результате этого заявления, отсутствует. Более того, чувствую, что меня вот-вот стошнит.

Гоголь-моголь на завтрак может вызвать такую реакцию у человека.

Очевидно, что ЭЭД — это инициалы Лейни. Это ее способ расторгнуть нашу старомодную фиктивную помолвку. Я должен открыть шампанское и провозгласить тост за победу в этой тяжелой войне, но только сейчас, внезапно… я этого не хочу.

Разве это не смешно?

Это так забавно, что я наливаю еще порцию гоголь-моголя. Еще нет и 10 утра, а я уже пьян. Включаю рождественские песни и пою, а когда голос устает и в животе урчит, я надеваю обувь и выхожу на улицу в поисках еды, только все чертовы заведения закрыты, потому что сегодня Рождество. Бесцельно брожу кругами, пока не нахожу небольшой ресторан китайской кухни, который открыт. На вывеске написано, что еда только навынос. Я захожу, чтобы сделать заказ, пожилая женщина протягивает мне меню и деловым тоном спрашивает, что я хочу.

— Что? — спрашиваю я, с удивлением глядя на нее, и слезы внезапно застилают мне глаза.

— Чего ты хочешь? — снова спрашивает она, нетерпеливо тыча ручкой в мое меню.

— Дело в том, что… я больше не знаю. Я думал, что знаю. Действительно, черт возьми, думал, что знаю, только теперь я не так уверен, — хмурю брови от разочарования. — Вы понимаете?

Она не понимает.

Она просит меня уйти из ее ресторана.

Мне приходится довольствоваться хот-догами, которые продают в магазине «7/11» на соседней улице, — теми самыми, которые большую часть недели бесцельно крутятся на грязной ленте конвейера. Чтобы покончить причудливую праздничную трапезу, я беру наугад американское пиво из холодильника, а затем иду перекусить на обочину, стараясь как можно лучше разобраться в своих чувствах.

Это… мягко говоря, неудобно.

Подобное прозрение было бы замечательным, скажем, двадцать четыре часа назад.

Сейчас это агония.

Даже несмотря на огромное количество алкоголя, дурманящего мой мозг, я прекрасно понимаю, что это не просто желание получить то, что не могу. Это даже не тяжелый случай праздничной хандры.

Даже если бы я не был абсолютно уверен, мой водитель не преминул бы напомнить, что мои эпизоды с преследованием в галерее Morgan Fine Art, происходящие два раза в неделю, могут доказать, что под всем этим я испытываю очень реальные, очень очевидные чувства к Лейни Дэвенпорт. Конечно, испытываю. Всегда испытывал. Она задела меня за живое, даже когда мы были моложе. Для этого есть французское выражение: la douleur exquise — изысканная боль от любви к кому-то недостижимому.

Я отталкивал Лейни снова и снова, из-за какой-то самодовольной потребности в независимости, только для того, чтобы получить именно то, что хотел, и в итоге впасть от этого в отчаяние.

Пока я хандрю в пижамных штанах и халате, начинает идти снег, что кажется вполне уместным. Я смотрю на свой недоеденный хот-дог, покрытый коркой льда. Черт.

Телефон начинает звонить, и я достаю его из кармана. Когда отвечаю, Александр сообщает, что уже десять минут стучит в мою входную дверь.

Даже не пытаюсь придать интонации своему тону.

— Меня нет дома. Я на соседней улице.

— Где?

— На обочине.

— Ты где?

Он думает, что связь плохая.

— Я ем хот-дог.

— Господи Иисусе.

Не прошло и пяти минут, как его водитель заезжает на парковку прямо передо мной, и младший брат, которого я в прошлом бесчисленное количество раз вытаскивал из клубов, отчитывал и приводил в чувство, нависает надо мной в костюме от «Армани» и шерстяном пальто верблюжьего цвета.

— На тебе домашние тапочки.

Я опускаю взгляд.

Хм. Я и не подозревал.

— Почему ты здесь сидишь?

— Я напуган до смерти.

— Из-за чего? Изжоги? Потому что если ты доешь этот хот-дог, то потом пожалеешь об этом. Поверь мне.

Вдохновение нахлынуло внезапно.

— У тебя есть номер телефона Лейни?

Он улыбается и качает головой.

— Давай пока воздержимся от важных телефонных звонков. Ты не в лучшем состоянии, брат.

Отлично.

— Почему ты был у меня дома? — спрашиваю я.

— А где еще мне быть на Рождество?

— Однажды на Рождество я застал тебя в постели с тремя женщинами.

Он улыбается, ничуть не смущаясь.

— Что я могу сказать? Некоторые годы лучше, чем другие.

Я закатываю глаза и поднимаю руку, чтобы он помог мне подняться с заснеженной земли.