Запретный французский (ЛП) - Грей Р. С.

— Мне позволено грустить — я скорблю.

Точно. Ее родители умерли в начале года. Это послужило поводом для множества слухов. Чувствую себя полным придурком, что забыл об этом.

— Ты хочешь поговорить о…

— Нет.

Она ясно выразилась, но я все равно чувствую себя неловко, поэтому рассказываю то, чем никогда не делился ни с кем в Сент-Джонсе, кроме Александра.

— У меня была сестра примерно твоего возраста.

Ее глаза расширяются в тревоге.

— Она умерла?

— Иногда мне хотелось… — Черт, это жестоко. Я качаю головой. — Она не в Сент-Джонсе. На самом деле я едва ее знаю. У нас разные матери, но, думаю, она очень похожа на тебя, умная и тихая.

— Откуда ты знаешь, что я умная?

— Предчувствие. Я прав?

— Да, — возмущенно говорит она. — Я получаю пятерки по всем предметам.

— Хорошо.

Лейни вдруг наклоняется вперед и отодвигает в сторону несколько книг, которые я принес вернуть, чтобы она могла лучше прочитать корешки.

— Издеваешься? Я ждала эту книгу несколько месяцев. Как раз собиралась ее купить.

Я смотрю на книгу Джона Стейнбека «К востоку от Эдема».

— Ты читаешь «К востоку от Эдема»?

— Я бы прочитала, только кто-то ее припрятал.

Смеюсь, наклоняясь вперед, чтобы взять книгу и передать ей.

— Вот, она твоя. Если тебя заинтересует, думаю понравится и «Прощание с оружием».

Ее глаза загораются.

— Я дочитала ее в прошлом месяце.

Мы сидим так некоторое время, позволяя разговору перейти к книгам, решая, какие из них, по нашему мнению, следует почитать, а какие совершенно переоценены. Мы оба предпочитаем Стейнбека Фицджеральду, но если не брать в расчет американскую классику, то фэнтези — для нас лучший жанр.

— Ты читал серию «Рожденный туманом»? — спрашивает она с надеждой в голосе. — Я прочла за неделю.

Ее лицо светится радостью.

Мы могли просидеть так весь день, болтая о книгах, но тут в кармане звонит телефон. Это Харрисон или Александр, а если не они, то кто-то другой, желающий встретиться и попрощаться. Я игнорирую первый звонок, но за ним быстро следует другой. Вздыхаю, и Лейни все понимает.

— Ты завтра уезжаешь? — спрашивает она, не в силах встретиться со мной взглядом.

Киваю.

— Уверена, у тебя много дел.

— К сожалению.

Вещи почти упакованы.

Неохотно вздохнув, встаю. Я собираюсь сложить книги, но вместо этого указываю на них.

— Возьми. Храни их, как я, если хочешь. Они тебе понравятся. У меня безупречный вкус в литературе, как ты теперь знаешь.

Она смеется, затем кивает, уже вытаскивая верхнюю из стопки, чтобы провести пальцем по корешку.

Ничто не держит меня, и я начинаю уходить, но в этот момент возникает странное чувство, в груди все сжимается, будто я делаю что-то не так.

— Эммет?

Оглядываюсь, радуясь, что у меня есть повод посмотреть на нее еще раз.

Впервые с тех пор, как увидел, ее глаза улыбаются, а зеленый цвет настолько яркий, что кажется потусторонним, больше подходящим для книг в стиле фэнтези, которые мы любим, чем для темной и одинокой библиотеки.

— Спасибо…

Слова имеют такой вес, будто она благодарит не только за книги, которые я подарил. Лейни разочарованно хмурит брови и приоткрывает губы. Напрягается, чтобы сказать что-то еще, и я задерживаюсь, давая ей время набраться смелости.

Затем она вздыхает и качает головой.

— …за книги. — Ее плечи опускаются. — Удачи в Париже.

Глава 8

Эммет

Девушка смелая, надо отдать ей должное.

Она завладела моим вниманием.

Уже и не помню, когда в последний раз кто-то осмеливался давать мне непрошеные советы. Большинство людей знают, не следует. Сотрудников GHV увольняли и за меньшее.

То, как она разговаривала со мной… искра в глазах — это было восхитительно. Сложилось впечатление, что она могла встретиться лицом к лицу с дьяволом и уйти со встречи, оставив на одежде лишь пятна сажи, но сколько бы удовольствия это ни доставило, я не хотел этого видеть. Мне нравится, во что она одета. Короткое черное платье плотно облегает миниатюрную фигуру и прекрасно подчеркивает длинные стройные ноги.

Она идет чуть впереди, ведя меня по галерее.

Ощущение нереальное.

Я знаю свое место в мире, усвоил еще в младенчестве. Отец — восьмой богатейший человек в мире, в зависимости от дня и конъюнктуры рынков. Я неприкосновенен, безупречен. Люди припадают к моим ногам. Взрослые мужчины дрожат в моем обществе, и это не потому, что я побегу к папе, если они сделают что-то не так. Они боятся именно меня. Я еще хуже, чем он.

Если бы эта девушка знала, что к чему, она бы бежала, а не шла. Она бы принесла извинения от имени галереи и умоляла о сотрудничестве, стоя на коленях с дрожащими губами.

Пока идем, вспоминаю, как она потребовала, чтобы я отказался от дизайнеров, и мне приходится бороться с очередной улыбкой. Вся ее речь была, мягко говоря, неожиданной. Это было все равно, что услышать львиный рык, исходящий из пасти котенка.

Да, котенок. Что-то в ней есть отчетливо кошачье и свирепое.

Девушка оборачивается, чтобы убедиться, что я все еще иду следом, и мне удается еще раз взглянуть в ее поразительные глаза, примечательные не только цветом, хотя бледно-зеленый встречается довольно редко, но и тем, как соблазнительно изогнуты по краям.

Она останавливается перед большим абстрактным красно-белым коллажем с газетными вырезками, которые трудно прочитать с того места, где я стою. Более того, мне трудно оторвать от нее взгляд, чтобы по-настоящему рассмотреть картину.

Она дает немного времени устроиться перед коллажем, прежде чем начать говорить, тон не стал менее уверенным, а подбородок, как всегда, высоко поднят.

— Это одна из самых впечатляющих работ Аарона. Она выполнена в смешанной технике на холсте. Размер картины примерно семь на пять футов, подпись на обороте. Хотя на первый взгляд это может показаться неочевидным, коллаж отражает картину Пикассо «Герника» и призван стать мощным антивоенным символом. Крупные полосы красного цвета символизируют страдания, вызванные насилием и хаосом. Если присмотритесь, то увидите, что среди красной краски и бумаги разбросаны газетные вырезки, которые Аарону удалось собрать, и все они относятся к 26 апреля 1937 года — дню, когда Германия бомбила Гернику во время Второй мировой войны. Если вы видели работы Пикассо, то, возможно, помните, что на картине также есть газетная бумага, отражающая то, как Пикассо впервые узнал о резне.

Киваю.

— Как француз, я хорошо знаю эту работу. Он написал ее в Париже во время немецкой оккупации. Уверен, вы слышали историю о том, как немецкие солдаты впервые увидели картину.

Ее зеленые глаза сверкают, когда она качает головой.

А вот и шанс немного склонить чашу весов. Не могу удержаться.

Делаю шаг к ней, понизив голос.

— В 1940 году немцы, оккупировавшие Париж, решили провести инвентаризацию всех банковских хранилищ в городе, и Пикассо вызвали в Национальный банк торговли и промышленности, где у него было два хранилища рядом с хранилищем Анри Матисса.

Она кивает, вспоминая.

— Да, конечно. Он спас бесчисленное множество работ от уничтожения во время оккупации. Ренуара, Сезанна…

Киваю. Хорошая девочка.

— Пикассо показал солдатам содержимое своего сейфа, и после того, как уверенно заявил, что картины, хранящиеся в нем, практически ничего не сто́ят… — губы изгибаются в улыбке, когда она слышит эту восхитительную ложь, — …следователи решили посетить квартиру Пикассо, где они наткнулись на фоторепродукцию «Герники». Легенда гласит, что солдаты поинтересовались у Пикассо: «Это вы сделали?», на что тот ответил: «Нет, это вы сделали».

Ее глаза расширяются от понимания.

— От вашей истории у меня мурашки по коже, — признается девушка, глядя на руки, на которых волосы встали дыбом.

У меня была почти такая же реакция, хотя исключительно из-за нее.

— Я куплю эту работу.