Притворная дама его величества (СИ) - Брэйн Даниэль
Оказалось, служба. И служба в монастыре была своей, отличной от тех, что в миру.
Церковь, украшенная цветами и лентами, монахини и послушницы всех возрастов — было и несколько монахов, я даже брата Августина увидела и сделала вид, что знать его не знаю, священник и певчие — мальчики и девочки, и органист! Орган был небольшой, но я чуть шею себе не свернула, пытаясь рассмотреть, как молодой музыкант в монашеской одежде управляется и руками — аж с тремя рядами клавиш! — и ногами. Запоздало я поняла, что мое любопытство в доме господнем выглядит неуместно, и начала слушать пение.
Оно было прекрасно. Пели все — слаженно, нежно, восхваляя господа и благодаря его за прожитый и грядущий день. И я, почувствовав, как по щеке сбегает слеза, тоже возблагодарила его за то, что он дает мне возможность… жить, наверное. И делать то, что я могу. И еще я попросила его милости для маленькой Софии и сил — для меня. Мне казалось, что это такая малость. Он добр, не откажет же он?
После пения священник прочитал нам проповедь. Уже на первых словах я поняла, что брат Августин, чтобы ему жрать одну селедку и ничем ее не запивать, поделился с ним тем, что успели доложить ему самому. Проповедь была: про терпение, когда кажется, что надежды нет, про чудесное спасение маленькой дочери одного из клейдарских князей от хищников и про отважную служанку, которая усмирила зверей словом господним. Последнее, конечно, в проповедь добавили для красного словца, по мне история была хороша и без фансервисной составляющей. Потом мы снова пели, а после вкушали из рук священника теплый, пахнущий корицей и медом хлеб и запивали его терпким вином. Мне было интересно, что это здесь значит, но священник напоследок прочитал объясняющую все молитву: «Примем же хлеб медовый и вино как знак того, что не оставит нас Господь, пока будем мы усердие проявлять, дабы росло зерно и зрел виноград». Хорошая концепция, одобрила я. Поощряет труд.
И потекли монастырские будни. На следующий день на утренней службе я снова встретилась с ее величеством, и — господь, воистину в доме твоем благодать! — она выглядела такой счастливой! Сестры назначили нам послушание: работать в теплицах.
Да, здесь работали все, невзирая на титулы. Мы до самого обеда обрезали тонкие веточки лекарственных трав, и София пела клейдарские псалмы, а у меня от природы не было ни слуха, ни голоса, но зато в теле Маризы оба таланта отыскались очень кстати. Обедали мы с сестрами, а ближе к вечеру явился суровый молодой монах-доктор, и пришел-то он на свою беду…
Где-то я, конечно, брату Августину была благодарна. То ли у них было не принято скрывать информацию, то ли брат просто был порядочное трепло, когда не требовалось строить из себя кардинальского опричника. Монах, брат Дамиан, выслушал мои наставления так внимательно, что на какой-то миг я решила — он дает мне выговориться, чтобы было что свидетельствовать на суде.
— Кипятите воду, брат, прежде чем добавить ее в зелья. — Почему я не училась консервации? Как бы мне это сейчас помогло! — И склянки, в которых льете зелья, ошпаривайте кипятком. — Или не просто ошпаривайте, а… черт, как стерилизуют банки? Ладно, пусть пока так. — Мойте руки, брат. Чаще мойте руки. Чем чаще вы будете мыть руки, брат, тем меньше будет умирать у вас пациентов. И спирт, не жалейте на дезинфекцию спирта. А еще, брат, я вам сейчас расскажу, как сделать специальную защитную маску…
Давно уже прозвонили к ужину, а брат Дамиан все внимал. И я подумала, что на суде он будет гвоздем программы. Особенно маска была хороша. Конечно, как все предприниматели, я не могла обойти стороной неожиданный источник дохода и поставляла «дизайнерский вариант» исправно что из Китая, что из именитейших европейских домов моды. Так что маску, в отличие от лифчика и трусов, я выкроила и сшила за четверть часа в присутствии честного брата Дамиана без малейших затруднений.
Я рассказала, как осматривать пациентов. Не то чтобы я была, конечно, врачом, но я регулярно проходила диспансеризацию. Я рассказала про инфекционные отделения, про то, как распознать у человека инсульт. Увы, я ничего не могла сделать с лечением… даже если бы была доктором медицинских наук. Нести свет в массы — занятие благородное, но надо же понимать, что в Древней Греции не изобрести автомат и планшетный компьютер, как ни старайся.
Глава тридцать шестая
Мои познания вышли мне боком. Наутро брат Дамиан уже караулил меня и не отставал до самого вечера. Я напрягала память: что я видела в аптеках, что читала, как что хранить и где, какая температура, влажность…
«Отыщет Средство тот, чьи руки чисты, кто ведает, как огонь бьет, кто мыслит, как птица летает, кто верно хранит, кто меру знает».
Я поведала о гигиене, я рассказала о стерилизации инструментария и даже сообразила, что нужно кипятить бинты, и кое-как справилась с «верным хранением». Брат Дамиан пригласил меня в госпиталь — я с радостью согласилась, София напросилась со мной, и мать-настоятельница охотно поменяла нам послушание.
Кельи честных братьев и госпитальный приют были минутах в двадцати неторопливой езды от главных монастырских строений. Лошадь шла прогулочным ленивым шагом, мы рассматривали красоту вокруг и шалели от запахов разнотравья. После городской вони воздух в такой глуши не то что казался — был воистину райским.
Лечебный корпус, как я его назвала, располагался чуть поодаль от братских келий, на самой вершине холма, невысокое деревянное строение с церквушкой рядом.
— Ой! — воскликнула София, свесившись из крепкой телеги так, что я перепугалась — не свалилась бы. — Смотри, Адриана! Смотри! Там был пожар!
— Был, сестра, — кивнул сокрушенно брат Дамиан. — И не один раз. Злые языки твердят, что господь то и дело хочет избавить несчастных от страданий…
— Неправда, — заспорила София, а я…
Я что-то читала. Мне попадался интереснейший цикл статей про Михаила Ломоносова. Кажется, в тысяча семьсот пятьдесят каком-то году с его подачи появился первый в России молниеотвод, а изобрел его за год до того как бы не Бенджамин Франклин… Джентльмены, если вы будете жить в этом мире примерно сто лет спустя, простите великодушно.
— Стойте, брат, — остановила я Дамиана, который защищал свой госпиталь, хотя София с ним даже не спорила. — Господь не хочет никого лишать жизни. Наоборот. Я знаю, как сделать так, чтобы ни церковь, ни госпиталь больше не горели.
Знаю? Я заявила это опрометчиво. Но настоятель выслушал меня, пожевав губами, покачал головой. Рука его дергалась, он то ли собирался сложить молитвенный жест, то ли с размаху шибануть себе по лбу ладонью.
— Что же, сестра, огромный прут из металла избавит нас от этой напасти?
Я на его месте тоже излучала бы скептицизм.
— Должен, — горячо заверила я. — Только не подходите к нему во время грозы… ближе чем на пятьдесят шагов. — И церковь, и госпиталь лучше было бы вообще убрать с холма, но — подождем, пока все это загорится еще раз?.. Бездоказательно мне никто не поверит. Еще решат проверить, как кардинал, ну их всех к чертовой бабушке.
Но на всякий пожарный, без иносказаний, случай я попросила показать мне весь госпиталь. А потом, вспоминая бесконечные требования проверяющих, кое-как справилась с планом эвакуации. Эх, мне бы, конечно, почитать внимательнее все методички и нормативы, но знать бы, где упасть, перинку бы постелила.
— Легко больные — здесь, — говорила я, рисуя по памяти план расположения коек. — Они выйдут сами. А здесь — те, кому при пожаре будет нужна помощь. И полагаться на больных нельзя, они создадут толчею, даже если кто-то и захочет помочь лежачим… Поэтому надо обучить братьев, у них выйдет все организовать лучше и быстрее…
Было очень сложно не применять те слова, которые лезли в память из инструкций и нормативов. Но их даже не было в этом языке! Советы мои выходили косноязычные, но их принимали.
Принимали. И кивали с благодарностью.
