Притворная дама его величества (СИ) - Брэйн Даниэль

То, что в келье моей сидел мужчина, меня не удивило совершенно. Были монастыри женские, были мужские, а были «честные» — то есть смешанные. Насколько там все было честно, я судить не бралась, но создавались честные монастыри исходя из их назначений. Например, госпитальный приют, или воспитательный, или калечный приюты честными были всегда, ведь и больные, и брошенные дети, и инвалиды — обоих полов. Большие монастыри, с угодьями, лесами, послушными цехами — теми, в которых трудились послушники и послушницы — тоже, как правило, были честными, и, обдумав эту мысль еще в самом начале, я пришла к выводу, что когда люди перестают заморачиваться насчет отношений и занимаются делом, результат не заставляет себя ждать. 

Нет, серьезно. Я, конечно, встречала людей с консерваторским образованием, которые считали себя неудачниками потому, что не пели на сцене Ла Скала. Знала и сетевых писателей, имевших ежемесячный доход как генеральный директор фирмы с миллионными оборотами и полагавших, что им не свезло, потому что в издательстве их так и не печатают. Я была знакома и с теми, кому медведь на ухо наступил, а писали они так, что хотелось вырвать им руки, и они тоже были уверены, что жизнь их не удалась — и все же никто карьерным успехом и неуспехом не сильно морочился, исключения из этого правила были единичными. Пусть кое-кому нужно было приложить немного усилий, и эффект превзошел бы все ожидания.

Загнаться же «семейным счастьем», неизвестно с какой целью, мечтали девяносто девять процентов всех знакомых мне людей. Мечтали так самозабвенно, что мне нередко хотелось гаркнуть «делом займись, работа стоит». Меня считали циничной и обозленной, а поди ж ты, в этом мире точно так же, как я, думает масса людей.

Так что концепция монашеской жизни в этом мире мне нравилась и брату в келье я не удивилась. Я испугалась. Его не должно здесь быть.

— Мира и благости господней, — улыбнулся монах. — Я брат Августин. Глава местной братской гвардии.

И об этом я слышала. У кардинала, совсем как у приснопамятного Ришелье, были собственные гвардейцы. Или — как швейцарская гвардия в Ватикане. Но зато стало понятно, чего он сюда пришел: лавры пожать, причем чужие.

— Подзновато вы спохватились, честный брат, — прошипела я. Нет, в самом деле. Они бы еще на наши могилы пришли. — Нам нужна была ваша помощь там, в лесу. Ее величество могла погибнуть!

Братская гвардия была ничуть не хуже местной армии, и хотя она не воевала, могла дать отпор любому врагу. Существовали они больше по традиции, которой было добрых семь сотен лет, в те незапамятные времена всякие дикари набегали на монастыри и деревни в поисках чего бы пожрать. Проблема была в том, что дикари пусть господа и святых чтили, читать и запасов делать не умели, при виде еды теряли разум и обносили амбары и кладовые подчистую, в этом плане мало чем отличаясь от тех же лезаров. Тогда-то крестьяне и настоятели предложили монахам из тех, кто был когда-то военным, защищать их, а монахи, прикинув, что от них не убудет и дело благое, взяли и согласились. 

— Да, — не стал спорить со мной брат Августин, — это стоило предусмотреть. Но знаете, если господь закрывает чьи-то глаза, он открывает иному, кто рядом.

И он взглянул на меня с искренним уважением. Я похолодела. Его визит не вгонял в такой ужас, как взгляд. Он не мадам Ассо, не купец и не белошвейка, смотреть на меня подобным образом он просто-напросто не должен.

— Я не видящая, я знающая.

Я выпалила чушь в свое оправдание — будь что будет, однозначно он меня не сожрет — вздохнула и села. Насиделась я за время дороги порядком и с огромным удовольствием бы прошлась, но носиться графине было все-таки не положено. Пришлось прилепиться к жесткому монастырскому стулу и страдать, а брат Августин, даром что выглядел как божий одуванчик, выпил из меня всю кровь.

С хваткой, которой могли бы позавидовать самые крутые спецы из моего мира, от следователей до контрразведчиков, он вытащил из меня такие подробности, о которых я и сама не подозревала. Ну, например, как происходило нападение, шаг за шагом. Мне казалось, я помню все в общих чертах, но нет, память запечатлела все так, хоть бери и на «Ютьюб» выкладывай в разделе «Хроника». 

Этот допрос породил у меня сомнения насчет слов Теодоры, тех самых, насчет лезаров, и тут же эти сомнения развеял. Она и не могла ответить иначе — сытые лезары не нападали на людей, так было всегда, и у Теодоры не было никаких оснований считать, что поведение тварей внезапно изменится. Брат Августин вызвал у меня панику, напомнив о предложении Антуаны бежать, и тут же легко успокоил, сказав, что так бы и было, если бы я не приказала оставаться в карете, ибо — что знает человек, опасность — значит, надо бежать от нее, слаб ум и воля слаба у мирянина, он ведь не слуга господень. 

Эта особенность меня тоже весьма забавляла: если в моем мире война шла между полами, то здесь — между мирянами и клиром, причем миряне превосходство последних легко признавали. Вполне возможно, потому что монахи неразрывно были связаны с магией. 

Брат Августин позволил мне поесть и напиться, и я, несмотря на допрос, смогла оценить простую прелесть монастырской кухни. Во-первых, она была не жирная. Во-вторых, она была пресная, но пресная «по завету и смирению», примерно как наша пища в пост. И у монахов были сотни лет для того, чтобы превратить то, что есть никак не возможно, в шедевры кулинарного искусства. Но постную кухню я любила и у нас: вкусно, сытно, никакой гадости вроде майонеза не льют. 

— Его величеству дан господом дар видеть в подданных чудо, — закончил брат Августин. На лице его так и плавала добрая улыбка. Я мысленно приложила руки к груди в молитвенном жесте — если я не так грешна, господи, избавь меня от дальнейших встреч с инквизицией кардинала. — И он не ошибся в вас, нет.

Брат Августин ушел. Я походила по комнате, осмотрела кровать — ничем не отличающуюся от монастырских кроватей в моем мире, красота-то какая, уже одно это — огромное преимущество монастырской жизни, узкое стрельчатое окно, Книгу, лежащую на прикроватном столике, сундук, вынула оттуда монашеское платье. Потом я догадалась наконец, что ванная комната где-то по коридору, вышла, захватив платье и найденные в сундуке простыни, и, потыкавшись немного в разные двери, нашла искомую комнату. Несколько больших бочек с теплой водой, в двух уже отмокали сестры, они не поздоровались со мной, и я сделала вывод — здесь давно решили вопрос, этично ли приветствовать знакомого возле писсуара. Неэтично.

Я помнила, что сестра Аглая обещала прийти за мной, и не рассиживалась долго, хотя бочка была не хуже, чем в мраморных, как мавзолей, «элитных» столичных салонах. У нас вообще безгранично любили слово «элитный»… я была городским человеком, но у меня все равно ассоциации возникали только с поголовьем скота. 

От бочки пахло свежим деревом и смолой, в воде хотелось нежиться бесконечно, а ароматы каких-то трав, которые, видимо, кидали в огонь, расслабляли и успокаивали. Умиротворяюще дергалось пламя свечей, плеск воды вгонял в приятный транс. Даже брат Августин выветрился из мыслей вместе с его улыбкой и умением выворачивать людей наизнанку.

Вскоре я вылезла, обтерлась простыней, развернула платье, сдерживая восторженные стоны и чуть ли не слезы. Платье монахини, точнее, послушницы, очень напоминало наши старорусские рубахи и сарафаны: просторные в меру, так сказать, умеренный оверсайз, никаких лифчиков и корсетов, под рубахой монахини носили что-то вроде нижней юбки, а сарафан надевался просто через голову и не требовал ни шнуровки, ни сноровки. Как мне было хорошо после проклятых придворных тряпок! И волосы, волосы можно заплести в косу, обмотать вокруг головы и покрыть покрывалом! 

Вернулась к себе я как раз вовремя — сестра Аглая явилась минуты через три и с улыбкой указала на серпик в окне. Я кивнула, и сестра пригласила меня следовать за ней.

Маленькая королева тоже переоделась в монашеское платье. Ее поселили в крыло, где жили девочки — послушницы и монахини, келейка ее ничем не отличалась от моей, только была больше и двухместной: с Софией жила Теодора. Она, бедняжка, уже лежала в постели, все же с ее здоровьем происшествие с лезарами оказалось критичным, и добрые сестры напоили ее чем-то, чтобы унять боль и позволить выспаться. Я приказала себе не строить теории заговоров и сосредоточиться на другом: что-то еще меня ждет?