История Деборы Самсон - Хармон Эми

Во вторую вылазку мы попали на ферму, хозяин которой считался лоялистом, но сумели разжиться лишь несколькими бушелями гнилых фруктов, мешком кукурузной муки и котлом, таким тяжелым, что мы решили не тащить его в лагерь. Дом обобрали и забросили задолго до того, как мы здесь оказались. Мы развели костерок. Я перебрала подгнившие плоды, отрезала нетронутые кусочки, сложила в котел, влила в него немного воды и свою порцию рома. Варево кипело, пока не превратилось в густую, липкую и сладкую кашицу; я добавила кукурузную муку, и получилось желтое тесто. Готовая лепешка оказалась достаточно вкусной, но едва ли стоила тех усилий, которые мы потратили на эту вылазку.

Несколько человек из отряда решили, что пойдут дальше. Громче других высказывался солдат Дэвис Дорнан. Просидев несколько часов у огня, доев лепешку, которую я приготовила, и вволю нажаловавшись на тяжелые условия жизни, он и еще трое солдат готовы были сбежать.

– Я возвращаюсь домой, – сказал Дорнан. – Не буду я всю зиму торчать в гарнизоне. Никто из нас не видел и пенни с тех пор, как мы записались на службу. Я слыхал, что новобранцам вместо платы теперь обещают землю.

Почти всех в отряде эта новость задела за живое, и отовсюду снова послышались жалобы.

– А ты что думаешь, Шертлифф? Пойдешь с нами? – спросил меня Дорнан. – Ты бы нам пригодился. Не устаю тебе удивляться. – С этими словами он выудил из котла крошку и облизнул себе пальцы.

– Нет. – Я покачала головой. – Я останусь в Уэст-Пойнте. У меня нет дома, идти мне некуда.

– Можешь пойти со мной, Робби. Моя мамка тебя возьмет, – предложил солдат, которого звали Оливером Джонсоном.

Он был дружелюбным парнем и часто занимал мне место в очереди за пайкой. Я предполагала, что он так поступал, потому что я отдавала ему то, что не ела сама, но в любом случае ценила его доброту.

– Спасибо, но нет. Я подписал контракт до окончания войны.

Дэвису Дорнану этот ответ не понравился. Наверняка он и сам обязался воевать до конца.

– Они не выполняют своих обещаний, так отчего мы должны выполнять свои? – спросил он, прищурившись.

На это мне нечего было сказать, но дезертировать я не собиралась и лишь покачала головой, а они продолжали болтать.

– Уж слишком нынче холодно, чтоб бежать. Пожалуй, я с Шертлиффом останусь. До Аксбриджа отсюда миль сто пятьдесят, – подытожил Лоренс Бартон, и другие согласно закивали, склоняя чашу весов в противоположную сторону.

К утру об опасном разговоре будто забыли, и весь отряд вернулся назад, в Нельсонс-Пойнт, расположенный через реку от Форт-Клинтона.

– Ты расскажешь Уэббу? – спросил у меня Дорнан, пока мы переправлялись на пароме к пристани Уэст-Пойнта.

– Нечего рассказывать, – тихо ответила я. – Ничего ведь не было.

– Вот именно. Ничего не было, – согласился он, но я ощутила прилив горького отчаяния.

Теперь Дорнан станет меня подозревать, и я тоже не смогу ему доверять. Я больше не отправлюсь на поиски продовольствия с ним или другими участниками этой вылазки. Дезертирство считалось преступлением. Как и намерение дезертировать.

Время от времени в Уэст-Пойнт приходили дезертиры из числа британцев и гессенцев: они просили принять их в наши ряды и обещали верно служить, но их никогда не брали. Страна кишмя кишела шпионами, и генерал Патерсон отсылал беглецов назад, а иногда даже отправлял отряд, сопровождавший их до британских позиций, где тех принимали как предателей. Такая политика не потворствовала дезертирству: в округе быстро распространились слухи, что пощады не будет никому и что перебежчикам в нашей армии не рады.

Дезертирство и нехватка новобранцев с самого начала представляли большую проблему, но дела с каждым днем становились только хуже. Деньги, выпущенные Континентальным конгрессом, продолжали терять в цене, и никакие уговоры или рассказы о славном и правом деле – каким бы славным и правым оно ни было – не могли удержать солдат, когда у них оканчивался срок службы. Кто-то говорил, что никогда не соглашался на условия своего контракта, а кто-то попросту считал, что волен их нарушать. Я уже слышала ропот – особенно после битвы при Йорктауне, когда все решили было, что война вот-вот окончится, но потом получили приказ остаться в бараках на всю долгую зиму. Но тогда солдаты лишь роптали. А теперь дело принимало более опасный оборот.

Когда на следующий день капитан Уэбб отозвал меня в сторону, я подумала, что на нас кто-то донес и теперь я под подозрением.

– Ты никогда не хотел встать во главе отряда, Шертлифф, и отклонял все предложения, предполагающие ответственность за других, – начал он, внимательно разглядывая меня. – Я думал, тебе недостает храбрости, но теперь знаю, что дело не в этом. Ты вызываешься делать самую грязную работу, хорошо ее выполняешь и никогда не жалуешься. Кажется, единственное, что я от тебя когда-либо слышал, – это «Да, сэр».

Я ждала, не осмеливаясь дышать.

– Тебе есть что сказать? – подзадорил он.

– Нет, сэр, – мотнула я головой.

Он рассмеялся:

– Я здорово удивился, когда генерал Патерсон сообщил мне, что подолгу говорил с тобой – и даже не раз – и нашел, что ты словоохотлив и разбираешься во многих вещах. Он сказал, что ты даже был учителем в школе.

Я не понимала, ругают меня или хвалят, и снова промолчала, ожидая, что будет дальше.

– Адъютант генерала, лейтенант Коул, заболел. Его мучил кашель, и еще одна зимовка на нагорье могла бы стать для него последней. Он отбыл в Филадельфию еще до сражения при Йорктауне, и с тех пор генерал обходился без адъютанта. Но ему нужен новый человек, и он попросил меня с тобой поговорить.

– Новый человек?

– Новый адъютант, Шертлифф. Это почетная должность. Ты будешь прислуживать гостям генерала, доставлять сообщения и делать все, о чем он попросит. Но это повышение, и я не знал, заинтересует ли оно тебя, поскольку прежде ты не выказывал интереса к продвижению по службе.

– Я по-прежнему буду спать в бараке?

– Нет. Ты переберешься в Красный дом. Поступишь в распоряжение генерала, будешь следовать за ним всюду, куда он направится. Я не хочу отпускать тебя, но ты будешь лучше есть, лучше спать, и, поверь, я буду тобой гордиться.

– Я думал, адъютантом м-может стать только офицер, – выговорила я, не смея поверить в свою удачу.

– Обычно так и бывает. Я не сказал, что место уже твое. Я говорю лишь, что генерал хочет с тобой побеседовать. Ты произвел на него хорошее впечатление. Будем считать, что он хочет тебя проверить.

– Сейчас? – пискнула я, и капитан Уэбб поморщился.

– Бог мой, как же ты молод, – проворчал он. – Да, Шертлифф, сейчас.

– Прилично ли я выгляжу, капитан? – спросила я, разглаживая мундир.

– Ты такой же усталый и обносившийся, как и все мы, но с этим пока ничего не поделаешь. Вымой лицо и руки, счисти грязь с сапог. Думаю, генерал понимает, что получит. Я бы не стал слишком переживать из-за внешнего вида.

Я постаралась привести себя в порядок за три минуты и бросилась к Красному дому, боясь, что, если опоздаю, упущу выпавшую мне счастливую возможность.

Дверь открыл Агриппа Халл. Он бросил взгляд на мои сапоги, проверяя, не грязны ли они, а потом с явным сомнением осмотрел меня с ног до головы и с головы до ног.

– Меня вызвал генерал Патерсон, – объявила я.

– Зачем? – спросил он и скрестил руки поверх белоснежного жилета.

Я не понимала, как ему удавалось держать свою одежду в такой чистоте, но он жил в доме и, очевидно, считал себя здесь стражем.

– Мой капитан сообщил, что генерал ищет адъютанта, – отвечала я, пытаясь выдержать его взгляд и не смотреть на открывавшийся у него за спиной просторный холл, широкую лестницу и натертые до зеркального блеска полы.

Это был другой мир, другая вселенная, совсем не похожая на то, что лежало за пределами этих стен, и от робости у меня задрожали колени. Самым изысканным домом, в котором я прежде бывала, оставалась церковь преподобного Конанта – простая постройка с деревянными скамьями, белыми стенами и несколькими цветными стеклами в окнах.