Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

— Они не платили? — пробормотала Гермиона. — Ох — должно быть, это было во время кризиса акций в двадцатых, ни у кого не было лишних денег. Значит, у тебя должен быть доступ к информации.

— У моего отдела есть, — сказал Роджер. — Поначалу я думал, что это в некотором роде упадок, ведь моя настоящая работа была больше похожа на учёбу, чем сама школа, — я не ожидал, что мне выдадут книги, понимаешь, вместо того, чтобы добраться до этих новых телетайпов{?}[Электромеханическое устройство для передачи текстовых сообщений. Нечто вроде прародителя факса]...

— Роджер, — перебила его Гермиона, — ты имеешь право мне это рассказывать?

— Цифры разошлись по головному управлению за прошлый год, ещё до того, как я, так сказать, получил королевский шиллинг{?}[Попросту говоря, «записаться в армию». Королевский шиллинг — вознаграждение, выплачиваемое вербовщиком рекруту], — сказал Роджер. — И за последние несколько месяцев информация просочилась через парламентариев, которые слили её, как через решето. Вот откуда пошли слухи, если ты не слышала. Поскольку у них нет полных отчётов, и мы не должны воспринимать численные ожидания как данность, официальная позиция заключается в том, чтобы хранить молчание и поощрять людей не слушать пустые разговоры.

Увидев сомневающееся выражение лица Гермионы, Роджер продолжил:

— Чтобы внести ясность, я имею в виду слухи об окончании войны. Хотя слухи о любовнице министра, насколько мне сказали, безусловно, правдивы.

Объём информации наводнил её, но Гермиона начала объединять все кусочки в единую картину: нация, у которой не было партнёров по торговле и колониальных территорий, могла собрать лишь столько ресурсов, сколько найдёт на своих границах. Оккупация соседних наций, чьи ресурсы были захвачены для военных действий, могла облегчить ношу, но в последние месяцы оккупация Западной Европы потихоньку снималась Союзными силами. Теперь у Германии был доступ только к ресурсам Германии… Точнее, к тому, что от них осталось за шесть лет войны.

Можно было бы сделать адекватную оценку оставшейся суммы, если бы у них был хороший набор исходных цифр для изучения.

— Как долго это может продолжаться? — спросила Гермиона. — Я думаю, два года — это слишком. С лета не было новых налётов, и большинство из них были разогнаны ВВС.

— О, значит, ты слышала слухи, — заметил Роджер. — Игроки в кабинетах прикидывают, что это случится через год с настоящего момента, хотя я не в состоянии что-либо подтвердить или опровергнуть. Тем не менее, было бы неплохо подумать, где ты будешь, когда придёт время, и держать ухо востро, пока это не произойдёт. Через год всё изменится, Гермиона. Победа будет желанной спустя столько времени, но мы обязательно получим и полосу перемен… И, ну, ничто не гарантирует, что они все будут хорошими.

Им подали эгг-кримы. В двух больших стаканах была вспененная коричневая сельтерская вода, как им сказали, приправленная шоколадным сиропом, но по вкусу это было похоже на дальнего кузена эрзац-шоколада. Шоколад просто был другим, когда он не был сладким. Гермиона поморщилась, вспомнив плитку шоколада, которую она купила в «Хогвартс-экспрессе», и несъеденную половину, спрятанную в сумке и оставленную в купе с мамой и папой.

— Я считаю, что конец нормирования будет неоспоримо приятным, — сказала Гермиона, опуская свой стакан после двух глотков.

— Как и я, — согласился Роджер. — Жаль, что оно никуда не уйдёт, даже когда закончится война. Правительство слишком беспокоится о самообеспечении, чтобы позволить Британии полагаться на импортируемые продукты питания — не говоря уже о том, насколько дорого обходится сохранение открытых морских путей для империи. Если доминионы собираются отречься от короля и стать суверенными нациями, тогда им придётся найти собственный способ защиты своих территориальных вод.

— Суверенность доминионов — это достаточно необычное — и непопулярное — настроение.

— Самые упрямые отказываются признавать, что мы живём последние дни Британской империи, — сказал Роджер. — Пусть, скажу я. Она закончится, и очень скоро. Мы жили годами без канадского хлопка, австралийской баранины и ямайского сахара. Многие из нас привыкли ко вкусу имитаций, а самые юные не знают ничего другого, — он поднял свой эгг-крим в шуточном тосте и сделал большой глоток, слегка сморщившись, — либо от вкуса, либо от ледяной температуры газировки. — Когда закончится война, я сомневаюсь, что индустрия экспорта полностью восстановится. И когда солдаты вернутся домой, они увидят, что Британии как нации необходима внутренняя реставрация — и не благодаря иностранной роскоши.

— Любопытно, — сказала Гермиона, — что ты не возражал против империи на основании жестокого обращения и эксплуатации.

— «Эксплуатация», — ответил Роджер, — это не слово, которое я бы использовал, если честно.

— О, и как бы тогда это назвал!

— Было бы дипломатично с моей стороны назвать это «капитало-стимулированными экономическими преобразованиями»?

— Это было бы осторожно, конечно, — сказала Гермиона. — Почти… уклончиво, можно было бы подумать.

— Ну, я не буду утверждать, что принесение «Света цивилизации» было настолько чистым и безболезненным, насколько нам всем хотелось, — сказал Роджер. — Но следует учитывать большую выгоду от открытия новых зарубежных торговых рынков. Конечно, ты читала об экстракции хинина{?}[Обладает жаропонижающим и обезболивающим свойствами. Первое в мире средство для лечения малярии. ] из коры перуанского дерева. Сколько жизней было спасено с помощью лекарственных тоников, происхождение которых лежит в Новом мире?

— Да, но ты, конечно, читал о том, что коренные жители были вынуждены вырубать целые леса, чтобы удовлетворить спрос Европы?

Остаток пути был поглощён оживлённой беседой касаемо состояния британской международной политики за последние два столетия. Гермиона спорила с возвышенных вершин своих высоких этических устоев, а Роджер оставался приземлённо придерживаться умеренных взглядов, готовый уступить и капитулировать по некоторым пунктам, но отказываясь подвинуться в вопросах о том, где ставил британские интересы выше интересов любой другой страны. Как бы сильно Гермионе ни хотелось выиграть, ей нравился сам процесс спора на всём его протяжении. В прошлом она разговаривала о политике Британии только с Томом, который представлял свой собственный вкус доктрины, присыпанной самыми нелепыми предложениями — самым приемлемым из которых было его предложение, что граждан надо стерилизовать, пока они не заработают право на размножение.

(Она не упомянула этого Роджеру. Его прошлые опасения о Томе Риддле не изменились с тех пор, как они общались в последний раз.)

По правде, обсуждение длилось так долго, что они почти пропустили пересадку в Шеффилде. Именно Роджер заметил резкое прекращение грохота, когда поезд замедлился на платформе, подав свою руку и проводив её обратно в купе. Он затем помог своей матери и дедушке вернуться на свои места на последний час поездки.

— Мы продолжим разговор позже, на вечеринке, — сказал Роджер. — Я слышал, что большинство гостей — соседи и знакомые Риддлов. Будет совсем немного людей, которых кто-либо из нас уже встречал, и ещё меньше из них будут нашими ровесниками. За исключением самого Риддла, конечно.

Роджер криво улыбнулся: Том не произвёл на него особого впечатления после их знакомства. В тот вечер Том узнал, что его семья жива и здорова в Йоркшире, и Гермиона вспомнила, как Том дулся всю ночь, отказываясь есть, пить или улыбаться фотографу. Гермиона поняла природу конфликта Тома, усугублённого его пренебрежением к своему сыновству. Она попыталась утешить его, когда заметила, что он погрузился в раздумья в углу, и после этого он всё еще не выглядел заметно весёлым. Но это не было неожиданностью: Том Риддл по натуре не был веселым человеком. Всем остальным он, должно быть, казался… довольно неприятным. Даже враждебным.

Эта мысль настойчиво держалась в сознании Гермионы вплоть до высаживания в Грейт-Хэнглтоне и пересадки к нанятым автомобилям, их флотилия была оплачена Риддлами для перевозки гостей на станцию и обратно.