Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Что не было необычным для молодых людей его возраста, так это то, что он также подрос на дюйм-другой. Однако его самая выдающаяся отличительная черта — кудрявые волосы — были острижены под ноль. У него был другой, более суровый вид, чем когда они виделись в последний раз, и что-то от этой необычной суровости отражалось в напряжённости вокруг его глаз и рта. Выражение его лица было не таким открытым и приветливым, как она помнила, его поведение было более сдержанным. Это уже не тот человек, не тот дружелюбный юноша, который проявлял огромное желание жать руки и подписывать «бальные карточки»{?}[undefined] на Вечере ветеранов два лета назад.

Осматривая внезапно переполненное купе своей семьи, Гермионе было нечего сказать.

Отец Гермионы был солдатом в последней войне. В силу своего образования он получил звание офицера медицинской службы, а не стал, как многие молодые британские призывники, сапёром в окопах. Она и все в её поколении выросли в тени Великой войны, и в школе ей сказали, что они не разговаривали бы сегодня на королевском английском, если бы не усилия доблестных британских людей. Дома её отец никогда не говорил о своей службе. Его не волновало одобрение, оказанное ему и его коллегам-медикам на ежегодных торжествах по сохранению памяти, и в уединении их гостиной высмеивал войну как бессмысленную трату жизней, растраченную безрассудными политиками — кощунственное мнение, которое, мама её предупреждала, нельзя ни перед кем повторять за пределами дома.

В этой текущей войне Гермиона была помещена в позицию стороннего наблюдателя, а не активного участника. Пока её ровесники вступали в отряды местной обороны, или земледельческую армию, или упрощали свой образ жизни во имя жёсткой военной экономии, Гермиона весело проводила время в Шотландии бóльшую часть года, а реалии трудностей держались на почтительном расстоянии из-за очень ограниченной линии связи в Хогвартсе. Она не испытывала войну, как другие британцы, и между ней и её старой жизнью расширяется пропасть. Она была гражданкой Британии в год, когда ей исполнилось семнадцать, но в то же время натурализованной гражданкой Волшебной Британии. Было трудно смириться с тем, что при сохранении обеих идентичностей что-то от каждой из них терялось.

Таким образом, Гермиона обнаружила, что она не испытывает ни благоговения, увидев Роджера Тиндалла, ни патриотических чувств, ни оснований хвалить его, как и все остальные в купе. Роджеру полагалась определённая степень уважения, но не больше и не меньше того, на что имел право любой другой. Для Гермионы ему не был по умолчанию присвоен титул Нашего Храброго Защитника. Он был просто человеком в коричневой форме, одним из многих британских призывников и американских добровольцев, которые прошли мимо неё на Кингс-Кроссе.

Не из-за чего было поднимать шум. Поэтому она тихо зашла, села возле матери и достала книгу из сумки — всё это, не произнося ни слова.

Роджер переминался, щупая скальп:

— Гермиона! Первоклассно снова с тобой встретиться — должно быть, прошло года полтора?

— Да, — ответила она, — год и пять месяцев.

— Жаль, что ты не пришла на церемонию присяги, — сказал Роджер. — Это было в сентябре. Я написал твоей матери, но она сказала, что ты уже уехала в школу-пансион за неделю до того, как она получила письмо.

— Семестр начался первого сентября, — сказала Гермиона. — Уверена, она была просто изумительной, Роджер. Любой, кто проводит годы в тренировках, должен с большим нетерпением ждать их окончания.

— Я никогда не мог бы назвать это тяжёлой работой: это честь, которой я стараюсь быть достойным, — сказал Роджер, и вежливый тон его голоса наводил на мысль, что эти слова были уже много раз отрепетированы и повторялись раньше. — Дедушка подарил мне меч, который он получил после отставки. Но я полагаю, это старые новости — и, к тому же, скучные новости. Разве ты не заканчиваешь школу в следующем году?

— В конце июня.

— Ты уже договорилась о том, что планируешь делать?

Гермиона настороженно посмотрела на него:

— Твоё любопытство довольно неожиданно.

— Мне стоит узнать больше о твоей жизни, — сказал Роджер. — В конце концов, это был длинный год для нас обоих. Не хотела бы ты пройти в вагон-ресторан? Кажется, твоей и моей мамам есть много что обсудить, и, если мы останемся здесь, мы лишь помешаем им.

— О… Полагаю, вреда не будет, — согласилась Гермиона.

— Хорошо, — сказал Роджер, протянув ей руку. — Ты любишь эгг-крим?{?}[(англ.) «яичный крем» — напиток из газированной воды, молока и сиропа. В нём нет яйца, но название связано с его видом: коктейль взбалтывают, чтобы сверху получалась шапка пены, напоминающая яичный белок]

Когда она отошла от шока от появления Роджера и его нового звания, она обнаружила, что было странно, но в то же время приятно предаваться разговору, который не был обусловлен секретностью или изворотливостью. С Томом в Усадьбе Риддлов или в Хогвартсе их взаимодействия на людях были в различной мере представлением. Том мог быть непреклонен в том, что его привязанность была искренней, но его действия были чистым притворством. С Ноттом Гермиона всегда сдерживалась в разговорах, потому что у Нотта была досадная привычка вдаваться до изнеможения в самые поверхностные детали.

Со стороны Роджера не было лукавства, а от Гермионы не требовалось уловок. Для него она была знакомой из детства, просто ещё одной обычной девочкой в поезде. Не ведьмой, не старостой школы, не «невестой» Тома, для которой мальчики за столом Слизерина освобождали место, когда её приглашали присоединиться к ним за ужином. Эта неформальность напомнила Гермионе персонал «Дырявого котла», где они с Томом провели каникулы перед шестым курсом. Они заказывали большой английский завтрак в номер со свежими полотенцами и «Ежедневным пророком». Все работники таверны знали лишь как пару клиентов, и никто не усомнился, когда они представлялись как мистер Тим и миссис Пердита Роддл.

Проходя по длине вагона, остальные пассажиры расступались, чтобы пропустить Роджера и Гермиону. Маленькие мальчики отдавали ему честь, пожилые мужчины похлопывали его по спине или плечу, и каждый раз Роджер отворачивался, залившись краской, его уши были ярко-розовыми под его короткой армейской стрижкой.

— Это самая странная вещь о форме, — заметил Роджер, придерживая дверь вагона-ресторана. — Как все на неё реагируют. С американскими рядовыми люди запирают двери и предостерегают своих дочерей. От австралийских землекопов прячут именно выпивку. Британским призывникам люди дарят небольшие презенты: цветы, сигареты, домашнее печенье, пару носков. И всё же, если бы они оказались без военной формы, ничья дочь не удостоила бы их второго взгляда.

— Я полагаю, некоторым людям нравится особое отношение, — сказала Гермиона. Тому бы понравилось, если бы он снизошёл до того, чтобы добровольно заняться военной карьерой.

— Это поднимает боевой дух, как я понимаю, — ответил Роджер. — Им стоит этим наслаждаться, пока они могут. Не вижу, чтобы это продолжилось ещё долго.

— Что ты имеешь в виду?

Роджер посмотрел по сторонам и притянул её в уединённую кабинку:

— Во время кадетской подготовки нас учили концепции «des Absoluten Krieges»{?}[(нем.) абсолютной войны], форме войны, в которой каждый ресурс, способность и действие используются в максимально возможной степени. Не давать пощады, не допускать исключений, отдавать всё на службе достижению желаемого результата: победы. Мы, конечно, относились к этому как к упражнению из учебника. В реальных театрах военных действий существуют пределы целесообразности, и ничто не может быть столь эффективным, как кажется на бумаге.

— Победа любой ценой, — размышляла Гермиона. — Разве это не строчка министра Уинстона Черчилля?

— Он имел это в виду в переносном смысле. Британия ещё не приблизилась к тому, чтобы израсходовать все ресурсы до дна, и это без учёта империи, — сказал Роджер. — Но нельзя того же сказать о наших врагах. В последней войне члены Антанты потребовали выплаты реституций у Германии. Справедливая цена определялась на основе постоянных ресурсов и промышленного потенциала Германии: тоннажа, заложенного на её верфях, объёма производства её коксовых рудников, продукции её фабрик, литейных и мануфактурных заводов. Сумма реституции является общедоступной информацией, но фактически предложенная сумма — под ограниченным доступом.