История Деборы Самсон - Хармон Эми

«Я могу это сделать. Уже сделала. Все сделано», – повторяла я про себя, хотя руки у меня заметно тряслись. Я две недели носила штаны и теперь сдаваться не собиралась. Я быстро надела белый подогнанный по фигуре жилет и сразу почувствовала себя лучше. А когда повязала платок на шею, совсем успокоилась. Шея у меня была длинной и тонкой, без кадыка. Лучше было ее прикрыть.

Армейская форма сидела на мне неплохо. Синий мундир оказался чуть широким в плечах, а штаны жали в самых неподходящих местах, хотя между ног оставалось слишком много свободной ткани.

– Что, парень, глисты замучили? – насмешливо бросил мне какой-то усач. – Задница чешется?

Не обращая на него внимания, я затянула пояс штанов, чтобы они не сваливались, решив, что перешью их, когда будет время. Не следовало сильно переживать насчет штанов – даже без корсета я была значительно уже в талии, чем большинство мужчин.

Я подтянула чулки к коленям и закрепила завязками, а поверх натянула гетры. День выдался теплый, и гетры можно было не надевать, но они защищали ноги и берегли чулки.

Когда я водрузила на голову треуголку и зеленое перо коснулось моей щеки, мне пришлось прикусить губу, чтобы не улыбнуться. Я никогда еще не носила ничего столь изящного и щегольского. Моя форма приводила меня в восхищение: я решила, что ради нее стоило подождать несколько лет и только теперь записаться в армию.

Я завернула одежду, которую сняла, в одеяло, обвязала сверток веревкой с обеих сторон и подвесила снизу к заплечному мешку, а потом стала приводить в порядок остальные вещи – патронташ, пороховницу, фляжку, ружье, топорик, нож. Они висели у меня через плечо или на поясе.

Мне также выдали штык и ножны, в которых его полагалось хранить, когда он не крепился к ружью. Из всех видов оружия штык привлекал меня меньше всего. Я знала, что вряд ли выйду победительницей из ближнего боя.

В моем заплечном мешке лежали кружка, миска, нож и набор для шитья. А еще дневник, походный письменный набор, кремень и трутница. Расческа, свечка, брусок мыла в промасленной коже и тряпицы, которые я буду использовать, когда у меня снова начнутся месячные, – хвала Провидению, это случится лишь через несколько недель. Кровотечение началось на пути из Мидлборо, и я неплохо с ним справилась, но тогда я была одна. Теперь все будет сложнее.

На случай, если голод станет нестерпимым, я припасла несколько галет и мешочек сухого гороха. Еще в сумке лежала вторая рубаха, две пары чулок и перешитая половина корсета – чтобы переодеться, если тот корсаж, что на мне, повредится или промокнет. Больше у меня ничего не было – иначе пришлось бы нести слишком много.

– Чем меньше возьмете, тем меньше придется тащить! – выкрикнул капитан Уэбб, словно прочитав мои мысли, и приказал нам выстроиться под полуденным солнцем.

Оправив форму и выпрямив плечи, мы приступили к учениям.

В строевой подготовке мне не было равных. Я старалась изо всех сил. Пару раз капитан Уэбб кричал:

– Вот так, парень! Солдаты, смотрите на мальчонку. Вот как это делается.

Я не могла ничего поделать с краской, залившей мне щеки, но спину держала так прямо, как только могла, и не отводила глаз, глядя перед собой. Я выполняла упражнения, молясь про себя, чтобы капитан не решил все время обращать на меня внимание. Мужчины любят задирать тех, кто хоть в чем-то их превосходит.

– Рядовой, ты где всему этому научился? – спросил капитан Уэбб, хлопнув меня по спине.

Я поморщилась, но не растерялась:

– Я видел, как взрослые тренировались… когда был маленьким. А потом сам тренировался… с братьями. Мне нравится строевая подготовка. Она меня успокаивает. – Я смущалась, лишь когда речь заходила о том, чего мне объяснять не хотелось. Сыновья Томасов не были мне братьями, но вполне могли ими считаться.

– Как твое имя?

– Роберт Шертлифф, сэр.

Он кивнул:

– Стрелок из тебя такой же, как солдат?

– Да, сэр.

– Что ж, неплохо. Но ты погоди, пока красномундирники не выйдут на поле битвы, – пробурчал он. – Тогда все эти учения мигом вылетят у тебя из головы. Да оно и к лучшему. На учениях мы никого не убиваем. Ты когда-нибудь убивал?

– Нет, сэр.

– Но придется.

Смерти я, как ни странно, не боялась. И почти ждала ее. Но убивать не хотела. В тот момент я впервые осознала, что дала согласие на убийство людей.

Мало что в жизни происходит именно так, как нам представляется, но ничто из того, чем я занималась на протяжении двадцати одного года, – ни бег, ни прыжки, ни игры в прятки, ни тайные маневры – не подготовило меня к изнурительному маршу, который нас ждал. Каждый новый день приносил что-то неприятное, и я начала составлять список обрушившихся на нас бедствий. Я говорила себе: «Все не так уж плохо. Ты продержалась еще день и не сбежала». Сначала мы брели по трясине, потом нас одолевали тучи мух. Затем наступала мучительная жара, а ее сменял неистовый ливень.

Порой голос, звучавший у меня в голове, начинал говорить, что меня здесь никто не знает. Я могу уйти и снова стать Деборой Самсон, а Роберт Шертлифф просто перестанет существовать. Тот голос лгал мне, и я отмахивалась от него. Роберт Шертлифф и правда мог исчезнуть, но я не смогла бы вернуться обратно, в мир Деборы Самсон. У нее не осталось ни дома, ни одежды, ни иного имущества. Не было ни семьи, которая приняла бы ее, ни работы, способной прокормить. Что угодно лучше, чем это, настаивал голос, но я научилась заглушать его, а когда он не унимался, повторяла строки из Библии и псалмы. Сильванус говорил правду. Когда моих слов не хватало, стихи из Писания не давали поддаться отчаянию.

– Что ты бормочешь? – спросил меня однажды солдат, которого звали Джон Биб. Он был болтуном, и его с первого же дня прозвали Шмелем. Он мог беспрерывно чесать языком с любым, кто готов его выслушать, и, пока мы одолевали милю за милей, обходил строй в поисках собеседников, страдая, судя по всему, лишь от одной беды – скуки.

Я помотала головой:

– Ничего.

– Губы у тебя вечно шевелятся, но ты никогда и слова не скажешь, – возразил он. – Ты ни с кем не заговариваешь и держишься в стороне. Ты не в своем уме или просто недружелюбен?

– И то и то.

Он захохотал, а потом пересказал мои слова двум парням, которые шагали позади нас. Их звали Джимми Бэтлс и Ноубл Сперин, и они мне нравились. Джимми напоминал Джерри, а Ноубл – Нэта, самого младшего и самого старшего из Томасов. На разглагольствования Шмеля оба хмыкнули: им не хотелось говорить – или, вероятно, не хотелось говорить с ним.

– А я думаю, ты сам себя развлекаешь, – не сдавался Биб. – Нехорошо не делиться с другими тем, что тебя веселит. Мне до смерти скучно. Если знаешь хорошую песню или историю, расскажи.

– Это Писание.

– Писание? – выкрикнул он и обернулся к Ноублу и Джимми. – Слыхали? Шертлифф предпочитает бормотать себе под нос Писание, лишь бы не общаться со мной.

– Он застенчив. Оставь его, – велел Ноубл.

Биб положил тяжелую руку мне на плечо:

– Ну давай же, поговори со мной. Поделись словом Божьим. Я жажду спасения.

Дернув плечом, я скинула его руку и оттолкнула парня. Он чуть не повалил солдата, шагавшего слева, и весь наш строй пошатнулся.

– Милашка Робби не любит, когда его трогают, – со смехом сказал он.

– Так не трогай его, – снова вмешался Ноубл. – И ради Бога, придержи свой поганый язык.

Биб пробурчал:

– Слишком уж вы недружелюбны, как по мне.

Прошло всего несколько дней, а я уже привлекла к себе ненужное внимание. Мужчины вокруг молчали, Биб ушел в поисках более словоохотливых собеседников, а моя усталость переросла в тревогу.

Биб не был дурным человеком. Никто из новобранцев не был. Ни один не казался ревностным злодеем или, наоборот, слишком робким и напуганным. Это было неплохо. Я так боялась, что моего страха хватило бы на всех, но после этой истории я сменила стратегию, решив, что лучше не держаться в стороне, а приносить пользу. Драться я ни с кем не хотела, зато могла помогать и потому стала думать, как мне добиться расположения других солдат на моих условиях. Мне следовало держаться на расстоянии от остальных – но при этом завести друзей.