Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне

– Это… это была… это была только проба, милостивая госпожа. Вообще-то я вовсе не собирался этого делать, но господин Штегмюллер, директор кабаре, сказал, что сначала он хотел бы узнать, могу ли я выступить перед публикой. И тогда… тогда… я поддался уговорам.

Мари была не в восторге от этой новости. Хотя… если честно, с самого начала было ясно, что в этом странном молодом человеке таятся необычные таланты.

– Я не сержусь на вас, Гумберт, – сказала она, улыбаясь. – Но вы, конечно, знаете, что дворецкий, выступающий в кабаре, не может работать на вилле. Вам придется принять решение относительно того, кем вы хотите быть.

Сглотнув пару раз, Гумберт затараторил, что бесконечно благодарен семье Мельцер, что чувствует себя здесь как дома и вообще не представляет, что когда-нибудь покинет виллу. Он искренне попросил ее не рассказывать о произошедшем Мельцерам. Фройляйн Шмальцлер тоже не стоит беспокоиться из-за этого пустяка.

– Пока я буду молчать, – пообещала она. – Однако если ваше имя аршинными буквами появится на афише, я ничего не смогу Вам гарантировать.

– Нет-нет, милостивая госпожа. Это было в первый и последний раз. Я больше никогда не буду выступать, клянусь вам…

Мари сделала вид, что верит ему, и направилась в сторону улицы. Весна уже вступила в свои права. Если апрель был холодным и негостеприимным, то первые теплые майские дни творили настоящие чудеса. На клумбах зацвели примулы и анютины глазки, на деревьях появились нежно-зеленые почки. Китти на днях уверяла, что можно услышать, как с тихим глухим звуком распускаются почки на буковых деревьях. Густав и его дед уже начали высаживать на грядках свою рассаду.

Вид фабричных зданий охладил позитивный настрой Мари. Цеха, крыши и фасады административных зданий за годы войны стали еще более серыми и мрачными, чем раньше, во многих местах со стен осыпалась штукатурка, оконные рамы покосились. Денег на ремонт или покраску не было. Положение было отчаянным не только из-за участившихся забастовок: на бумажные ткани почти не было спроса, на рынке снова появились хлопок и шерсть, но они были слишком дорогими, и выпускать их было нерентабельно.

– Доброе утро, господин Грубер!

– Доброго вам утра, фрау Мельцер! Господин директор уже спрашивал о вас. К слову, вы видели, что на лугах зацвели ландыши?

– Да, ландыши и одуванчики!

– О да, одуванчики никогда не переведутся, фрау Мельцер. Они будут цвести и тогда, когда мы все будем лежать в сырой земле…

Старый сторож уже много лет подряд не брал ни одного выходного дня, он продолжал работать, даже когда на фабрике бастовали. Мари улыбнулась ему и направилась через двор к входу.

Только в двух из шести цехов шла работа, но и там большинство станков простаивало. Выполнялись последние заказы: бумажные ткани для пошива рабочей одежды, мешки для картофеля, настенные покрытия для бюро – это была идея Мари, и некоторое время обои для служебных помещений действительно неплохо продавались. Однако торговые барьеры были сняты, и дешевые ткани из Англии и Индии наводнили немецкий рынок.

Несмотря на тяжелое положение, они старались предоставить работу хотя бы какой-то части своих рабочих, в первую очередь тем, кто вернулся с войны и хотел бы занять свое прежнее рабочее место. Наверху, в административных помещениях, все письменные столы пустовали, а секретарши Хофманн и Людерс делили между собой одно место.

– Господин директор ожидает вас, фрау Мельцер. Кажется, он немного взволнован.

Это было преуменьшением: Иоганн Мельцер сидел багровый от гнева. Он налил себе – вероятно, для успокоения нервов – сливовицы местного разлива и выпил ее с величайшим презрением. В довершение бед случилось еще одно печальное событие: все его запасы французского коньяка и шотландского виски закончились.

– Ну наконец-то ты пришла! – прорычал он, обращаясь к Мари. – Вот, прочти это. Нет, сначала сядь, тебе понадобится стул.

Он взял со стола отпечатанное на машинке письмо и протянул его ей таким жестом, будто это была грязная тряпка.

– Из Америки… Гринвилл… А где это? – спросила Мари, спокойно присев и взглянув на бланк.

– Где-то в центре Соединенных Штатов, где текстильная промышленность существует уже много лет. Ну? Дошло?

Сначала Мари ничего не поняла. Письмо было написано на корявом немецком, но суть его быстро стала ясна.

…Поэтому мы очень заинтересованы в приобретении патентов на ваши совершенно выдающиеся машины. Особенно те, которые предназначены ткать ткани с рисунком, а также сельфакторы, чтобы прясть различные нити. Несколько лет назад некоторые из наших специалистов имели возможность убедиться в надежности машин. Мы уверены, что достигнем соглашения. В Германии – мы знаем – тяжелое экономическое положение, но у нас есть уверенность в том, что скоро мы наладим хорошие деловые отношения.

Подписано

Джереми Фальк

Главный директор

Иоганн Мельцер присел на край письменного стола и налил в стакан еще немного прозрачной жидкости. Он пил, наблюдая за реакцией Мари на письмо.

– Они дали экспертную оценку нашим машинам? – удивилась она. – Когда это было?

– Еще до войны, – ответил он, едва сдерживая гнев. – Осенью 1913 года, если я не ошибаюсь. Да, это было в то время, когда ты приехала на виллу.

Она подняла на него глаза и увидела, что его гнев на мгновение угас. Мельцер улыбнулся. Как раз в то время она пришла в его дом работать посудомойкой. Он ненавидел эту худенькую девочку с огромными черными глазами и одновременно боялся ее. Она подвергла его чудовищной пытке и чуть не свела в могилу, заставив столкнуться лицом к лицу с темной стороной его существа. Он был повинен в том страшном конце, который постиг ее родителей, – это была вина, которую он не хотел признать на протяжении нескольких десятилетий. А что теперь? Теперь она была его опорой, единственной, кто его понимал, кто всем своим существом был на его стороне.

– Значит, этот Джереми Фальк хочет купить патенты на изобретения моего отца? – уточнила она, прищурившись, потому что не была уверена в правильности своих предположений. – Но… есть ли на них вообще какие-либо патенты?

Иоганн Мельцер покачал головой. В то время отец Мари разрабатывал машины, и потом их собирали на фабрике. Позже он многократно совершенствовал их, внося данные обо всех изменениях, наряду с другими открытиями, в свои чертежи. Однако потом в течение многих лет никто не мог найти их – они пропали без вести.

– Я знаю, папа. Все эти годы они были у тебя под носом, но, к сожалению, ты не мог их увидеть!

Мельцер набросился на нее: сейчас не время подсмеиваться над ним. В любом случае, ее отец никогда не передавал свои изобретения в патентное бюро, да и сам он, после того как появились чертежи, не подал заявку на патент.

– Значит, практически каждый мог бы построить такую машину?

Мельцер хитро ухмыльнулся. Для этого человеку нужно было не только заполучить записи, но и суметь прочитать их, потому что у Якоба Буркарда – с позволения сказать – был отвратительный почерк. Его чертежи были понятны только специалистам.

– Есть еще одна возможность это сделать – демонтировать некоторые машины, – добавил он. – По сути, от других подобных их отличают лишь незначительные улучшения. Однако улучшения эти настолько гениальные, что эффект от их внедрения колоссальный.

Мари протянула ему письмо и, пожав плечами, заметила, что не понимает, почему он так расстроился. Если господа американцы хотели купить патенты, то, к сожалению, им не повезло. За отсутствием товара сделка не может состояться. Все. Точка.

Мельцер на мгновение пристально посмотрел на ее лицо. Он был разочарован тем, что Мари осталась спокойна. Разве она не заметила коварство этих надменных типов? В Германии ситуация с экономикой была сложной… Естественно, американцы понимали, что, находясь в затруднительном положении, люди вынуждены хвататься за любую соломинку. Это была подлейшая попытка шантажа.