Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне
Держался он превосходно. Они еще немного поболтали о весенней погоде и о все еще не заключенном мирном договоре, который бы окончательно положил конец войне. И только когда он открыл дверь, полагая, что она не смотрит на него, Мари увидела потухший взгляд его глаз. Ее мучила совесть. Повинуясь инстинкту, она не только сделала несчастным милейшего человека, но и, по всей вероятности, нанесла ущерб ткацкой фабрике Мельцера.
39
– О, ненавижу ездить на трамвае, – проворчала Элизабет, выходя с Тилли на Кенигсплац. – Этот запах дегтя, грязь и давка. И подножка такая высокая, того гляди ноги переломаешь…
Тилли взяла ее под руку и сказала, что по сравнению с их «прогулкой» несколько недель назад – сначала через весь Старый город, а потом еще по болотистым лугам – поездка на трамвае просто сущая роскошь.
– Только не напоминай мне об этом!
Они свернули направо и двинулись вдоль Аннаштрассе, время от времени останавливаясь у скупо украшенных витрин. Нет, все было далеко не так, как тогда, до войны. Раньше магазины были просто завалены всевозможными товарами, витрины в центре города по вечерам были ярко освещены, работали рестораны, открывались небольшие театральные сцены, проходили оперные представления и летние концерты в городском саду…
С унылым видом они рассматривали единственный экспонат в магазине сантехники: изящный белоснежный унитаз. Он слегка запылился, поскольку до сих пор не нашел покупателя. И неудивительно – цены росли день ото дня, и никто не знал, к чему это приведет.
– И это при том, что можно купить почти все, – раздраженно заметила Тилли. – Только, к сожалению, не все могут это сделать. Тому, кто имеет деньги, на черном рынке доступно все, что душе угодно.
Они прогулялись еще немного. Вид высоких, одетых в весенний наряд деревьев немного успокоил их. Как можно было не радоваться тому, что проклятая война закончилась? Подобно тому как природа постоянно обновляется, страна и ее люди воспрянут духом и возродятся.
– Себастьян хотел, чтобы все было по-другому, – не могла удержаться Лиза. – Он хотел справедливости. Никто не должен голодать, но и никто не должен кататься как сыр в масле. За это он сейчас сидит за решеткой, как будто совершил преступление. А ведь кто-то вторгся в наш прекрасный Аугсбург с солдатами и вооружением.
Тилли сжала ее руку, призывая успокоиться. К сожалению, не всегда и не все в этом мире справедливо. По крайней мере, сейчас ситуация в городе была стабильная, а войска из него были выведены.
– Они наверняка скоро выпустят его, Лиза.
Элизабет глубоко вздохнула. Она несколько раз пыталась навестить Себастьяна Винклера в тюрьме, но тщетно. Она передала ему еду, одежду и обувь. Получил ли он все это, она не знала. Она даже послала к нему адвоката Грюнлинга, но тот объяснил ей потом, что господин Винклер, к сожалению, неисправим и поэтому он ничего не может для него сделать.
– И даже если они наконец отпустят его, – с горечью произнесла Лиза. – Как он будет зарабатывать себе на жизнь? Ведь приютом сейчас управляет Мария Йордан.
Это стало новостью для Тилли.
– Что, Йордан теперь директор приюта? Для бывшей камеристки это просто неслыханный взлет.
– Ты, наверное, хотела сказать, что это катастрофическая ошибка – назначить ее на эту должность! – взорвалась Лиза. – У них же была возможность оставить эту мегеру, Папперт. Ах, Тилли! Себастьян был для детей и отцом, и заступником, и любящим воспитателем…
Тилли постепенно надоедало нытье Лизы:
– Что с тобой? Тебе действительно не стоит беспокоиться о господине Винклере, Лиза. Да учителя везде с руками оторвут, уж где-нибудь он найдет себе работу…
Лиза молчала. Конечно, Тилли была права, во многих профессиях вообще не было мужчин: их либо унесла война, либо они вернулись домой калеками. На Максимилианштрассе они сидели в ряд с протянутой рукой. Хотя Себастьян потерял ногу, он мог работать, и это было его большой удачей. Только здесь, в Аугсбурге, он, конечно, не получит должность учителя. Кроме того, их с Клаусом развод все еще не был оформлен. Майор Клаус фон Хагеманн провел последние дни войны в госпитале в Восточной Пруссии, и с тех пор от него не было никаких вестей.
– Возможно, его уже давно нет в живых, – однажды сказала Китти, пожимая плечами. – Ну, тогда тебе и развод не понадобится.
Китти, ее младшая сестра. Как сильно она изменилась за последние четыре года. Из дерзкой избалованной девчонки она превратилась в любящую жену и мать. После смерти Альфонса все считали, что она впадет в меланхолию, но произошло чудесное превращение куколки в красивую бабочку – она стала художником. Элизабет не знала, восхищаться Китти или злиться на нее. Так или иначе, во многом ее сестра осталась верна себе. Особенно в своих бессердечных выходках, от них она так и не отказалась.
– Мы уже пришли, Лиза. Посмотри – там уже стоят три, нет, четыре автомобиля. На выставку Китти и правда едут люди…
Лиза вгляделась и узнала Гумберта, который помогал какой-то даме выйти из машины. Это была мама? Нет, это была фрау фон Зонтхайм, мать ее подруги Серафины. Настроение Элизабет улучшилось. Так приятно было снова увидеть Серафиночку. Бедняга потеряла на войне отца и одного из братьев…
– А вот и неутомимый Киппи, – шутливым тоном произнесла Тилли. – Какой же милый парень. Он привез сюда твоих родителей и Мари.
Они встретились у входа в большой многоквартирный дом на Карлштрассе и тепло поздоровались. Какая чудесная весна! Боже, как пышно цветет сирень. Это точно добрый знак…
– А вы видели вишневые деревья на лугах? – спросил фон Клипштайн, предложив Тилли руку, им надо было подняться на второй этаж, где находилась квартира директора Вислера. – Они все словно окутаны белой пеной.
– Да. – Она улыбнулась. – Если пчелы хорошо потрудятся, мы соберем много-много вишни и будем печь вишневые пироги.
– Как приятно встретить юную даму, обладающую практическим умом.
– А вот и нет, – засмеялась она. – Печь пироги – занятие не для меня, я предоставлю его другим.
Наверху в квартире их встретила одетая во все черное и увешанная жемчугом госпожа директор Вислер. Она показалась Тилли ужасно экзальтированной – она лично приветствовала всех посетителей, каждый раз восторгаясь тем, что у нее есть такие милые друзья, любящие искусство. Двое домашних слуг – один из них был Гумберт – разносили на серебряных подносах шампанское. Фон Клипштайн не хотел успокаиваться, пока Тилли не взяла хотя бы наполовину наполненный бокал.
– За художника нужно пить только настоящее шампанское, фройляйн Бройер, а ваша золовка истинный художник. Должен сказать вам, что я в восторге.
Тилли знала большинство картин Китти, но вынуждена была признать, что теперь, развешанные в рамах по стенам, они производили еще большее впечатление. В первую очередь поражали силуэты города с бескрайним небом, покрытым облаками. Да, Китти умела рисовать небо. Гневные мрачные скопления облаков, нежные барашки, подернутые легкой дымкой, серые завесы, разорванные бурей, глубокий, насыщенный темно-синий небосвод…
– Тилли, моя дорогая! Как хорошо, что ты пришла! Ты привезла с собой маму? Нет? Ах, как жаль. Ей все-таки нужно выходить из дома… Боже мой, Тилли. Я уже продала три картины. А мы даже не начали… Молодой человек, вон там, с красным прыщиком на носу и в очках с никелевой оправой, – он из газеты…
Китти была еще более веселой и обворожительной, чем когда-либо. Короткие волосы развевались при каждом повороте головы, время от времени она резким движением убирала их за ухо, где они никак не хотели оставаться. Все в ее наряде было элегантным: и узкая юбка – о боже, она едва прикрывала колени, и безумно дорогие шелковые чулки, и ослепительно белые туфли…
– Ах ты боже ты мой! – взволнованно воскликнула она и побежала. – Господин Кохендорф – как долго мы не виделись. Ваша супруга? Приветствую вас. А знаете, детьми мы прозвали его «голодный Герман». Ах, какими же мы были смешными и глупыми…
