Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне
– И что ты собираешься делать?
– Он должен переодеться в старые вещи, а потом я пройду с ним переулками через Лех. Мы спрячем его на вилле, пока не закончится весь этот кошмар. В лазарете среди остальных пациентов его никто не узнает.
Это звучало авантюрно. Тилли на мгновение замешкалась, но когда Лиза направилась в сторону Якоберштрассе, побежала за ней.
– Я пойду с тобой, Лиза.
– Но ты не можешь мне помочь, Тилли.
– Это нехорошо, когда молодая женщина идет по переулкам совсем одна.
Элизабет так не считала: чтобы навестить Себастьяна, она часто ходила в приют одна. Однако сейчас не было времени спорить об условностях. Она устремилась вперед, и Тилли хотя и шла быстро, все-таки с трудом поспевала за ней.
Город пришел в движение, весть о приближении солдат молниеносно передавалась из уст в уста, повергая людей в ужас. Старик с корзиной, в которой были пасхальные цветы, нарциссы, которые он хотел продать прихожанам, не понимал, что происходит: все пришло в смятение, все неслись мимо него. На Якобинерштрассе торговцы уже заколачивали досками свои витрины, кто-то – боясь ограбления – перетаскивал товар из лавки на склад. Тут и там из окон выглядывали любопытные, высматривающие солдат.
– Зачем им понадобится детский дом? – Тилли задыхалась от быстрого бега. – Он просто должен сидеть тихонько, и с ним ничего не случится…
Однако Элизабет уже стояла у входа в приют «Семи мучениц» и дергала за колокольчик.
– Его имя и его взгляды всем известны, глупышка, – пояснила она Тилли. – Он был на переговорах с делегацией. Они будут искать его здесь.
Тилли очень сомневалась в этом, но молчала, чтобы не расстраивать Лизу.
– Ну откройте же! Это я, фрау фон Хагеманн.
В ответ на нетерпеливый звонок и стук Элизабет на верхнем этаже открылось окно. Показалась голова светловолосого мальчика с большими торчащими ушами.
– Это приют для сирот, – пропищал он. – Мы не имеем никакого отношения к Советам.
Подбоченившись и задрав голову, Элизабет крикнула пацану:
– Томас Бенедиктус! Ты что, не узнаешь меня?
Мальчик вытянул шею, чтобы лучше увидеть стоящих внизу. Он был еще маленьким, и было страшно за него – он мог выпасть из окна.
– Мы не имеем никакого отношения к Советам, – повторил он заученную наизусть фразу.
– Черт возьми! – воскликнула Элизабет. – Здесь нет никаких солдат! Скажи господину Винклеру, что он может спокойно открыть дверь!
Теперь в окне появилось еще одно лицо, и Тилли узнала заостренный подбородок Марии Йордан. Она надела очки, чтобы получше разглядеть посетителей.
– Ах, это вы, фрау фон Хагеманн! А мы уж испугались, что это солдаты, так сильно вы трезвонили. – Элизабет закатила глаза. Да где эта Йордан увидела хоть одного солдата и чего ради она прикидывается испуганной?! – Сейчас, сейчас, – залепетала Мария Йордан. – Поймите – я тут одна с детьми, вот и осторожничаю, ведь не хочу…
– Так вы одни? – испуганно воскликнула Элизабет, тут же понизив голос – ее могли услышать соседи. – Понятно. А разве директора нет на месте?
– Да когда ему тут быть? – завопила из окна Йордан. – Ему есть дело только до своих заседаний и собраний рабочих, он же выступает со своими речами. А я тут должна делать всю…
– А где он сейчас?
Мария Йордан вошла в раж, и ей ох как не хотелось обрывать свою речь, тем более она слишком хорошо знала, отчего это фрау фон Хагеманн так разволновалась.
– Где он может быть? В ратуше, наверное. Если его еще вместе с остальными советами не арестовали и не повесили.
– Что такое вы говорите, фройляйн Йордан? – Элизабет побледнела. – Почему избранных представителей должны забрать и тем более… казнить?
– А я почем знаю, – проговорила Йордан пожала плечами. – Тут один могильщик сказал, что правительственные войска в Аугсбурге и Мюнхене вешают всех, кто был замешан в делах Республики советов. Он уже подсчитал, сколько заработает, этот ненасытный малый…
Схватив Лизу, Тилли потащила ее назад в переулок. Пора уходить: стрельба приближалась, и было понятно, что правительственные войска скоро войдут в центр города.
– Пойдем, Лиза. Если он в ратуше, мы уже ничего не сможем сделать. Ты не поможешь ему, только подвергнешь себя опасности.
Однако Элизабет вырвалась и бросилась прочь, в сторону Перлахберга. Тилли не оставалось ничего другого, как бежать за подругой, чтобы удержать ее от необдуманных поступков.
– Да образумься же, Лиза… Прошу тебя… Ну, наконец, подумай о своих родителях. Ведь если с тобой что-то случится…
– Я не просила тебя идти за мной! – сердито оборвала ее Лиза и прибавила шагу. Тяжело дыша, они торопливо поднимались по улочкам в гору, проходя мимо взволнованных людей, наспех забаррикадированных подъездов, бездомных собак.
– Фрау фон Хагеманн! – прокричал кто-то из окна. – Фройляйн Бройер! Да куда вы направились?! Ради бога остановитесь!
Они завернули за угол и остановились как вкопанные. Вот где они были: войска заняли площадь ратуши целиком. Конные отряды небольшими группами двигались вниз по улочкам, пехотинцы оцепили ратушу и близлежащие здания, а со стороны Максимилианштрассе приближался артиллерийский дивизион, имевший при себе несколько орудий.
– Слишком поздно! – в отчаянии тяжело вздохнула Лиза, прислонившись к стене дома. – Боже мой, они же его арестуют. Он же только хотел справедливости для всех людей. Защищал бедных и бесправных. О, Тилли, ну нельзя же за это вешать человека…
На площади раздавались выстрелы, а с Каролиненштрассе доносился шум. Судя по всему, шел бой, но с расстояния было трудно сказать, кто противостоял превосходящим по силе правительственным войскам. Тилли втащила Лизу в подъезд соседнего дома – группа конных солдат ворвалась в переулок. Они двигались рысью, цокот копыт гремел по мостовой, на солдатах все еще была форма императорской армии, хоть и весьма драная и не всегда из одного комплекта. Вооруженные винтовками и штыками, они внимательно осматривали подъезды и окна. Две молодые женщины, испуганно прижавшиеся друг к другу, казались им неопасными. Время от времени кто-то из всадников в мундирах улыбался им, наклонял голову, как бы в знак приветствия, и ехал дальше.
– Да это те же солдаты, что сражались за императора и отечество! – гневно произнесла Тилли. – Теперь они стреляют в своих.
Элизабет тоже разозлилась. Разве мало было пролито крови? Как оказалось, все еще были люди, любившие солдатскую профессию и не желавшие от нее отказываться. И не важно, где они сражались – во Франции, в России или у себя на родине. Им, похоже, было все равно.
Переулок заполнила конная пехота. На другой стороне площади шли бои. Наконец Тилли поняла, что скорее всего молодые рабочие отгородили боковую улочку баррикадами. Они яростно сражались с солдатами: шла ожесточенная стрельба, было слышно, как раздавались резкие команды, орудия готовились к бою.
– Они же не будут бросать гранаты, – тяжело вздохнула Элизабет. – Ну не в центре же нашего прекрасного Аугсбурга. В переулках полно невинных людей. Женщин и детей…
Они услышали, как позади них щелкнул ключ в замке и кто-то чуть приоткрыл входную дверь. В сумерках подъезда Элизабет различила продолговатую мужскую фигуру и бледное лицо с остроконечной бородкой.
– Фрау фон Хагеманн, фройляйн Бройер, входите скорее. Это я, Сибелиус Грюндиг. Входите, входите. Пока они не начали стрелять…
Тилли понятия не имела, кто этот человек, но Элизабет хорошо его знала. Это был фотограф, которому папа раньше часто давал работу. Он сделал для Мельцеров кучу семейных фотографий и, кроме того, рекламные проспекты для фабрики…
– Господин Грюндиг? Извините, я сначала не узнала вас в темноте. Большое спасибо…
Он провел их по узкому коридору в свою мастерскую, предложил присесть и позвал жену с дочерью, чтобы те помогли дамам.
– Ужасно… говорят, в Оберхаузене убито уже десять человек, – печально вздохнул Грюндиг, он уже заколотил окна и запер дверь своего ателье.
