Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья

Мы смирились, а наш двор, сами дома и земля как будто начали бунтовать против всего этого. Подвал «сталинки» залило горячей водой до самого потолка, и ее никак не могли откачать, а внутри, в парной темноте, что-то бурлило, плескалось и как будто рычало. В квартирах по всему двору постоянно вылетали пробки, проводка искрила, а по ночам дребезжали стекла в шкафах и сервантах и падали со стен картины. Люди осведомленные спрашивали у заметно усохшего Рема Наумовича, не барабашка ли это балует, а старенький инженер только хмурился в ответ. Хмурилась и Досифея из углового дома — по вечерам она выходила в палисадник, не без труда опускалась на корточки и прикладывала руку к земле. Земля дрожала и гудела, и иногда Досифее казалось, что она даже не ухом, а костями улавливает чей-то басовитый стон.

А потом как-то ночью Досифея проснулась от того неприятного оцепенения, которое бывает, когда кожей чувствуешь чей-то пристальный взгляд. Только она и во сне помнила, что смотреть на нее некому — ведь теперь в трехкомнатной квартире их осталось всего трое, она да Пистимея с Алфеей, и могли позволить себе такую роскошь, как личные комнаты.

Досифея осторожно приоткрыла глаза и увидела в ногах кровати две фигуры в длинных одеяниях с капюшонами. Еще одна фигура сидела на одеяле. В комнате было очень тихо, Досифея слышала только свое учащенное дыхание, а гости как будто и не дышали вовсе. Спросонья мысли никак не стыковались между собой, и Досифея молчала, надеясь, что вот-вот сообразит наконец, как начать разговор. Но гости заговорили первыми — прокатился по комнате стон, и густой бас произнес:

— Тяжко, Авигеюшка…

— Да не Авигея я! — забарахталась под одеялом старшая гадалка. — Нет Авигеи больше!..

Качнулась штора, полоска света от уличного фонаря легла на лицо гостя, сидевшего на кровати. Досифея успела заметить перепачканный в земле клобук с длинным рваным шлейфом, черную тряпицу на глазах и провал на месте носа.

— Тяжко… — повторил гость, и все три фигуры мгновенно и беззвучно не то осели на пол, не то рассыпались. Проскребло по паркету, зашуршало, зацокало, будто когтями, Досифея поспешно протянула руку и включила прикроватную лампу, но в комнате уже было пусто, только штора по-прежнему колыхалась.

Алфею разбудил на рассвете свист чайника с кухни. Она заворочалась, глянула на часы — никто в квартире обычно не вставал в такую рань. Зашумела вода, что-то стукнуло в прихожей. Алфея, зевая, прошлепала босиком к двери, высунулась в коридор, заморгала от яркого света. В прихожей одетая по-уличному Досифея застегивала сапожки.

— Теть Фея, ты куда?

— Так, — неопределенно мотнула головой Досифея и открыла дверь. — Спи.

Алфея в сонном отупении послушала немного, как катится за стеной в утробе шахты увозящий тетю лифт, потом побрела на кухню. Досифея забыла выключить свет и не допила чай, а на клеенке с подсолнухами валялись карты. Их как будто специально перемешали, спутали расклад, чтобы никто не увидел, что в нем было. Одна карта упала под стол у самой стены. Алфея заползла туда на четвереньках, достала. Это был король-висельник.

По дороге к развалинам монастыря, рядом с заброшенным особняком, в котором безумный директор Андрей Иванович некогда выращивал из интернатовских детей граждан будущего, Досифее попалась навстречу низкорослая баба. То есть Досифея решила, что это баба, потому что быстро катившаяся по сумеречной улице фигура была одета в длинную и широкую юбку. Подол шуршал по асфальту, и никаких очертаний под колышущейся тканью не угадывалось, невозможно было разглядеть, что она прикрывает. Досифея замедлила шаг, глядя ей вслед, баба тоже обернулась — и Досифея увидела маленькое, будто обезьянье лицо, до самых печально-внимательных глаз заросшее темной шерстью. Мелькнула темная сухая лапка, одернула юбку, чтобы уж точно никто не увидел, что под ней, и фигура покатилась дальше.

«Бегут», — подумала Досифея и ускорила шаг. Но еще до того, как показался за поворотом монастырский пруд, гадалка по звукам поняла, что там происходит. Тяжкий грохот вовсю идущей стройки сложно было перепутать с чем-то еще.

Обо всех стройках в окрестностях нашего двора гадалки обыкновенно узнавали еще до их начала. К ним регулярно приезжала узнавать свою судьбу и пить чай с тортом «Прага» супруга ни много ни мало самого замглавы районной управы, которую, по слухам, еще Авигея избавила от какой-то очень специфической женской хвори (тут все, кто пересказывал слухи, многозначительно поднимали брови и делали паузу, потому что понятия не имели, какая именно хворь терзала эту холеную даму). За чаем супруга замглавы конфиденциально выкладывала сперва Авигее, а потом и Досифее все районные новости, в том числе и те, что касаются строительных планов.

Но в этот раз Досифея ничего заранее не знала. Строительство было развернуто в самом неподходящем месте — прямо на руинах монастыря. Остатки кирпичных стен уже успели выкорчевать, и теперь на их месте рыли котлован. У запертых ворот бульдозер, грохоча, разравнивал кочки, на которых дети из нашего двора привыкли искать цветы мать-и-мачехи, до появления которых, как известно, весна в городе не наступала...

Досифея обошла стройку по кругу, но не обнаружила ни единой таблички, которая бы объясняла простым смертным, кто и что тут строит. На территорию проникнуть тоже не получилось — все было обнесено забором.

Супруга замглавы, аккуратно отрезав чайной ложкой кусочек шоколадной мякоти с бежевыми прожилками крема, сказала, что решение о начале этого строительства было принято экстренно, буквально за один день. Потому что заправляет там всем некий очень серьезный деловой человек.

Гадалки помрачнели. Как и все в нашем дворе, они опасались серьезных и тем более деловых людей и воспринимали их нашествие в центр города как некую временную оккупацию. Все захватчики уходят рано или поздно, и эти уйдут, негласно решили они. А пока надо переждать, избегая по возможности контактов с ними. Иногда серьезные люди устраивали в окрестностях нашего двора перестрелки, а как-то у одного пришлого, поселившегося в «сталинке», взорвали машину. Вообще среди пришлых жильцов было довольно много серьезных людей, и это нас огорчало. Бороться с ними было решительно невозможно, даже понятные каждому из нас законы действовали на серьезных людей не так, как на обыкновенных. Например, другой пришлый — не тот, у которого взорвали машину, — однажды взял ружье и стал бегать по двору за собственной женой. И его потом не отправили в психлечебницу, как военного пенсионера Павла Гавриловича, который регулярно отправлялся туда за гораздо меньшие прегрешения. На следующий день он как ни в чем не бывало гулял во дворе с бультерьером.

— А что строят? — спросила наконец Алфея.

— Вроде банк, — сказала супруга замглавы.

— Так там нельзя! — встряла Пистимея. — Там это... зона природоохранная.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Досифея.

— У одного друга знакомый есть, так вот его отец рассказывал…

— Вы не понимаете, — махнула рукой супруга замглавы, которая тоже казалась расстроенной. — Это такой человек, ему все можно.

И действительно — Досифея несколько раз ходила в управу, носила бумаги, но стройка продолжалась как ни в чем не бывало. Мы привыкли к тому, что человеческое жилье строится подолгу, и все успевают сжиться с мыслью, что вон те подъемные краны на горизонте будут стоять вечно. Однако эта стройка росла как на дрожжах — как видно, очень уж не терпелось серьезному человеку поскорее спрятать деньги в собственном банке. Мы не очень понимали, зачем нужны банки, но знали, что там хранят деньги — такую специальную вещь, без которой ничего не дают.

Земля в нашем дворе продолжала дрожать и стонать, будто где-то в ее недрах происходило массовое бегство, исход неведомых человеку, но испокон веков живших у него под ногами обитателей захваченных банком монастырских земель. Игумен приходил к Досифее еще трижды, и всякий раз она с ужасом замечала, как он истаял по сравнению с предыдущей встречей, как усохло его перехваченное черной тряпицей лицо. Сперва он приходил с двумя сопровождающими, потом остался один, и тоже таял, горбился, а ряса его превратилась в лохмотья.