Сергей Алексеев - Мутанты
Глава 7
Куров вернулся со второй заставы уже под вечер в настроении веселом и бравурном, несмотря на вечный недосып. И застал в хате непривычный, вроде как предпраздничный, переполох: старуха с Оксаной суетились на кухне, варили, жарили и парили. Однако словно не к торжеству готовились, а к поминкам: все делали молча, глаза у обеих были красные, зареванные, носы вспухшие. Сова молча проводила взглядом своего крестника, шедшего в компании батьки Гуменника, и когда те скрылись за дверью на украинской территории, так деда стриганула глазами, что явственно послышался ему щелчок ножниц. Однако даже словом не обмолвилась, а Оксана просто глазки потупила и чаще заработала ножом на разделочной доске.
В былые годы, когда Куров заставал старуху в таком неприветливом состоянии, то уже знал, что у нее переизбыток претензий к нему, причем чаще необоснованных, потому не старался оправдаться или как-то ублажить. Напротив, независимо от настроения, напускал на себя сердитый вид и им, словно клин клином, вышибал ее неудовольствие.
И сейчас подумал, что годы разлуки вряд ли изменили характер их отношений, поэтому не стал спрашивать, в честь чего это столь скорбные приготовления, а окинув взором женщин, хмуро спросил с порога:
— Баня готова — нет?
Несколько лет назад Сова как ветеран заполучила себе вставные челюсти. Надо сказать, весьма умные, ибо когда она злилась, то ровные, сияющие зубы все время норовили выпасть изо рта. А чтобы не случилось конфуза, бабка начинала их подсасывать, и этот звук сейчас показался зловещим шипением змеи.
— Явился! Баню ему! Может, еще твоих пристебаев из
НАТЫ попарить?
И с ненавистью глянула на дверь, за которой скрылись Волков с батькой Гуменником. Дед мысленно засуетился, но внешне себе не изменил.
— Не шали, Елизавета, — сказал, будто ледяной водой окатил.
— Ты сгубил Юрко! Ирод треклятый… Чтоб тебе в гробу кувыркаться, когда помрешь!
— Покувыркаться я и в гробу не против, — осторожно съязвил Куров, стараясь угадать, что же произошло. — Если только с тобой. Да думаю, в одной скважине нам тесно будет.
— Не ругайтесь, бабушка, — неожиданно вступилась Оксана. — Только вроде бы помирились… Что теперь? Видно, судьба такая…
Сова всхлипнула, и слезы, павшие на раскаленную сковороду, зашипели.
— В этих самых… в сириалах кажут… То сынок потерялся, то еще какой ребенок сховался. Или похитили… Когда находятся, то красивые, здоровые… А наш каков?…
— Это только в сериалах, — вздохнула Оксана. — В жизни вон как оборачивается…
— Может, обозналась? — безнадежно спросила бабка. — Может, затмение у тебя?
— Уж лучше бы затмение. — Оксана развалила луковицу ножом и принялась шинковать. — Глазам не верю, а сердце не обманешь…
От их недоговорок у деда вдруг левую руку зажгло, словно красный уголь схватил: неужто Юрко объявился?!
— Вы что как на похоронах?! — прорычал он. — А ну, замолкли обе! Оплакивают!
Они и впрямь на минуту присмирели, и Куров успел разглядеть, что уже готовые блюда никак не похожи на поминальные, по крайней мере рису с изюмом нет и вместе с ложками вилки разложены, которые по обычаю не дают — чтоб покойного не кололи. А вот салатов всяких уже довольно нарезано, и еще строгают, и главное, уже выставлена на стол откопанная бабкой и тщательно отмытая четверть с горилкой и подарочные за ударный труд в деле кастрации и осеменения хрустальные рюмки.
Значит, Юрко приехал!
По любому другому поводу Сова ни за что не выставила бы. Сдерживая внутренний клекот, дед лениво сунулся в бабкину горницу, потом не спеша сходил и заглянул в свою конуру за печкой — внука нигде не было. Оксана заметила его поиски и проговорила не глядя:
— В козлятнике он. Не идет в хату…
— Плохо звала!
— На коленях умоляла! А он бормочет, ничего не пойму. — Оксана подняла голову — в глазах стояли слезы, нос красный.
— А что ревешь-то? Радоваться надо!
— Это я от лука…
А бабка уже не знала, чем уесть Курова, и привела довод, совсем уж неразумный с ее стороны:
— Эх ты, еще дедом называешься. — Она жарила любимые Юрком яичные оладьи. — Родного внука не признал… «Шаман, шаман!» Сердца у тебя нет! И нюх потерял!
— А ты-то признала? — не сдержался от внутренней радости Куров. — Кто давеча прибежал — «муданта спойма-ла!»? А кто лукошком по морде ему? Молчала бы уж лучше.
— Хоть бы ойкнул! Обрадовался!
— Что мне ойкать? — ухмыльнулся дед и соврал на ходу: — Я как Юрко встретил на второй заставе, так сразу и узнал!
— Узнал?! И не сказал?!
— Нарочно не сказал… У самой, что ли, глаз нету? Вот и проверил твое женское чутье…
А сам в тот миг с ужасом подумал: что же это сотворилось с внуком, коли из здорового, румяного хлопца превратился тот в горбатого старика?
Сове возразить было нечем.
— Всю жизнь меня обманывал, — пожаловалась Оксане. — Хоть бы в старости пожалел…
— Думал поберечь тебя, дуру, — пробурчал Куров. — Да Оксанкины нервы. Еще напугаетесь…
Оксана вдруг бросила нож и уткнулась в передник.
— Сводите его в баню, Степан Макарыч. Может, отмыть да побрить — ничего будет… Может, обвыкнусь! — И заревела, теперь уже не от лука.
— Хватит выть! — приказал дед. — Баню-то истопили?
— Выстывает уж, подбросила недавно. — Сова присосала челюсти и пошла на мировую. — Юрку я белье приготовила… Да ведь не желает идти, забыл, должно. Они ведь в Якутии там бань не знают.
— Ничего, вспомнит… А где мое белье?
— А оно у тебя есть? У последних кальсон мотня драная.
— Не драная. Это для повышения боеготовности.
Дед еще для порядка покрутился по хате, взял ножницы, бритвенный прибор, после чего демонстративно, под молчаливым взором старухи скрывая дрожь в руках, отлил горилки в пол-литровую банку.
— Оладьи возьми, — сказала Сова и снова заплакала. — Может, вспомнит, так поест… От горе-то, горе. Дождались внука!
Куров взял плошку с оладьями, под шумок прихватил хрустальные рюмки, малосольных огурцов и не спеша вышел на улицу.
Юрко сидел в яслях, по-турецки сложив ноги, и задумчиво теребил свои свалявшиеся патлы.
— Ну что, внучок, пошли в баню? — предложил дед весело, а у самого кошки на душе заскребли — может, оттого, что открыт был лишь один, третий, глаз во лбу.
При всем желании признать в этом существе родного внука было невозможно…
— Канул сахам кургыттара, — завороженно проговорил внук. — Арсан Дуолайя бар, айбасы кириккитте.
— Давай сначала в баню. А потом все твои айбасы и ки-риккитте.
