Сергей Алексеев - Мутанты
Обзор книги Сергей Алексеев - Мутанты
Сергей Алексеев
Мутанты
Доктору и моему другу Ирине Метловой посвящается
Глава 1
Говорят, первой эту диковинную тварь увидела ветеринарша Елизавета Трофимовна Совенко, более известная по прозвищу Сова. Пошла за грибами по своим заповедным местам и случайно наткнулась на партизанскую землянку, настолько памятную, что защемило сердце у старушки. Подобными бункерами, блиндажами и тайными схронами была вся вторая застава изрыта, многие еще уцелели, а эта обвалилась, и яма уже заросла можжевельником. Место тут диковатое, звериное, медведи давно облюбовали крутой, сухой увал и, чтоб берлог не копать, зимовали в партизанских бункерах. И кабаны в морозные месяцы сюда на отстой приходили, в мшистом, заболоченном логу паслись или тоже норовили в землянки залечь. Раньше охотники зимой часто ездили, из Брянска, Харькова, а то и из самого Киева, а в последние лет пятнадцать мало кто заглядывал, так и дороги заросли.
Присела Сова на кочку, где когда-то вход был в партизанскую прачечную, и в это время в ельнике что-то ворохнулось, заурчало. А потом будто кто-то позвал:
— Ба-бэ-бэ!
Причем голосом гнусным.
Напугать чем-либо бабку Сову было трудно, особенно в родном брянском лесу, да к тому же показалось, будто это козел оторвал веревку и следом увязался, поскольку тоже любил по грибы ходить. Сама же приучила, когда еще козленочком был, и вот с тех пор, как только лукошко возьмет, Степка скорее ее в лес: бежит впереди и все хорошие сшибает, а мухоморы жрет, стервец. А как нажрется, ну просто дурак дураком. Из лесу придет, встанет возле таможни и народ в Россию не пускает. Стоит, орет, передними копытами землю бьет — наверное, кажется ему, будто он зверь могучий, с лошадь величиной. Свату же, Тарасу Опанасовичу, и вовсе проходу не дает: то как-то на ворота загнал, то даже на крышу проезжавшего мимо трактора, а недавно всю его машину рогами побил. Наркоман, одно слово, поэтому и брать не стала с собой.
Пригляделась, и вроде бы на самом деле мохнатый козлиный бок в елках мелькнул. В другой бы раз сломила хворостину и прогнала, но тут подобрела от нахлынувших воспоминаний юности и позвала ворчливо:
— Добро уж, Степка, выходи…
А козел в ответ опять как-то мерзко заблеял:
— Ба-бэ-бэ! Да-ай!
Словно просит что-то! И почудилось, на дерево полез — рога на верхушке мелькнули и потом морда бородатая. Ну, значит, опять мухоморов наелся!
— Ты чего это там, леший? — прикрикнула Елизавета Трофимовна. — А ну, слазь!
Тут ветки-то раздвинулись и явилось чудище — горбатое, мохнатое, ручищи до земли, а из шерсти глаза черные блестят! И показалось, числом их три! На голове же то ли рога, то ли уши и рыло кабанье. В общем, не человек, не зверь и даже не обезьяна, хотя на двух ногах стоит.
И впрямь леший!
Однако бабка Сова твердо знала, что леших не бывает, не забоялась, взяла клюку наперевес и — как в штыковую атаку на фашиста:
— Пошел отседова! Геть, геть!
Безобразная же эта тварь лапы к ней тянет, будто схватить хочет, и скалится еще! Тогда бабулька в нее пустым лукошком метнула — точно в морду:
— На тебе!
И сама наутек без оглядки. Пожалуй, версты две бежала заросшими партизанскими тропами. Потом лишь спохватилась, но пожалела более не лукошко, а серебряное колечко, в нем припрятанное: руки у Совы от старости иссохли, и оно часто спадало с пальца. Так вот, чтобы случайно не обронить в лесу, бабка продевала в него шнурок и привязывала внутри корзинки. Памятное было колечко, дорогое, всю жизнь с ним ни на минуту не расставалась, да вернуться уж ни сил, ни храбрости не хватило. Подумала: ладно, завтра с утра прихвачу с собой козла, для надежности «вальтер» немецкий из подпола достану и схожу. На что чудищу этому корзинка моя? Поди, не возьмет, да и колечко вряд ли заметит. А грибы сожрет, так и ладно…
Рассказывать никому ничего не хотела, да тут у поскотины, на краю заросшего травой пастбища, как назло, ей дед Куров встретился, Степан Макарыч — бывший супруг, с которым разошлась Елизавета Трофимовна лет десять назад. Должно быть, узрел Сову еще на опушке леса, спрятался, подождал, а потом как выпрыгнет из травы:
— Хенде хох! Аусвайс! Шнель, шнель!
Он еще с молодости такой озорной был, норовил при случае страху напустить, подшутить, разыграть. Потом вроде бы образумился, остепенился, но к старости опять, должно, стал в юный возраст впадать.
Елизавета Трофимовна не дрогнула, лишь притулилась к жердям ограды, чтоб отпыхаться. В другой-то раз и досталось бы деду, но воспоминания, пришедшие возле разрушенной землянки, неожиданным образом стушевали прежние обиды.
Степан Макарыч никогда особой внимательностью к своей постаревшей супруге не отличался и тут не сразу заметил, что она запалилась, отдышаться не может, бледная и прибежала из лесу без лукошка. А заметив, спросил снисходительно:
— Кто гнал-то эдак? Или напугалась чего?
— Тебе-то какая забота? — по-совиному напыжилась Елизавета Трофимовна, однако задираться ей в тот час не хотелось.
— Лица нет, трясешься…
А у бабки и в самом деле вдруг ноги подкосились, и она бочком сползла на траву.
— Ох, лихо мне, Кур, — только и простонала непроизвольно, да еще партизанским прозвищем назвала.
— Да что случилось-то? — обеспокоился Куров и даже засуетился. — Давай, подымайся!
Подхватил под мышки, приподнял, прислонил к забору и держит. От его этой участливости, а может, от недавних воспоминаний Сова и призналась:
— На вторую заставу по грибы ходила.
— Ого, ближний свет!
— Так сушмень стоит, пусто в лесу. А там по логу обабки да серушки попадают…
— И что?
— Отдохнуть присела, тут он и вылез из ельников…
— Кто — он?
— На козла похожий! И орет так же, будто просит чего. Баба, дай, говорит. Чего дай?
— Ага, а тебе будто дать нечего? — И ухмыльнулся, старый развратник.
— У вас, жовто-блакитников, одно на уме! Должно, леший был!
— Чего мелешь-то?
— Не знаю, как и назвать… Может, обезьяна, да ведь рыло, как у вепря, и вроде рога на макушке. Стоит на ногах, горбатый, лохматый, и рычит… Чуть только не схватил.
— Поблазнилось, поди-ка, — осторожно не поверил Степан Макарыч.
— Да вот как тебя видала! В елках сначала прятался, думала, козел. А вылез — страх божий И ощерился! Эй, ты по-што меня лапаешь-то?
Дед спохватился, отпустил Елизавету Трофимовну и огляделся, выдавая тем самым растерянность. Он знал свою бывшую супругу тыщу лет, еще с ее партизанских девичьих времен, и никогда подобных историй с ней не приключалось; напротив, Сову было трудно чем-либо испугать или взволновать даже в годах преклонных. В иной раз чудилось, она вовсе бессердечная и нервы у нее железные. Невзирая на возраст и в связи с отсутствием ветеринаров она до сей поры кастрировала всех поросят и бычков в районном селе Братково — как на российской, так и на украинской его сторонах. Причем, кажется, делала это с мстительным удовольствием…
