Линда Лафферти - Проклятие Батори
Кивнув, Алойз бросился к окованному сундуку, чтобы отыскать хакамору[45].
Когда он вернулся, Яношу уже удалось утихомирить коня до той степени, что тот позволял гладить свои мощные грудные мышцы.
Потребовалось еще два часа терпеливых уговоров, прежде чем конюший смог надеть на уши и нос коня хакамору.
* * *Пошатываясь, Вида вышла от графини. Перед глазами все плыло от боли. Подруги-служанки не смели ей помочь, хотя сплели пальцы в молитве так крепко, что в сумраке коридоров светились их белые костяшки.
– Благослови тебя Бог, Вида, – прошептала одна из них, когда девушка прошла мимо, как слепая, протянув вперед обугленные ладони, подставляя их холодному воздуху.
– Беги к колодцу и смочи раны, – крикнула Зузана, видя нестерпимые муки своей подруги. – Сунь их поскорее в снег, чтобы так не жгло!
– Тише! – прошипела Дарвулия, ступавшая следом за Видой. – Она должна принять страдания в полной мере, грязная воровка! Если будешь утешать ее, получишь то же самое, слечна Зузана.
Дарвулия проследила, чтобы Вида не остановилась у колодца.
– К тебе проявили неслыханное снисхождение, – сказала ведьма, выталкивая девушку в ворота замка. – Наказание могло быть гораздо страшнее.
Скривив губы от боли, Вида бросилась из сумерек Чахтицкого замка на дневной свет. Она знала, что Дарвулия права. Не раз в ночи доносились до нее приглушенные крики боли, когда она лежала, свернувшись на грубой подстилке за дверью графини.
* * *Жеребец вставал на дыбы, несмотря на успокоительные слова и мягкие похлопывания Яноша Сильваши. Несмотря на сильные ноги и хорошее чувство равновесия, конюшему все равно пришлось ухватиться за гриву, чтобы удержаться в седле.
– Откройте ворота, – крикнул он, крепко натягивая кожаные поводья.
Конюхи бросились через двор и, едва дыша, подбежали к стражникам.
– Отоприте главные ворота, опустите мост! – крикнул Алойз. – Господин Сильваши поскачет на жеребце!
Стражники посмотрели на Эрно Ковача, который кивнул:
– Откройте!
Конь встал на дыбы и попятился, когда распахнулись ворота. За ними открылись крутой холм и извилистая дорога, ведущая в деревню.
– В сторону! – крикнул Янош. – Я не могу его удержать!
Одной рукой всадник вцепился в конскую гриву и пришпорил коня. Если конь собирался рвануть вперед, ему лучше чувствовать волю направляющего его всадника…
На пути к воротам жеребец едва не поскользнулся на мокром булыжнике, но все же оказался тверд в ногах и удержался. Когда всадник выскочил на холодный ветер, дующий с вершин Малых Карпат, внизу замаячили маленькие, с соломенными крышами, домики деревни Чахтице. На мокрой дороге сапоги всадника вскоре покрылись ошметками грязи из-под конских копыт. Янош прищурился; на жгучем холодном ветру слезились глаза.
Жеребец, прижав уши, несся к бесплодным полям в низине. Янош знал, что на плоской равнине сможет хорошенько погонять коня, постепенно сужая круги.
Сначала жеребец не обращал внимания на команды всадника: все-таки хакамора не всегда хороша, чтобы укротить животное. Плотно обхватив туловище лошади ногами, Янош скакал уверенно, в то же время не навязывая коню своей воли.
В лошадиные копыта всосалась грязь, а от неистового галопа на боках и ногах лошади выступила соленая пена.
Янош чувствовал тяжелое дыхание жеребца, его затрудненный ритм – один вздох на три удара копыт.
Когда бег слегка замедлился, Янош тихонько натянул поводья – это было скорее предложение, а не команда. Потом он натянул один конец, потихоньку направляя все еще скачущую галопом лошадь по кругу, и жеребец повернул голову.
Через час Янош перевел жеребца на шаг и похлопал коня по мокрой, скользкой шее с выступившей на ней солью. От доброго запаха холодного воздуха и разгоряченной лошади его губы скривились в улыбке.
Потом улыбка быстро погасла.
По дороге от замка ковыляла какая-то тщедушная фигурка с вытянутыми руками. Кто это, слепой ребенок?
Вскоре ветер донес стоны. Девочка… Нет, молодая женщина, и ее лицо было искажено нестерпимой мукой.
Янош направил к ней коня.
– Кто это? Эй, девица, что у тебя за горе?
Вида подставила руки под моросящий дождь со снегом, и Янош увидел обожженные, обуглившиеся и сочащиеся кровью ладони.
– Боже! – воскликнул он, а потом слез с усталого коня и взял девушку за запястья. – Что случилось? Кто это сделал?!
– Графиня, – зарыдала девушка. – Я украла кусочек гусиного жира.
Янош посмотрел на бестелесную, как тень, девушку, на ее сочащиеся раны. Потом поднял голову и прищурился. На горизонте маячил высокий замок, заслоняя тусклое солнце. Лошадь пронзительно заржала, и ржание эхом отдалось в воздухе.
– Нужно как-то тебе помочь, – сказал Янош. – Я отвезу тебя домой. Ты ведь из Чахтице?
– Да, – всхлипнула девушка. – В деревне живет одна женщина… Она умеет готовить целебный бальзам.
Янош сел верхом и успокоил коня. Потом схватил девушку за костлявое предплечье и закинул ее легкое тело в седло перед собой.
Лошадь рысью двинулась по дороге, унося двух седоков в сторону деревни Чахтице.
* * *Янош ехал по грязным улицам Чахтице. Канавы по обе стороны дороги были залиты смердящими нечистотами. Какая-то женщина распахнула ставни и вылила из окна содержимое горшка.
Янош обернулся на звук и сердито прикрикнул на нее: отбросы чуть не выпачкали коня и двух седоков.
Женщина скрылась, испуганно захлопнула ставни.
Вида была в полуобморочном состоянии. Что-то шепча сквозь стоны, она указала на лачугу с серой соломенной крышей. Перед домом на колышках болтались связки трав и корешков, высыхая в холодном зимнем воздухе.
– Знахарка, – вскрикнула девушка. – Она поможет мне.
Янош помог ей спуститься на землю. Она повисла на нем, не в силах двинуться дальше.
Вокруг собралось несколько местных зевак.
– Помогите же ей! – крикнул Янош. – Отведите к колдунье!
– Мне не льстит, когда меня зовут колдуньей, – послышался голос, старый и суровый. – Я знахарка, целительница.
Женщина осмотрела изувеченные руки Виды и мрачно покачала головой.
– Графиня?
Девушка кивнула.
– Отведите ее внутрь. Я посмотрю, что можно сделать.
Двое мужчин перенесли девушку через порог и исчезли в доме.
– Спасибо тебе, незнакомец, – сказала знахарка.
– Янош Сильваши. Конюший в замке Батори.
– Ну, тогда да хранит тебя Бог. И не говори никому, что ты помог этой несчастной, а то не избежать тебе беды. Графиня терпеть не может, когда кто-нибудь вмешивается в ее дела.
Старуха исчезла во мраке хижины и закрыла дверь перед чужаком из Чахтицкого замка.
