Алексей Грушевский - Игра в Тарот
Падение было ужасным. Пока Николай, еле барахтаясь, пытаясь встать, он ощутил, как его захлестнула волна какой-то шипящей обжигающей жидкости. Когда он кое-как взгромоздился на четвереньки, то обнаружил себя стоящим на краю какого-то провала, среди льющихся туда потоков дымящегося раствора выплеснувшегося из бесчисленных разбившихся банок. Эта бурлящая река несла с собой в бездну, в облаках шипящих брызг, бешено корчащихся уродцев.
— Сколько же я разбил банок? — ошарашено подумал Николай, ощущая, как его смывает к краю обрыва этот бурный поток.
Палка каким-то чудом была всё ещё у него в руке. Он с трудом встал, выставил её вперёд, и опёрся на неё, еле-еле сопротивляясь мощному течению, несколько раз отбивая ногой в сторону тушки, несшихся прямо на него, на глазах сдувающихся, уродцев. Скоро ток стал слабеть. Мимо Николая проплыл последний, еле ворочающейся, уродец, сдувшейся уже настолько, что казался каким-то рачком.
Николай, было, вздохнул с облегчением, соображая, куда теперь ему податься, как его оглушил и пробрал до костей жуткий рёв бесчисленных буратин.
Видно отойдя от шока вызванного взрывом, все буратины майдана-балагана собрались вместе и огромной, страшно воющей стаей, встав на четвереньки, неслись на него. Прижатый к краю обрыва Николай, похоже, был обречён. Не куда было бежать. Но, да и если бы и было бы куда — озлобленные буратины, особенно на четвереньках, двигались значительно быстрее его. Потому, он с ужасом понимал — секунда, другая — и эти злобные куклы просто забьют и затопчут его.
Николай уже видел, как эти бешеные твари, огромным, угрожающе трещащим, облаком, зависли в своём последним прыжке прямо над ним, когда он, в ужасе оступившись, кубарем покатится вниз, в бездну провала, туда, куда только что смыло бесчисленных уродцев.
Глава 6. Зал Кукол
Николая трясло и швыряло, не то о какие-то кочки, не то камни. В калейдоскопе вращения, ему виделось, что вместе с ним по покатому склону катится и кувыркается множество буратин. Наконец его вынесло на дно провала. Не веря, что он ещё живой, Николай поднялся на ноги. Огляделся. Он стоял на краю озера, куда стекла жидкость из банок. Вдоль береговой линии шебуршились кучки, теперь совсем мелких, уродцев, быстро расползающихся и ныряющих воду. Было ощущение, что только что выловленные и сваленные на берег раки в испуге пятятся назад, стремясь поскорее спастись, юркнув обратно в родную среду обитания.
Со склона вниз к берегу озера неслась лавина всё новых и новых буратин, так что на месте тающих куч из сдувшихся уродцев, быстро росли бесформенные поленицы живых, тяжко скрипящих, деревяшек. Николай бросился бежать прочь от воды, подальше от того места, куда выносило всё новых и новых марионеток.
От озера шла широкая тропа. В свете, какой-то странной, ядовито-фиолетовой Луны она резко выделялась на фоне обычной земли и, как показалось Николаю, являлась прямым продолжением лунной дорожки дрожащей на поверхности озера. Эта серебристая тропа тянулась прямо к Луне, обрываясь где-то вдали, нырнув за гребень поросшего лесом холма, так что если бы где-то там, далеко-далеко, линия небосвода сходилась с землёй, то по ней, наверное, можно было бы дойти до самого ночного светила.
Луна висела ровно посередине двух огромных тёмных башен, вставших на пути, как безмолвные стражи, обозначавшие собой линию какой-то границы. Николай почему-то остановился перед ними, словно, чтобы переступить протянувшуюся между ними невидимую черту требовалось невероятное, невозможное усилие.
Он оглянулся. Уже достаточно буратин выбралось из беспорядочно шевелящихся полениц. Всё также на четвереньках, пригнув свои головы к земле, они медленно двигались, страшно напрягаясь, и оттого жутко выгибали свои спины, так что составляющие их деревянные кольца, казалось, вставали дыбом. Было видно, они жутко боялись чего-то того, что было за спиной у Николая. Но, преодолевая страх, они медленно, упорно и неуклонно, ползли по направлению к нему. Неукротимая решимость расправиться с ним двигала их вперёд. Николая охватил страх, при виде этой жаждущей расправы над ним пылающей ненавистью деревянной биомассы. В забытье он сделал несколько шагов назад, отступая от этой приблизившейся к нему вплотную угрозы, и оказался между башен, сам того не желая, перейдя невидимую черту между ними.
Как только это случилось, буратины разом прекратили его преследование, сели и, вытянув морды по направлению к зависшей над башнями Луне, протяжно и жалобно заскрипели, породив невообразимо тоскливый вой. Стало ясно, что ходячие деревяшкам был заказан путь в эту часть парка, и Николай, радуясь, что они оставили его в покое, быстро, насколько это было возможным после множества случившихся с ним за последнее время ударов, падений и травм, зашагал по лунной дорожке.
Сумасшествие и руины разорённого взрывом его бомбы балагана осталось где-то далеко позади. Эта часть парка сохранила свою первозданность, толпы всё вытаптывающих посетителей, казалось, совсем не коснулись её. Не было даже намёка на павильоны, или другие строения. Пустая дорожка, освещаемая мягким светом Луны, струилась и струилась мимо неровных теней не то огромных деревьев, не то неведомых спящих великанов. Было удивительно тихо. После оглушающего треска марионеток, скрипа колеса, стонов и шёпота теней-посетителей, эта тишина, казалось, разлившаяся в пространстве мягким лунным светом, обволакивала Николая холодными струями легкого светящегося тумана, словно пытаясь его в себе растворить.
Николай начал уставать. Он шёл и шёл, а конца пути не было видно. Его уже начало охватывать беспокойство, когда где-то вдали показался просвет. Ещё мгновение, и Николай подошёл к небольшому павильону в виде вросшей в землю увенчанной куполом старинной ротонды. Рядом с входом висела табличка, на котором было написано:
«Зал кукол. Все мировые вожди, короли, королевы, властители, тираны, знаменитости и другие, разной известности, персонажи в натуральный рост».
— Ага, павильон восковых фигур — понял Николай.
Усталость, истомившее его нервное напряжение, боль от многочисленных ушибов и измучивший промозглый холод, буквально вогнали его внутрь этого заведения, в котором он питал надежду найти покой и тепло.
Пока закрывалась входная дверь, в затухающем свете Луны, Николай едва разглядел первую, сидящую в кресле с высокой спинкой фигуру. Как только дверь захлопнулась, он оказался в полной тьме. Неуверенно сделал шаг вперёд и, решил, было, уже выбираться из этой темноты обратно наружу, как вдруг в руках куклы, сложенных на коленях зажёгся огонёк свечи.
Николай пробила дрожь. Было полное ощущение, что свечу зажгла сама кукла. Мгновение он колебался, уходить или остаться, но свет свечи вдруг как-то успокоил его. Этот слабый огонёк, захватив всё его внимание, манил, звал к себе и очарованный этим призывом Николай склонился над изваянием.
Это был какой-то дикарь в истлевшей одежде весь увешенный какими-то массивными древними не то регалиями, не то оберегами. Свет от свечи в его застывших руках, залитых толстым слоем воска и парафина, слегка осветил фигуру сидящую рядом. Николай сделал шаг к ней, и тот час же, в её руках вспыхнул огонёк.
Николай подошёл к новой кукле, затем сделал шаг, и зажглась ещё одна свеча. Он шёл дальше и дальше и ему открывались всё новые и новые сидящие на креслах истуканы. Всё новые и новые свечи вспыхивали в их неподвижных руках.
Куклы были в старомодных, ветхих и выцветших от времени, когда-то богатых, одеждах, в изъеденных молью париках, на них были пёстрые ленты полные старинных орденов и драгоценностей, все они были усыпанных дорогими каменьями. Но все их богатые украшения, ордена, знаки отличия и символы высокого общественного положения здесь не сверкали огнями роскоши и тщеславия, они померкли, поблекли, присыпанные толстой слоем многовековой пыли и опутанные паутиной. Лишь лица и держащие свечи залитые воском безвольные руки этих кукол были свежими и словно живыми. Как будто время было не властно над материалом и красками, из которых были они слеплены.
И всех этих уникальных и неповторимых кукол из самых разных эпох, облачённых в померкший шёлк, золотую парчу и редкостные регалии, объединяло только одно — гримаса ужаса, боли и безнадёжного отчаяния зримо застывшая на их искажённых и измученных лицах. Их слепые выпученные, рвущиеся из орбит остекленевшие глаза, были полны невероятной и одинаковой для всех невыносимой тоски, с которой они, казалось, смотрели на посетителей. Словно процесс их изготовления сопровождался такими невероятными мучениями, что даже, казалось, что они имели не столько физическую природу, так как было невозможно представить, что нечто физическое способно вынести, и тем более породить, такую боль, какая зримо читалась при взглядах на них. Источником этой боли было что-то лежавшее за материальной гранью этого мира, что-то потустороннее, метафизическое. Ослепительное, жгущее и безжалостное, что не дано вынести никому облаченному в плоть.
