Елизавета Манова - Рукопись Бэрсара
Сегодня у нас передышка. Третий раз за тринадцать дней мы устраиваем привал и разбиваем лагерь. Обычно мы даем отдохнуть только коням - люди выдержат все.
Почти одновременно с Эргисом вы выехали из леса на топки берег реки, спрыгнули с коней и обнялись.
Это моя передышка - радость встречи. Острая и печальная радость: опять мы вместе. Я не лишился тебя.
Вкусный запах дыма. Люди разбили лагерь, развели костры и готовят еду. Тихие голоса и фырканье лошадей, звуки и запахи лагеря, а закат уже догорел и пеплом лежит на воде; замолкли крикливые соги, и в зарослях за рекой посвистывает тигал.
Люди заняты жизнью, а мы с Эргисом сиди у реки. На поваленном дереве, посреди пустого пространства, под охраной невидимых часовых.
- Вот здесь, - говорит Эргис. Наконец-то я приучил его к карте. Он не то, что не мог - не хотел ее принимать, превращая знакомое место в вялый штрих на бумажном клочке. - Но народу надо! Одной охраны две сотни, да еще скоренько растащить, пока не наскочат.
- Сорок упряжек, говоришь?
- Ну!
- Неплохо. Оставишь проводников. Люди будут завтра.
- Сколько там у Сибла!
- Людей хватит. Отрядами Приграничья командует Лесные братья. Огил нашел, куда их пристроить.
- А связь?
- Пятеро сотрудничают со мной, остальные работают по нашей наводке.
- Лихо!
Тигалом засвистел часовой.
- Ланс, - сказал Эргис. - Пускай?
- Пускай.
Эргис просвистел в ответ.
И к нам на бережок вышел Ланс. Поздоровался с Эргисом и сел в стороне. Мы с ним почти не разговаривали эти дни. Я приказывал - он выполнял. Правда, мне было не до него. Не до кого мне было в эти дни.
- Тактическая, - говорю я Эргису, и он кивает в ответ. Данные тактической разведки.
Лучше с умным потерять... Тирг, поставленный во главе армейской разведки, тоже из бывших Лесных. Занятно, но с врагами-друзьями мне легче, чем с теми, кто числится просто в друзьях. Он скромно "не знает" о том, что я в Приграничье, и молча берет у меня все, что я ему передам.
Сейчас мы с Эргисом заняты именно этим - данными для армейской разведки. Обсосем, прокатаем, сверим источники, а ночью мы с Дарном залезем поглубже в чашу, и я включу передатчик. А утречком Сибл отправит связного, и еще до полудня Крир получит привет от меня.
Вот так мы теперь работаем.
Дислокация кеватских частей, потери, изменения в командном составе. Фураж, продовольствие, боезапас. Эргис прав: кеватской армии будет несладко, если мы перехватим этот обоз. А нашим людям не помешает сорок упряжек продовольствия и пулевого свинца. И двести сорок лошадей. Тоже неплохо!
Эргис говорит, я уточняю, а если данные разошлись, мы прикидываем, какому из источников верить; слава богу, дело не в людях, просто мои глубже сидят. Мы говорим, а Ланс молчит. Свел к переносью брови и смотри то мне, то Эргису в лицо. И в светлом его бесстрашном взгляде еще непривычное напряжение мысли.
- Тадор?
- Мнется, - говорит Эргис. - Мнется и жмется, ждет, куда дела повернут.
- Нажми, - говорю я ему. - Напомни об Эфарте. Лоэрдан ему этого не простит.
Нахмурился: противное дело.
- Эргис, - говорю я мягко, - в стакане у Лоэрдана голо. Лоэрдан внучатый племянник Тибайена, а старик любить менять лошадей. Если дней через десять Валдер не прорвет Приграничье, его ждет опала.
- Куда ему! - бормочет Эргис. - Заводиться неохота. Склизкая тварь!
- Ничего, Эргис. Не успеет.
Вскинул голову и смотрит в глаза: так ляпнул? Проболтался?
Нет, Эргис, я сказал то, что хотел сказать.
Улыбнулся и кивает: все понял.
Самое важное, что я хотел ему сообщить. И единственное. Об этом нам нельзя думать вместе. Об этом надо думать порознь.
- А что теперь? - не выдержал Ланс. Спросил и пожалел: нахмурился, глядит исподлобья - ну, чего хорошего можно ждать от меня?
- Передадим в армию.
И ясная мальчишеская улыбка на его лице. И восторг в глазах: он мне все простил. Ненадолго - но все.
Семнадцатый день вторжения, и мы уже побывали в бою. Нарвались на мародеров в одной из брошенных деревень. В Приграничье нет живых деревень. Население вывезли, имущество закопали, и кеватцы от злости жгут пустые дома.
Нам пришлось их всех перебить. Как только кеватцы узнают, что я в Приграничье, нам станет намного трудней, потому что начнется охота. Тибайен прямо жаждет заполучит меня.
Первые потери в первом бою - я к этому быстро привыкну. Я люблю моих бравых лагарцев, терпеливых и бодрых вояк, они как-то свободней, чем квайрцы, и немного другие в бою. Делают войну деловито и просто, и я уважаю их.
Но пора привыкать к потерям: прогрызая Приграничье, кеватцы расползаются вширь, и все чаще мы будем встречать их на нашем пути.
Непрерывная работа войны. Я всего лишь диспетчер войны, превращаю ее беспорядок в работу, раздаю информацию, определенные места ударов, и каждый удар - живыми людьми по людям. Не получается у меня об этом забыть.
Я могу ненавидеть Кеват - как слово или как символ. Кеват, Кеватская империя - провозвестник Олгона. Но разве я ненавижу Олгон? Нельзя ненавидеть страну, в которой родился. Правительство - да. Законы - да. Образ жизни - да. Но есть телесная память прожитой жизни, и часть этой памяти - мой прежний язык. И это язык скорее кеватский, чем квайрский интонации, выговор, построение фраз.
Все немного сложнее в этом году. Только рисунок похож, а внутри все иначе. Баруф опять уступил мне эту войну. Этакий жест: делай по-своему, я не мешаю. И Крир не мешает: чем лучше сражается Приграничье, тем дольше армия не вступает в игру. Он просто кружит, пощипывая кеватцев, и ждет, когда мы их загоним ему под нож. Новое в этой игре - только радиосвязь, люди Эгона, внедренные в каждый отряд, и Сибл - мой двойник в самой гуще событий.
В прошлом году мне не надо было скрывать себя от своих.
Именно в этом, наверное, дело. В прошлом году я был просто среди своих, и не было никаких иных вариантов. Есть мы - есть они, враги - и свои, чужие - и наши.
Мне очень не хочется думать об этом, но слишком долги лесные пути гораздо дольше, чем нужно для мыслей о деле. Мы мчимся, крадемся, просачиваемся сквозь лес, и хмурые лоцманы леса, лесовики Эргиса, без компаса, карт и часов приводят отряд в условный миг в условное место. Охраною ведает Ланс, разведкою - Дарн, пока мы в пути, мне просто нечего делать; я успеваю обдумать все - и приходит другие мысли, несвоевременные, ненужные мне, но прилипчивые, как пиявки.
Став квайрцем, я заново становлюсь олгонцем.
Квайр - моя родина, к которой меня влечет. Мой дом, мои близкие, почти все, что дорого мне, - в Бассоте. Мои боевые товарищи, что сегодня родней, чем родня, - лагарцы. А рядом, в Кевате, есть тоже десятки людей, природных кеватцев, сродненных со мною целью. И сам Кеват, как ни странно, не безразличен мне. Империя рабства, нищеты и безмерных богатств, невежества - и утонченной культуры. В ней зреют стремления, которых не знает Квайр. Жестокая жажда свободы - хотя бы духа. Болезнь справедливости наперекор рассудку. Все жаркое, все мучительное, все больное, но эти ростки человечности из-под глыбы страшного гнета волнует меня сильнее, чем все достижения квайрцев. Я тоже такой, как они, и все, что сложилось во мне, вот так же проталкивалось сквозь несвободу.
