Елизавета Манова - Рукопись Бэрсара
- Что-то не верится, - хмуро сказал Тубар. - Чтоб у Калата да люди самовольничали? Иль самому тебе этот пащенок по нраву?
- Терпеть его не могу, но Огил прав: я не сумею. Если наступит пора большой крови...
- Ты не станешь ручки марать!
- Да, - сказал я резко, - не стану. Нет такой цели, что оправдала бы большую кровь!
- А этому дозволишь...
- Высокочтимый тавел, - сказал я ему, - если бы я знал, как спасти страну без этой крови, я бы никуда не ушел и ничего не позволил. Мне не нравится то, что делает Огил, но как сделать иначе, я не знаю, а значит, не должен ему мешать.
- А, дьявол тебя задери! - сказал Тубар. - И тут вывернулся! Из дерьма вылезаешь, а чистенький выходишь! И стыд - не стыд, и грех - не грех. А Калат? Ему-то каково?
- Наверное, не лучше, чем мне.
Тубар глядел на меня. Глядел и молчал; лицо его было в тени, и только огонь свечи двумя горячими точками обозначал глаза. И только короткопалые сильные руки легли на парчовую скатерть. И только чуть громче стало дыхание.
- Ладно, - сказал он наконец. - Ты ведь не за тем ко мне пришел. Не оправдываться. Ну?
- Да, прославленный тавел. Не думал, что надо оправдываться.
Он усмехнулся.
- Хочется думать, что все-таки оправдался. Если нет... - я глянул на него и потерял весь пыл. - Позвольте с вами проститься, прославленный тавел.
- Сиди! - велел он, и я уселся на место. - Ишь, какие мы гордые! Поперек ему не скажи! Сам вломился, ну и слушай, что заслужил. Старческие ворчливые нотки прорвались в нестарческом голосе, и с каким-то детским удивлением я вдруг понял, что Тубар - старик. Детское удивление и детская обида: такой человек не может быть стар. - Ежели б я сам не хотел, чтобы ты передо мной оправдался... нашлось бы кому тебя до самого дома палками гнать! А ежели бы не оправдался - ноги бы твоей отныне в Лагаре не было! Ну, чего скалишься?
- Значит, все-таки оправдался?
Смотрю на него и улыбаюсь, и он, наконец, улыбнулся в ответ.
- Дьявол тебя, дурака, задери! Ты что, вовсе страху не знаешь? Иль на язык свой долгий надеешься?
- Хватит меня ругать, биил Тубар. Вот погибну, будете жалеть, что не по-доброму простились.
- С чего это вдруг?
- А я с этим к вам и шел. Не оправдаться, а говорить о войне.
- Ну, говори.
- Квайр должен победить, - сказал я ему. - Судьба всех наших стран зависит от того, кто победит - Кеват или Квайр.
- Может быть, - сказал Тубар.
- Квайр может победить, - сказал я ему. - Страна готова к войне, армия сильна и обучена, а Крир уже бил кеватцев.
- Раз на раз не приходится.
- Они же ничему не научились, биил Тубар! В прошлый раз на нас бросили 80 тысяч, теперь бросят 120 - только и всего.
- Ладно, парень, - сказал он угрюмо. - Я эту песенку знаю. Лагар в войну не вступит.
- Биил Тубар, - тихо сказал я, - Тибайен очень болен. Я не знаю, сколько он еще проживет, но после его смерти в Кевате начнется смута.
- Обещаешь? - с усмешкой спросил Тубар, и я твердо ответил:
- Обещаю.
- Нет, парень. Верю, что не врешь, но Лагар в войну не вступит.
- Только потому, что у нас аких, а не локих?
- Да, - угрюмо, сказал он, - потому. Мы смолчали, когда он судил и выслал самолучших людей. Мы смолчали, когда он давеча разогнал Совет Благородных... Молчи! - остановил он меня. - Знаю, что сами виноваты. На какого коня сел, на том и скачи. Но и ты, парень, пойми: торговый договор можно подписать с кем попало, союзный - только с равным себе. Наш государь твоего купчишку равным признать не может!
- Конечно! Вы слишком благородны для вас! Воистину дело воина и мужчины смотреть, как мы примем эту орду на свою грудь и спасем вас, высокородных!
- Тилар, - с угрозой сказал он.
- Да не трожьте вы меня! Незачем вам себя утруждать! Через двадцать дней я буду на землях Кевата и займусь тем же, что в прошлый раз.
- Совсем спятил!
- А кто еще это может сделать? Вместе со мной Огил потерял мои связи в Кайале и среди олоров. Биил Тубар, - сказал я ему, - у меня только сотня клинков. Столько же, сколько в прошлый раз, но тогда мы работали не одни, и Огил нам помогал. И все-таки из сотни вернулись шестеро.
- Ну?
- Люди, - сказал я ему. - Нас не хватит на эту войну. Сотня растет за месяц, как щепотка соли в воде. Мы будем среди врагов одни, и нам никто не поможет.
- Ты спятил, - грустно сказал Тубар. - Как это я тебе людей дам? Это измена называется.
- Добровольцы... - начал было я, но он покачал головой:
- А это уже зовется дезертирством!
- Совсем иначе это зовется, биил Тубар! Если две сотни солдат из целой армии попросят в отпуск...
- А ежели они не воротятся?
- Все мы смертны, биил Тубар. Говорят, и в своей постели умирают.
- Не боюсь, - сказал он ус усмешкой, - с тобой такое не стрясется. Ну, а ежели они в отпуск уйдут, - с тобой такое не стрясется. Ну, а ежели в отпуск уйдут, а в плену объявятся? Лагар-то не воюет.
- Там, где мы будем, пленных не берут. Да и среди олоров лагарцы встречаются.
- Ты что вообразил: мои вояки захотят, как олоры, на кол садиться?
- Биил Тубар, - сказал я ему устало, - все, кто со мной идет, знают, чего им ждать. И если кто-то хочет уйти, я его не держу и не упрекаю. Я говорю о двух сотнях потому, что именно в стольких я уверен.
- Из всего-то моего войска?
- Да. И это значит, что у вас очень хорошее войско, и солдаты ваши не ружейное мясо, а честные и смелые люди.
- Ну вот! От такого-то охальника похвалы дождался! А все затем, чтобы взять моих лучших да перебить?
- Не позорьте лагарцев, доблестный тавел! Если нас победят, придет ваш черед драться с кеватцами - но уже на вашей земле. Не мешайте хоть кому-то из лагарцев не пустить врага на землю отцов!
- Эх, - сказал он печально, - мне б еще день-другой пересидеть. Чуял ведь... Что ты со мной творишь, парень! И дать боязно, и не дать совестно... Ладно, будь по-твоему. Три дня на прошение - и чтоб не самолично. А командиры? - глянул на меня и закивал. - Ну ясно, Ланс - кто еще? Давно копытом бьет. Как же: две войны прошел, а еще живой - людей стыдно! Эх, не пускать бы дурака... ладно, бери! Но уж гляди!
- Я зря никем не рискую.
- Окромя себя. Ладно, Тилар, - сказал он устало, - вон уже брезжит, а дел тебе не прикупать. Дай-ка я тебя благословлю на битву правую... и прощай. Будет господь милостив - так и свидимся.
Я в Тардане. Доделываю дела и жду добровольцев. Приятная неожиданность: первый мой караван уже пришел. Не стали ждать, пока просохнут дороги, а шли по тропам лесовиков.
Караван - это деньги, деньги - это кони, кони - это поход...
Хорошо, что в здешних домах не бывает зеркал, потому что я просто боюсь повстречаться с тобой взглядом. Я - вовсе не я, а какой-то другой человек, напяливший мое тело, как краденую одежду, и даже голос его чужой - надменный, самоуверенный голос болвана, который уверен, что знает все.
