Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать
- Что ты еще знаешь о наших?
Я пожал плечами.
- Ого!..- только я и сказал.
Это «Ого!», видимо, следовало расценивать так: столько лет прошло! Много воды с тех пор утекло... Что я мог знать о наших? Ничего. И Аня не настаивала, чтобы я объяснялся: «Ого!» так «Ого!». Купола искусно подсвеченных соборов сверкали золотом. Невидимые ракеты с шипением и свистом взмывали ввысь и, когда наступала недолгая тишина, вдруг взрывались над головой рассыпающимися цветистыми шарами искр с характерными хлопками-пуканьями. Мы сидели рядом и, задрав головы любовались удивительным зрелищем.
- Ты, правда, приехал за мной?- повернувшись ко мне лицом, неожиданно спросила Аня.
Она положила свои теплые пальцы на мою левую руку и заглянула в глаза. Вопрос застал меня врасплох и привел в чувство. Меня словно окатили холодной водой. Но пока я собирался с мыслями, Аня задала свой следующий вопрос. Как потом я узнал, она в тот вечер боялась услышать мое «нет». Было бы еще хуже, если бы я стал уходить от ответа, отделавшись шуткой или какой-либо выдумкой. Дождаться моего уверенного «да» у нее не хватило духа.
- Скажи!..
Внезапная мысль о Юле придала мне мужества.
- Да! - сказал я.
Она взяла свой, устойчивый на волнах широкий стакан и отпила из него. Видно было, как заблестели ее глаза.
- А что Лев? - спросила она затем, чтобы что-то спросить.
Лесик сейчас, это яснее ясного, интересовал ее меньше всего. И моего «Да!» ей было вполне достаточно, чтобы уйти от воспоминаний, так глубоко тронувших ее душу. Ей понадобилось несколько минут на разглядывание маникюра, она сидела за столом с высоко поднятой головой и выпрямленной, как у заправского солдата, спиной, ее длинные накрашенные ресницы ни разу не мигнули и было ясно, что идет напряженная внутренняя борьба с морем слез, готовых вот-вот разорвать плотину сдержанности и рухнуть бурными потоками из ее глаз. Но, возможно, все это мне только показалось. Голова просто гудела...
Я не мог не прийти ей на помощь.
- Знаешь, а Стас-таки осилил гитару. Он теперь где-то в
Швейцарии или Швеции. Нет, в Голландии! Известный гитарист, виртуоз, у него теперь группа. Им аплодирует вся Европа.
Аня тотчас приняла мою игру.
- Правда?! - она оживилась и искренне порадовалась за Стаса.
Я тоже улыбнулся.
- И наш компаньон, - сказал я. - Он директор фирмы по производству искусственных маток.
Аня вытаращила на меня свои красивые глаза.
- Повтори, - сказала она.
Я коротко рассказал об успехах Стаса.
- Стас всегда был таким, - сказала она, - вы сотрудничаете?
Я кивнул. Мы помолчали.
- Аза не нашлась? - тихо спросила она.
Я молча помотал головой из стороны в сторону.
- У меня до сих пор есть ваша фотография, помнишь?
Я кивнул: помню. Я не только помнил, я ждал. Я все еще ждал от Азы какой-то весточки, я помнил ее слова проклятия в свой адрес. Я жил ожиданием чего-то невероятного, может быть, даже чудовищного. И дело заключалось вовсе не в Азе, а в том, кого мы вместе с ней произвели на свет Божий. Это и была пресловутая биологическая обратная связь, вездесущий biofeed back. Что если он до сих пор жив? Каков он, что с ним, как ему живется?.. Было и еще множество вопросов, на которые у меня не было ответов. Я молчал, а Аня подняла ресницы и, посмотрев мне в глаза, вдруг рассмеялась.
- А помнишь, что ты мне сказал на той вечеринке, когда мы праздновали то ли День медика, то ли...
- Я тогда тоже набрался...
- Что ты мне сказал?
- Ты была совсем ребенком.
Аня пристально посмотрела на меня.
- Я была взрослым ребенком.
- Да-да-да.
- Что ты мне тогда сказал?
Если бы я мог помнить!
- Что мы водрузим свой флаг на планете! - воскликнул я и поднял правую руку со сжатыми в кулак пальцами.
- Не ерничай, ты никогда этого не вспомнишь.
Я умолк, и мое молчание было знаком согласия.
Это было сказочное путешествие. Сказка длилась до 23:00, а мне казалось, что три часа пролетели мгновенно. Я готов был платить бешеные деньги, чтобы пароходик катал нас до утра, до зимы, когда морозы закуют Сену в лед, но Аня остановила меня.
- Зачем? Еще успеем.
Само собой разумеется, что Тина никак не могла помешать моим воспоминаниям. А на Жорин горшок я просто начхал!..
Что я сказал Ане на той вечеринке, так и осталось для меня тайной.
Глава 4
Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками, казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков.
- Мы всегда стараемся вернуть то, что вернуть уже нельзя, - задумчиво произнесла Аня.- Невозможно идти вперед и держаться за прошлое. Вот и ты бросился наутек, но прошлое поймало тебя за рукав: от меня не сбежишь!
Она крепко сжала мне руку и заглянула в глаза.
- Не сбежишь?
- Теперь - никогда! - сказал я. - Я за этим приехал.
- За чем?..
Улицы были уже пусты, спать не хотелось, и мы не чувствовали никакой усталости. Каждые четверть часа слышался отдаленный бой курантов и мы, как по команде, останавливались и целовались, купаясь в их качающихся трепетных звуках. Когда потом нам слышался отдаленный бой часов, мы инстинктивно останавливались, наши губы тянулись друг к дружке, и мы заразительно смеялись. У нас выработался рефлекс на мелодию, как у павловской собаки на мясо. Это было смешно, но природа брала свое, и, чтобы не разрушать ее законы, я летящим коротким поцелуем чмокал Аню в губы. Ей это тоже нравилось. На телефонные звонки она сначала не отвечала, а затем просто отключила свой телефон. И я не приставал к ней с вопросами, кто такой этот Анри. Было так тихо, что неожиданно раздавшийся телефонный звонок испугал нас. Мы как раз брели в обнимочку по самому старому в Париже Новому мосту. Звонил Жора:
- Как мне открыть нашу картотеку с клонами?
- Набери слово «klon». Зачем тебе?
- Мы пробуем без тебя, пока ты там любишь красивых женщин.
- Хорошо, - сказал я, - пробуйте.
- Когда вас встречать?
- Мы уже в пути... Всем нашим привет, - сказал я, отключил и спрятал телефон.
В каком-то уютном скверике нашлась одинокая, ожидающая нас скамейка, на которую мы, не сговариваясь, присели передохнуть и еще раз поцеловаться перед тем, как отправиться домой. Это был рок: мы не могли оторваться друг от друга! Уже светало, и руки мои, конечно, ослушавшись меня, стали блуждать по ее спине в поисках каких-то застежек и тут же нашли упрямую, неподвластную пальцам молнию, которую Аня сама помогла расстегнуть, и вскоре, и мы в это поверили - вдруг мы оказались совсем голыми, как Адам и как Ева, голыми настолько, что ее нежная кожа казалась горячей на этой неуютной скамейке под раскидистым платаном, где ни один любопытный листик не шевельнулся, чтобы не спугнуть наши чувства, и нам не было холодно в этих парижских предрассветных сумерках до тех пор, пока нас не разбудили первые птицы. Мы спали, свернувшись в клубок, и было неясно, как этот клубок из двух любящих жарких тел мог держаться на этой неуклюжей остывшей скамейке. Мы спали «валетом», и я, как заботливый отец, отогревал своими ладонями и дыханием ее глянцевые мерзнущие голени и колени. Представляю себе эту картинку - «валет»!
- Не могу себе представить, - говорит Лена.
- Я нёс какую-то несусветицу.
- Что это было? - просыпаясь, сонно спросила Аня, кутая себя в мой пиджак, - просто ужас, какая-то жуть...
- Варфоломеевская ночь, - сказал я.
- Похоже, - буркнула она с удовольствием, не открывая глаз, - и если говорить sans phrases (коротко фр.) ты зарезал меня.
«Разве ты не этого хотела?». Я только намеревался задать свой вопрос, но он мог совсем ее разбудить, и я промолчал. Это была ночь любви и воспоминаний. И хотя я читал эту книгу с закрытыми напрочь глазами, кожа пальцев и губ открывала мне те страницы, что когда-то были бегло прочитаны, как стишок из школьной программы, прочитаны и забыты, и вот моя кожа будила теперь воспоминания тех далеких дней, которые казались забытыми навсегда. И память моя проснулась. Я вспомнил и эти плечи, и эти колени, и эту атласную упругость кожи, и ту же россыпь, россыпь милых родинок вдоль белой линии белого живота, родинок, сбегающих маленькой стайкой одна за одной к пупку, точно божьих коровок, спешащих к роднику. Я вспомнил и этот родник, источник прежних моих наслаждений... Как я мог его забыть?
- А что это у тебя на плече? - спросил я, указав глазами на татуировку.
- Крестик, - сказала Аня.
- Вот видишь, - сказал я, - ты уже тоже... Меченая ...
