Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать
Я попытался объяснить ей наши ближайшие планы.
- Мы в Чикаго...
- В Чикаго?
- Мы туда перебрались недавно...
- Вы тянули меня в Москву, а теперь вдруг у нас выпер Чикаго?
Это «выпер» она произнесла с усмешкой и удивлением. Для нее наш переезд в Чикаго был полной неожиданностью. Я коротко рассказал о причинах нашей передислокации в Америку. Она слушала, затем убрала руки со стола и наклонилась вперед.
- Поцелуй меня, - сказала она.
- Юль, но-о-о...
Это была уже полная неожиданность для меня:
- Здесь, - спросил я, - прямо здесь? Совершенно не заметив свое нежное «Юль», которое неожиданно прилепил Ане.
Она только смотрела на меня.
- Прямо, - затем сказала она.
Я привстал с пластикового кресла, потянулся всем телом и чмокнул ее в щеку. Она не шевельнулась. Только по-прежнему молча смотрела на меня, наконец, улыбнулась.
- Ладно, - сказала она, - рассказывай, что там у вас. И кто такая эта твоя Юлия?..
Я так и не сообразил, почему она вдруг спросила о Юлии.
Хорошо ещё, что не о Тине!
Часть шестая.
УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ
Мне показалось, что была зима,
Когда тебя не видел я, мой друг,
Какой мороз стоял, какая тьма,
Какой пустой декабрь царил вокруг
В. ШекспирГлава 1
Странно и чудно устроен человек! Если бы я стал рассказывать, дотошно убеждать, приводить весомые доводы, просить, наконец, требовать или умолять, если бы я под угрозой жизни стал вынуждать Аню круто изменить ее дальнейшие планы на жизнь, у меня ничего бы не вышло. Она бы даже не рассмеялась. Я знал это, чувствовал всем своим нутром. Тем не менее, я рассчитывал на ее понимание и не собирался отступать. Никогда не сдавайся! В трудные минуты у меня всегда возникал перед глазами перекушенный надвое жестоким черным клювом надменной цапли зеленый лягушонок, ухватившийся в предсмертной судороге своими слабеющими передними лапками за длинную тощую шею своего заклятого врага. Никогда не сдавайся! Мне трудно было представить себе Аню в роли цапли, но себя я в тот момент чувствовал беспомощным лягушонком. Целый час я о чем-то говорил. Аня слушала, не перебивая. Это был набор давно заученных фраз, тотчас приходящих на ум, когда это нужно, скажем, при чтении лекций или когда делаешь доклад на симпозиуме, было и несколько предложений из моей нобелевской речи, очень понравившейся шведской королеве, что-то еще о совести и чести, о вечности и совершенстве и снова о вечности, обычный поток сознания, который невозможно остановить, когда входишь в раж, слова о смысле жизни каждого из нас и человечества в целом, речь сумасшедшего, предназначенная для неподготовленных красивых, заалевших ранней зарей, коралловых женских ушек с ослепительно сверкающими бриллиантиками, угнездившимися на прелестных мочках.
- И сегодня, - говорил я, - наша нить уже ткется, а завтра...
Я рассказывал ей прелестную сказку о Белоснежке и семи гномах, о бароне Мюнхгаузене и оловянных солдатиках, о... И ни слова о победе над смертью. И ни слова о Царствии Небесном и, тем более, о Христе. Я говорил быстро и уверенно, не переставая держать под контролем ее глаза, и когда заметил в них легкий налет усталости и зарождающейся тоски по тишине, тут же поспешил им на выручку:
- ...и мы попытаемся с тобой все это прекрасно построить. Тебе нравится такая Пирамида?
Аня ничего не сказала, но глаза ее оживились.
- Ты хочешь клонировать Ленина? Зачем он тебе?- спросила она. - Из него уже ничего путного не вытянешь.
Мне не хотелось спорить о Ленине, он ведь будет только моделью.
- И вот еще что, - продолжил я с тем же напором и вдохновением, чтобы вызвать у нее реакцию нетерпения, - мы обязательно добьемся того, чтобы это была Пирамида Духа! Мы наполним ее...
- Хорошо, - прервала меня Аня, - поехали.
Мне, пока еще не поверившему в такой быстрый успех, показалось, что лед таки тронулся. Вот бы это случилось! Я обещал ей горы, о, да! золотые горы. И каждая такая гора воздвигалась на прочном фундаменте крепких убедительных аргументов и научно-обоснованных фактов. Аня молчала, она даже не пыталась спорить со мной. Ей, считал я, просто нечем было крыть мои козыри! Мы встали из-за столика и пошли к машине.
- Поехали, - сказал я.
О мои ужасные туфли! Я забыл и думать о них. Что она предложит в ответ на мое «Поехали»? С некоторых пор для меня стало невозможным предугадывать Анины действия. Я это понял в прошлый приезд, когда она вдруг отказалась, чтобы мы оплатили в ресторане наш ужин. Мы не шиковали, но ужин обошелся нам около полторы тысячи франков на троих. Это не был элитный ресторан «Максим», где только обед на одного может обойтись в тысячу франков. Мы ужинали в «Vagenende 1900», здесь было сравнительно недорого, тем не менее, Аня расплатилась сама за себя.
- Брось, - сказал тогда Жора.
Аня, как всегда, промолчала и взяла сдачу. Только чаевые все были наши. Чаевые - это пожалуйста.
- Ты где остановился?
Я назвал отель.
- Если ты здесь надолго, можешь переехать ко мне.
Я поблагодарил и сказал, что задерживаться не намерен. Пока мы куда-то ехали, Аня не проронила ни слова.
- Как погода в Европе?- спросил я, когда стало ясно, что молчание должно быть нарушено.
Аня как раз пошла на обгон, и отвечать на вопрос не стала. Вдруг снова мелькнула афиша с роскошной Аниной улыбкой.
- Тебя здесь так много, - сказал я, кивнув на афишу. Ты - лучшая!..
- Самая лучшая женщина та, о которой меньше всего говорят мужчины, - сказала Аня.
- Ты все еще танцуешь?
Я ждал подходящего момента, чтобы снова вернуться к прелестям Пирамиды.
- У меня аллергия на перья.
Небо над городом было иссечено разноцветными ватными полосами, которые оставляли за собой низко и стройно проносящиеся реактивные истребители, улицы были украшены красочными щитами и баннерами, флагами, гирляндами разноцветных шаров. Лица людей светились улыбками, нам приветственно махали руками с пестрыми блестящими на солнце шарами. Впечатление было такое, словно город встречал Аню. Это я заметил еще в аэропорту Орли и только сейчас произнес:
- Париж любит тебя.
Аня улыбнулась.
- А ты говоришь «поехали». Я могу твердо сказать, sans gene (без стеснения фр.), что и я к нему не равнодушна. Как же я его брошу?
Нам в тот день не удалось проехать по Елисейским полям - шли танки. Военная техника перла в сизом дыму по всей ширине проспекта, лязгая и грохоча, и, казалось, что началась война. 14 июля - День взятия Бастилии, национальный праздник, и как принято в такие дни во всех цивилизованных странах, страна демонстрировала миру свое величие. Его было видно и в небе, и на земле, и на весело сверкавшей водной глади Сены, по которой хлопоча сновали катера и катерочки. Чтобы подъехать к дому, где жила Аня, нам пришлось пробираться узкими улочками, и когда она наконец припарковала свой «феррари», я спросил:
- Что ты задумала?
- Мы зайдем ко мне, немножко отдохнем, и потом я покажу тебе свой Париж. Как твои ноги, ты прихрамываешь?
Странно, но все это время у меня даже мысли не возникло позвонить Юле. Она тоже молчала, это было в ее стиле. А Аня больше о ней не спрашивала. Ни о Юле, ни о Тине... Признаюсь, иногда, глядя на какие-то скульптуры и статуи, мне приходила в голову мысль о Жориной финтифлюшке. Да она, мысль о финтифлюшке, давно поселилась в моём мозгу и ждала своего часа. Но вот время её пока не пришло. Как я мог думать о какой-то там финтифлюшке - по сути обломка какого-то там горшка, какого-то там фараона (если я правильно понял Жору!), когда у меня перед глазами была только Аня, только Аня. И не только перед глазами! Я запросто мог дотянуться до неё рукой, прижать к груди, поцеловать...
Запросто!
Финтифлюшка? Да сдалась она мне!
Сейчас нужно завоёвывать Аню, нашу Аню, Анюту...
Я и...
А то!..
Да я тебя...
Запросто!..
Глава 2
Когда мы вошли в ее квартиру, я сразу понял, что она живет одна.
- Слушай, столько роз!
Розами, белыми розами была просто забита прихожая. Затем розы обнаружились и в гостиной, и даже в ванной комнате.
- Я их просто люблю, - просто сказала Аня.
- Когда-то ты любила ромашки.
Я понимал, что она не могла покупать сама себе столько роз. А те, кто их дарил, знали ее вкус: только белые!
- Да, ромашки...
И множество книг. Книжными полками были уставлены все стены, книги, книги, засилье книг...
- Я не знал, что ты такая книжница.
- Я не помню, когда держала книжку в руках.
Пока Аня принимала душ, я бродил по огромной светлой квартире из комнаты в комнату, рассматривая фотографии на стенах, картины, маски и множество статуэток...
- Из твоих окон прекрасный вид, - сказал я, когда она вышла ко мне в белом халате.
