Касание пустоты - Волков Игорь Владимирович

Я усмехнулся, затушил окурок и достал еще одну сигарету. Можно уехать на какой-нибудь маяк. Отличная работа – смотритель маяка. И бесконечно созерцать море и звезды. Можно пойти в летную академию преподавать. Но как смотреть на молодых ребят, у которых все впереди, зная, что лично у тебя почти наверняка все закончено?

Я с сожалением вздохнул.

Над крышами соседних домов занимался рассвет. Неосознанно любуясь сменой красок, я докурил сигарету, после чего вернулся в комнату и достал телефон. Написал маме, что вернулся. Увидел новое сообщение от Райли. Он говорил, что знает о моем выходе из больницы, и спрашивал, не хочу ли я прилететь в Лондон.

«Не хочу», – написал я и стер. Подумал, что сейчас ломать голову над более дипломатичным ответом мне лень и я напишу ему завтра. Лег прямо в одежде на диван, да так и заснул.

Утром пришла мама. Мы крепко обнялись. За чаем поболтали обо всем. Я рассказал про экспедицию и про наши уникальные способности. Максимально умолчал про больницу. Мы порассуждали, куда можно пойти работать и имеет ли смысл оставаться в Питере. Мама рассказала, что отец на несколько дней уехал с друзьями за город. Она предлагала позвонить ему, чтобы вернулся, но я отмахнулся от этой идеи: куда спешить? Я-то теперь точно надолго дома. Скрыть от нее реальное положение дел с рукой мне удалось – ушла мама спокойная и довольная моим возвращением.

Следующие пару недель я бесцельно болтался по городу, сидел на лавочках в скверах. Гулял по набережным. Смотрел, как лето завоевывает пространство и растекается по улицам. Как начинает светлеть по ночам.

В один из таких дней мое созерцание окружающего мира прервал звонок телефона. Это оказался Боровский.

– Здравствуйте, Алексей. Можете говорить? Мы сняли лабораторию в Санкт-Петербурге, но тут требуется ремонт и перепланировка, вы сможете приехать, чтобы обсудить проект?

– Когда? – Я бросил взгляд на часы.

– Когда сможете? – Боровский был удивительно учтив, похоже, с ним серьезно поработали.

Я рассеянно огляделся по сторонам, пытаясь понять, где нахожусь. Был я на Гороховой улице. Кроме того, планировал где-то пообедать, и хотелось сделать это до встречи с Ярославом.

– Через пару часов?

– Хорошо.

Боровский отключился, но я даже шага сделать не успел, как телефон зазвонил снова. Теперь это был Виктор.

– Привет, Лёх. Я тебе организовал развлечения в НМИЦ Вредена. Сможешь быть у них сегодня часам к пяти? Примет врач Прокофьев, распишет тебе дальнейшую программу реабилитации.

– А сам ты не приедешь? – Я снова посмотрел на часы, пытаясь понять, успеваю или нет.

– Так-то у меня своя работа есть, я же не могу быть твоей нянькой до конца жизни, – усмехнулся Виктор.

– Ладно. Кидай адрес и контакты. Ты собираешься в Лондон?

– Да, – нехотя отозвался Виктор. – Ты бы тоже мог.

– Нет, – жёстче, чем хотелось бы, ответил я.

Что мне делать сейчас в Лондоне? Больше полугода прошло с момента, как я выпал из обоймы. За это время они наверняка шагнули далеко вперед. Они исследовали разрыв, учились им управлять, пока я учился управлять собственной рукой. Да и страх перед экспериментами, которым я обзавелся после истории с бутылкой, никак не сближал меня с Лондоном.

– Я отправил контакт Прокофьева, позвони вечером рассказать, как впечатления.

– Хорошо. На связи.

Лабораторию Боровский снял на самой окраине. Из дома мне будет удобно туда добираться, но сейчас пришлось покрутиться по городу. Такси брать не стал, воспользовался сначала автобусом, а после питерским метро. Выйдя из подземки, прошелся пешком по индустриальному кварталу и зашел в чистенькое светлое здание. Внутри оно было без отделки: в бетоне, со свободной планировкой. Боровский сидел на контейнере с грунтовкой и, размахивая руками в своей привычной экспрессивной манере, что-то задвигал рабочим. Заметив меня, свернул разговор, соскочил со своего насеста и пошел навстречу.

– Спасибо, что приехали! – При разговоре со мной он кардинально менял манеру поведения. – Посмотрим планы?

Боровский кивнул в сторону стоящего у окна передвижного стола, на котором были раскиданы бумажные чертежи. Я давно не видел такого архаичного подхода. С удивлением перебрал большие плотные листы, на которых от руки были качественно отчерчены предполагаемые помещения.

– Черчение снимает стресс, – внезапно сказал Боровский, указав на листы.

– Ты сам это нарисовал? – Я снова пораженно уставился на бумагу.

– Начертил. Это чертежи, а не рисунки, Алексей Юрьевич.

– Можно просто Лёша.

С чертежами мы провозились довольно долго. У Боровского был очень правильный педантичный подход. Он расписал всю лабораторную деятельность, рассчитал частотность использования оборудования, и каждое предложенное им помещение имело четкое обоснование своего существования и расположения. Боровский так логически точно отбивал все мои предложения, что меня охватил азарт. Хотелось найти хоть что-то, в чем он не прав. Но в этот раз меня постигла неудача, Ярослав продумал все.

– Я могу подтвердить руководству, что вы согласовали план лаборатории? – Он упорно продолжал выкать и через раз звать меня по имени-отчеству. То, что я его каждый раз поправлял, пока не помогало.

Я милостиво разрешил все подтвердить и, глянув на часы, понял, что уже опаздываю в НМИЦ Вредена, на встречу к Прокофьеву.

Мне требовалось отделение медицинской реабилитации. Оказалось, это один из самых больших корпусов внутри больничного комплекса. Вдоль всего его фасада тянулся длинный бассейн. Стеклянные стены позволяли разглядеть дорожки и отдельные зоны с разной глубиной для лечебных занятий. Вход в само здание оказался в торце, так что, пока я его искал, успел разглядеть бассейн полностью.

Кабинет Прокофьева располагался на втором этаже, но самого доктора там не было. Я нашел его рядом, в тренажерном зале, где он гонял тщедушного паренька. Доктор оказался дородным крупным мужчиной. Выглядел лет на сорок. Сразу, как я представился, он с профессиональным интересом перевел взгляд на мою руку и без всякого вступления велел:

– Ну-ка, покажите, что там у вас. Сами сначала покрутите, как можете.

Я выжал из руки все, что смог.

– Да, негусто. – Доктор ухватил мою конечность своими лапищами и покрутил сильнее, отчего у меня в буквальном смысле слезы выступили на глазах. – И в пальцах ничего не держится? Возьмите бумажку.

Он сунул мне в руку какой-то листок, который вытащил из кармана. Листок ни секунды не задержался в руке и печально опустился на пол.

– Наноагентов нет? – Прокофьев внимательно смотрел мне в глаза.

Я покачал головой, и он внезапно воодушевленно потер руки.

– Круто! Виктор сказал, нужна только реабилитация? Вы же понимаете, что вернуть полную работоспособность руке только консервативным лечением после такой травмы нельзя?

Я растерялся.

– А что, можно еще что-то сделать?

– Ну да, можем посмотреть, какие участки совсем нерабочие, я так вижу, с суставами явная проблема. И в несколько операций заменить их искусственными компонентами. Можно вырастить кусочки тканей и трансплантировать их в места, где это возможно, а в остальных оставить металлические элементы.

Странно, что Виктор мне про такую возможность ничего не говорил.

– Как долго может продлиться операционный период и восстановление после него?

– Я бы годик заложил. Но зато через год у вас будет абсолютно работоспособная рука. – Прокофьев спрятал свои лапищи за спину. – Пока составить программу реабилитации?

– Давайте.

В любом случае до принятия каких-либо решений нужно обсудить все с Виктором.

Предложенная Прокофьевым программа была намного интенсивнее цитошной, а это означало, что в реабилитационном центре я проведу немало времени.

Вечером, как и договаривались, я позвонил Виктору и спросил про операции. В трубке повисла тишина, которая явно ничего хорошего не предвещала. После чего Виктор вообще сбросил звонок и перезвонил на коммуникатор.