Зверь (СИ) - "Tesley"
— В прежнее время вы вызвали бы меня на дуэль, юноша, — усмехнулся он.
Тот шестнадцатилетний мальчишка, которого в день святого Фабиана он взял в оруженосцы, забавный и строптивый юнец, веривший в святость Катарины твёрдо и незыблемо, как предписывалось его девизом, сейчас бы ярился и хорохорился, требуя к ответу своего подлеца-эра. Но прошёл год, и Ричард стал иным: нависшее над ним обвинение в государственной измене, новый болезненный опыт и смерть матери научили его многому. Впрочем, добавил Рокэ про себя, за этот год его эр тоже изменился. Оба они – и Окделл и Алва – одновременно пережили предательство друга и крах веры. Общая участь сближает.
Откинувшись на жёсткую спинку кресла, Рокэ праздно размышлял, что у предательства есть и хорошая сторона. В недавно прочитанной им книжке некий гоганский философ (с шумом изгнанный из своей общины за ересь) утверждал, что зла вообще не существует: одно и то же в разных обстоятельствах кажется нам то хорошим, то дурным. Сейчас Рокэ был готов с этим согласиться, хотя раньше не без ехидства представлял, как потрепал бы гоганского отщепенца один древнегальтарский босяк, учивший добру знатных юношей.
К счастью, Ричард выжил, несмотря на предательство друга и отступничество эра. Теперь Повелитель Ветра не отвернётся от Повелителя Скал. Рокэ невольно задумался: если Ричард прав, и последний Алва является последним Раканом, не значит ли это, что род Ветра пресёкся? Или наследник всё же существует?
А вдруг это бывший агарисский изгнанник, сюзерен и приятель Робера Эпинэ?
Алва недовольно поморщился. В любом случае с алатскими сидельцами предстоит иметь дело. Та ложь, которой кардинал Левий пытался спасти герцога Окделла, должна стать правдой. Едва он выберется из столицы в Эпинэ гасить очаг смуты, Ричард поедет в Алат на переговоры со своим приятелем Робером. Юноша не дипломат, но с этим поручением он справится лучше самого ловкого из Рафиано.
Рокэ сделал зарубку в памяти: если они преодолеют Излом, серьёзно заняться образованием оруженосца. Из Ричарда вряд ли выйдет умелый кавалерийский генерал, но, похоже, его таланты лежат в другой области. План Нохи, который Рокэ только что рассматривал, мог бы начертить толковый инженер.
«У него твёрдая рука, — думал Рокэ, и мысли его становились тягучими, как густая патока, — и верный глазомер. Нужно будет нанять учителя математики… Лучшего учителя… Из Кэналлоа. И на досуге сто́ит заняться с ним фортификацией… Да… И математикой тоже…».
Глаза Рокэ закрылись сами собой, хотя жёсткое кресло не располагало ко сну. Тело требовало своего. Нужно было вздремнуть хотя бы пару часов, дать себе отдых от всех дел. В Палате Аббата Хуан ухитрился обустроить приличную спальню, но мышцы налились такой свинцовой усталостью, что Рокэ было лень даже открыть глаза. Когда же он наконец сумел разлепить веки, взгляд его упёрся в простенок между двумя окнами, покрытый древними, облупившимися фресками.
Странное дело! Рокэ готов был поклясться, что ещё десять минут назад там не было ничего, кроме заплесневелых разводов и пятен, оставшихся от какой-то религиозной живописи, но сейчас он ясно различал на фреске женское лицо – прекрасное и юное, с нежной, как лепесток, кожей и огромными синими глазами, устремлёнными прямо на него. Чем внимательнее он смотрел, тем отчётливее проступали на стене контуры фигуры и черты лица, словно женщина шла из глубины каменной стены всё ближе и ближе к её поверхности. Её чёрные волосы, такие же тонкие и густые, как у него самого, свободно ниспадали на плечи; простое лёгкое платье окутывало её почти до ступней; ноги были босы. Она казалась поселянкой, бредущей по росистому лугу в ясное летнее утро: не хватало только букета полевых цветов в руках.
Рокэ попытался вновь разлепить веки, полагая, что задремал и видит сон. Попытка не удалась: то ли его глаза и впрямь уже были открыты, то ли он так и не смог вырваться из липкой паутины подкравшейся дремоты.
Между тем юная женщина стала видна совершенно ясно: Рокэ даже казалось, что он замечает, как развеваются её волосы и колышется подол тонкого платья. Рокэ рассматривал её совершенно спокойно, как глядят на красивую картину; она, в свою очередь, тоже, по-видимому, рассматривала его, слегка склонив голову к левому плечу. Минуту спустя она улыбнулась (так почудилось Рокэ), легко встряхнула волосами и кивком поманила его в глубину Капитулярного зала.
Боясь вспугнуть занятный сон, Рокэ даже не шелохнулся, но продолжал следить за прекрасным видением. Женщина плавно заскользила по стене, исчезая из виду там, где появлялись окна, и снова возникая в простенках между ними. Стёршаяся религиозная мазня при её появлении отступала, словно она заслоняла её собой. Видимо, дело всё же было во фресках, медленно размышлял Рокэ. Наверняка где-то здесь на стенах сохранился выцветший образ святой Октавии. Не узнанный, он бросился ему в глаза, а теперь почему-то вспомнился в этой причудливой полудрёме. Но нет! Рокэ резко опомнился. Это невозможно. Если истинники и почитали святую Октавию, то никак не ту, которая приходилась ему прабабкой. А он несомненно видел сейчас свою прабабку: фамильное сходство было слишком разительным.
«Октавия» тем временем остановилась в конце Капитулярного зала. На сей раз она не ограничилась приглашающим кивком: она подняла руку и поманила Рокэ пальцем, указывая ему на вход в следующую комнату – аудиенц-залу, как было обозначено на плане Ричарда. Не дожидаясь потомка, она проскользнула в дверную щель. На сей раз Рокэ тяжело привстал, опираясь на дубовые подлокотники. Судя по телесным ощущениям, он вовсе не спал. Встряхнувшись, он в несколько шагов пересёк капитул и, открыв дверь комнаты для аудиенций, вошёл внутрь.
Монастырскую аудиенц-залу он осмотрел ещё в первую ночь после освобождения из Багерлее, когда одолжил у Ричарда его литтэна. Тогда это помещение показалось ему на редкость мрачным. Все четыре стены здесь украшали горельефы – такие, какие высекают разве что в камерах усыпальниц. Из-за этого аудиенц-зала сильно смахивала на склеп. Отовсюду на Рокэ таращились каменные фигуры магнусов Ордена Истины, словно выходящие из стен. То на свет выступала рука, поднятая в благословляющем жесте, то нога в древнегальтарском штиблете, занесённая над ставленником Чужого; тут виднелась эспера, перед которой молился монах, там – пюпитр с фолиантом, над которым склонился учёный. В иное время Рокэ высмеял бы эти аллегории, но сейчас ему было не до того. Рисованное лицо его прабабки смотрело на него прямо с противоположной стены аудиенц-залы.
Прежде здесь не было фресок.
Рокэ подошёл. Вытянутая рука женщины указывала на скульптуру, занимающую нишу в углу напротив.
«Святой Тарквиний» – вились над нишей древнегальтарские буквы. С некоторым усилием Рокэ припомнил, что так звался основатель Ордена Истины.
Святой оказался благообразным старцем с несколько лукавым выражением лица. Левая рука его была приложена к губам то ли в молитвенном жесте, то ли в призыве к молчанию. На его правом плече сидела каменная мышь, ставшая эмблемой Ордена.
Рокэ протянул к ней руку. Теперь ему ясно вспомнился план Ричарда, где за аудиенц-залой была обозначена ещё одна комната: потайной кабинет-молельня. На чертеже даже имелось забавное указание, сделанное мелким почерком его оруженосца: «Следует тянуть мышь на себя». Усмехнувшись, Рокэ крепко ухватился за каменное тельце и со всей силы дёрнул его. В стене что-то щёлкнуло, и в то же мгновение мышь словно выпрыгнула вперёд прямо под нос ошеломлённому Рокэ. Сразу же вслед за этим скульптура святого Тарквиния со скрипом вышла из поддельного горельефа и медленно отъехала вправо.
Проход в потайной кабинет был открыт.
Рокэ оглянулся на изображение святой Октавии. Но фрески на прежнем месте уже не было: белый камень вновь стал девственно чист.
Всё это до того походило на сон, что Рокэ невольно ущипнул себя за руку. Но и тело и мозг сказали ему с полной уверенностью: несмотря на чудовищную усталость последних дней он бодрствует, и всё происходящее совершается наяву.
