Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

— Даже ведьмы? — хитро осведомилась Лада, склонив голову набок, будто невзначай, но глаза прищурила внимательно.

Морозов, стоявший вполоборота к ней, едва заметно вздрогнул, но тут же выпрямился. Глянул на неё через плечо, как на озорного воробья, который влетел на веранду во время чаепития.

— Ну… если одну из них наш князь поселил в доме, — протянул он с подчеркнутой вежливостью, — то что уж теперь.

Он развёл руки, будто показывая, что у него нет ответа, и не будет. Пусть каждый сам делает выводы.

— Но я, — добавил он с нажимом, — всегда буду против этих бестий. Так и знайте.

Владимир сказал это без злобы. С привычной осторожностью человека, который слишком много видел, чтобы забывать, с кем имеет дело.

Я перевёл взгляд на Ладу. Та только фыркнула, но больше ничего не сказала. И правильно — огонь раздувать не стоило. День был длинный, и мы все устали.

— Если поторопимся, то, может, ещё успеем на ужин, — заметил я с лёгкой улыбкой, просто чтобы сменить тему.

— А если нет, — хмыкнул Владимир, — то ребята поделятся с нами солянкой. Или тем, что у них сегодня вместо неё.

Он повернулся ко мне.

— Мы в вас не сомневаемся, Николай Арсентьевич, — сказал он тихо. — Потому как присягали. И верим вашему чутью. Раз вы решили чего, то так тому и быть.

Я кивнул, чувствуя, как в груди что-то дрогнуло.

— Спасибо, — сказал я, обращаясь ко всем. — За то, что были рядом. За отвагу. За поддержку.

И чуть склонил голову.

— Служим князю и княжеству! — хором ответила дружина.

Я развернулся и медленно зашагал к дому. Морозов догнал меня у крыльца. Не спеша, бесшумно, как всегда. Его голос был тихий, почти неслышный — как разговор с самим собой, только произносимый вслух.

— Я в вас не сомневаюсь, княже. Но разумно ли было просить об одолжении Иволгина?

Я не сразу отозвался. Потому как сам не знал правильного ответа.

— Он мог убить парня, — заговорил я спокойно. — Но сохранил ему жизнь. А значит… значит, там, в нём, ещё что-то есть. Думается мне, что это уже само по себе дорого стоит.

Морозов коротко фыркнул.

— Или он просто воспользовался моментом. Загнал вас в долги, — заметил он.

Я кивнул не поворачиваясь:

— Значит, мне предстоит выплатить этот долг. По-другому было нельзя.

Мы оба молчали пару секунд. Ночь стала ещё тише.

Воевода не взялся спорить. Тяжело вздохнул, пожал плечами, будто сбрасывал с них лишнее, и поднялся за мной на крыльцо.

— На всё воля богов, — произнёс он, остановившись на последней ступени, глядя в сторону, словно раздумывая, стоит ли говорить дальше. — Но если леший с вас спросит больше, чем вы сможете ему дать… — Он чуть наклонил голову. — Я его убью. И возьму ваш долг на себя.

Сказал это буднично. Как говорят о дровах на зиму или орехах для Мурзика. Но именно в этой простоте и было самое серьёзное.

Я хмыкнул:

— Убить лешего? Разве такое возможно?

Он покосился на меня, и в обычно спокойном взгляде мелькнула странная тоска.

— Неспроста Иволгин сюда пришёл. Откуда-то его погнали. А это значит, что можно при желании надавать ему тумаков. И призвать к совести тоже можно, если сильно прижмёт.

— Попробуем обойтись без крайностей, — отозвался я, уже с лёгкой улыбкой, и поднялся по ступеням.

Рука легла на дверную ручку. Я толкнул створку и приоткрыл дверь, придержал её и посмотрел на воеводу:

— Прошу, господин Морозов.

Он буркнул что-то себе под нос, будто возмущён формальностью, но шагнул внутрь:

— Как бы не привыкнуть к такому обращению, — пробормотал, проходя мимо.

Мы прошли в столовую и замерли на пороге, не в силах вымолвить ни слова от удивления.

На столе лежала свежая, выглаженная белая скатерть, с тонким вышитым узором по краю. Перед свободными местами аккуратно стояли тарелки, ложки и вилки выложены по всем правилам.

Но главное находилось в центре стола. Там шли в ряд широкие, тяжелые, исходящие паром блюда. Крупная утка с золотистой карамельной корочкой соседствовала с густой похлебкой пахнущей грибами, пироги перемежались румяными курниками, а в плетёной корзине лежали горячие, будто только из печи, ватрушки.

Никифор стоял у края стола и нарезал чёрный, плотный хлеб с хрустящей коркой.

— Руки мыть и ужинать, — распорядился он строго, не глядя на нас. — Ещё бы немного, и пришлось бы без вас трапезничать.

В его голосе слышалось ворчание, под которым домовой старательно скрывал облегчение.

— Мы бы всё равно вас дождались, — спокойно возразила Вера с лёгкой, тёплой улыбкой.

Никифор нахмурился и покачал головой.

— Не надо им потакать, Вера Романовна, — сказал он с нажимом. — А то совсем от рук отобьются. И будут приходить когда вздумается. Хоть к ночи, хоть наутро.

— Они ведь по делам отлучались, — мягко, но с внутренним упрямством продолжила девушка, укладывая на стол салфетки.

— Дел у них всегда будет выше крыши, — буркнул домовой, но уже тише, нарезая хлеб с показной сосредоточенностью. — Только вот ужин невечный. Остынет и что тогда?

Он не смотрел на нас, но руки его двигались быстро, ловко, как у повара, который, несмотря на бурчание, рад видеть своих за столом.

Я переглянулся с Морозовым. Он только тихо хмыкнул и ухватил меня под локоть. Сделал он это мягко, но настойчиво, как человек, который привык, что за ним идут без вопросов. Провёл через коридор и остановился у раковины на кухне.

— Видели, как она старается казаться хорошей? — буркнул он, закатывая рукава и поворачивая кран. Вода зашумела, пар поднялся от тёплой струи, будто тоже участвовал в разговоре. — Ведьмы коварны. Их хитрость не в том, чтобы быть страшными. А в том, чтобы быть такими… милыми. Когда почувствуете, что она вас зачаровывает — делайте, как учил. Все так, будто уставились на болотный огонёк.

— Укусить щеку изнутри? Или ущипнуть себя? — уточнил я, подыгрывая ему с полусмешком.

Воевода довольно усмехнулся. Глаза прищурились, в голосе звучал сухой, проверенный годами юмор.

— Здорово, что вы всё запомнили, — сказал он. — Только щипайте, княже, себя, а не ведьму. А то… эффект может быть совсем другим.

Он не стал объяснять, каким и слава Спасителю. Не уверен, что мне понравился бы такой юмор.

Морозов принялся за дело всерьёз. Намылил руки, тщательно, с привычной основательностью, смывая въевшуюся в кожу сажу. Он тёр пальцы, выгребал грязь из-под ногтей, мыл не только кожу, но и, казалось, всё то, что налипло за день — страх, тревогу, кровь на памяти.

Я встал рядом. Взял брусок, пахнущий лавром. И тоже принялся тщательно намыливать ладони, будто хотел смыть все воспоминания о том болоте.

— Долго вы тут будете, как девицы красные, намываться? — раздался голос из коридора, и в следующее мгновение в проём заглянул Никифор, облокотившись на косяк. Лицо — укоризненное, брови подняты, руки на поясе. — Гостья не ест и ждёт вас, между прочим. А я, между нами, слышал, как у бедняжечки в животе от голода урчит.

Морозов не обернулся. Только скосил взгляд в сторону, вытер ладони полотенцем и пробурчал себе под нос:

— Продался ведьме…

— Чегось? — тут же отозвался домовой, выпрямляясь, как подстреленный. — Ты это, уточни, Владимир Васильевич, что только что сказал? Или мне послышалось?

Воевода развёл руками и флегматично пожал плечами, как будто это вообще не он говорил. Или говорил, но не про него.

Я решил вмешаться, прежде чем начнётся ненужная пикировка.

— Негоже с грязными руками за стол садиться, — объявил я с самым серьёзным видом и продемонстрировал вымытые ладони, на которых ещё блестели капли воды.

Никифор глянул, прищурился. Замер. И, не найдя к чему придраться, выдал уже не столь уверенно:

— Ну, это да… — и тут же покосился вниз. — А обувь не запачкали, часом?

— Я старался, — кивнул я, невозмутимо и показал белые кроссовки, которые обул еще в машине, по дороге домой.

Домовой несколько секунд пытался придумать что-нибудь ещё, но аргументов не осталось. Он моргнул, почесал нос и, наконец, выдохнул: