Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

— Ты считаешь меня чудовищем. Думаешь, что я убил бы раненного, будь он простым человечишкой… Что я сделал бы это без причин…

Все мои инстинкты кричали о том, что надо прямо сейчас развернуться и уйти. Не продолжать этот опасный разговор. Но я сделал ещё шаг навстречу Иволгину, почти вплотную встав к лешему. Между нами подрагивал воздух, словно от жара. Было ясно, что леший здесь сильнее меня. Старше, чем кажется. За него стоял весь лес. Корни под землёй слушали его. Ветви замирали, когда он говорил. Но в яме был человек. Пусть и частично. Пусть даже вторая его часть была дикой. Он был Северским. А в этом крае главный был я.

— Но ты его оставил, — сказал я. — Не добил. Не стёр с лица земли. Я не знаю, почему ты оставил его в живых. Но знаю, что ты не дал ему уйти к людям. Он мог бы по старой памяти прийти на свою прежнюю работу, или же в свой дом. И он убил бы там всех — друзей, семью.

Если бы я стоял чуть дальше, то наверняка не увидел бы, как его зрачки расширились при упоминании семьи. На короткое мгновенье маска на лице лешего дрогнула, и я увидел что-то похожее на старую боль.

— Ты дал ему шанс выжить, — продолжил я. — Если он останется диким, то пусть так и будет. Но если есть хоть один шанс, что он сможет вернуться в человека — то я хочу… Нет, я прошу помочь ему с этим.

— Просишь? — удивленно спросил Иволгин. — Меня?

— Да, — подтвердил я. — Помоги продержать его в яме. Позволь нам его кормить, пока не станет ясно дикий он или нет.

Иволгин медленно выдохнул. Затем его лицо скривилось, словно ему стало дурно. Мне вдруг подумалось, что он делает это нарочно, чтобы никто не подозревал, что Иволгин способен на хорошие поступки.

— И если он станет диким, ты убьешь его? — равнодушно осведомился Иволгин.

— Я не хочу его смерти. Пусть живет тем, кем ему суждено — человеком со зверем внутри, или зверем без человека в сердце. Мне важно, чтобы у него был шанс.

Леший молчал. И я повторил вопрос:

— Поможешь?

— Будешь должен, — сказал он. — Мне.

Я кивнул.

Но прежде, чем между нами свершилась сделка, я поднял глаза и уточнил:

— Должен как человек. Не как князь.

Иволгин замолчал. На его лице ничего не дрогнуло, но в глубине глаз что-то вспыхнуло. Будто ожидал, что я выберу расплатиться по-другому, за счет своей власти.

Он смотрел на меня долго, словно давая возможность передумать. Но затем выдохнул и, кажется, даже остался доволен.

— Так и запишем, — сказал он наконец. — Но только мы сами будем его кормить. Не надо нам тут человечьего присутствия. Дружинники твои здесь натопчут. Еще и привлекут внимание кого не следует. Тут ведь не только перевертыши обитают. Не хочу еще и за твоими людьми присматривать. Слишком много мороки.

— Хорошо, — кивнул я.

— Когда все станет ясно, то приведем получеловека к лесопилке. Или оставим знак, что он никогда не вернется к людям.

— Какой? — уточнил я.

— Ты поймешь, князь.

С этими словами он повернулся к лесу и направился прочь, давая понять, что разговор окончен.

Я вынул из кармана два печенья, которые взял из дома, когда уходил, вложил их в шапку и бросил ее в яму. Там все замерло, только раздавалось надсадное дыхание.

— Держись, парень, — тихо произнес я. — Тебя ждут дома. Но если теперь здесь твой дом… то пусть так и будет.

Мне показалось, что кончик уха лешего дернулся. Но он не обернулся. Двое лесовиков остались стоять неподалеку от ямы, давая понять, что позаботятся о перевертышах.

— Мы закончили здесь все свои дела, — тихо произнес я, обращаясь к Морозову. — Пора домой.

Глава 21

Ужин

Мы возвращались домой в тишине. Никаких разговоров, ни шуток. Только шелест шин и негромкое поскрипывание снаряжения, которое никто не торопился снимать. Каждый думал о своём. И у каждого это было нечто весомое, с чем не спешат делиться.

Морозов сидел впереди, напряженно уставившись в лобовое стекло, будто вглядывался в завтрашний день. Он казался спокойным, но по тому, как мужчина держался за ручку двери, было видно: его все еще не отпустило напряжение.

Я поймал на себе взгляд Лады. Всю дорогу она сидела молча, почти неподвижно, как вдруг повернулась ко мне и просто внимательно посмотрела. Как будто пыталась понять, о чем я думаю.

Ее глаза были светлые, ясные, как у ребенка. Я спокойно выдержал ее взгляд, улыбнулся, заставив отвернуться.

Мы свернули на подъездную дорогу уже в полной темноте. Окна дома светились жёлтым, отчего на траве гуляли блики. Где-то в саду мелькнула тень — может, ветер, а может, дворовой проверял, все ли на месте.

Когда мы остановились, дружинники вышли из салона «буханки» и без команды стали в ряд. Спокойно, по-военному, в ожидании дальнейших приказов.

Воевода промолчал. И я понял, что это мой разговор.

— Вы считаете, — начал я, — что я напрасно оставил перевёртыша в живых?

Некоторые головы чуть дрогнули. Кто-то напряг плечи. Кто-то опустил глаза. Никто не торопился отвечать. Но было понятно: вопрос угодил точно в цель.

— Нет, — глухо сказала Лада и мотнула головой. Резко, будто отсекала лишние мысли. — Я как раз считаю, что каждый имеет право на жизнь. Даже… такой как он.

Слова повисли в воздухе. Не торопясь я перевёл взгляд на остальных, пытаясь понять, что у каждого на сердце. И не потому, что боялся их осуждения, а потому что они теперь часть моего решения. Хотят они того или нет.

— Никто не станет осуждать ваш выбор, княже, — произнёс Морозов. — Раз вы так решили — значит, так распорядилась судьба.

— Тот перевёртыш… — начал я, с трудом подбирая слова. — Ещё вчера был человеком. Может, испуганным, может, слабым, может, не самым достойным. Но человеком. С ним случилась беда. Он стал другим. Но это не значит, что в нём ничего не осталось хорошего.

Я замолчал, снова вспомнив взгляд человека на морде зверя.

— В нём всё ещё живёт часть того, кем он был, — продолжил я тише. — И если Всевышний позволит…

Рука сама поднялась, творя старый священный знак, который мать показывала мне ещё до того, как я умел молиться.

— Если судьба будет добра, то он сможет вернуться в человека.

— И, может… — я выдохнул. — Может, однажды он снова станет одним из жителей Северска. Как и мы все.

— Он ещё долго будет опасен, — подал голос парень, стоящий ближе к машине. Он говорил негромко, не поднимая головы, сцепив руки в замок, будто держал себя изнутри. — Но оно того стоит.

Я обернулся к нему. Свет от окна ложился косо, цепляя его плечо. Он почти сливался с тенью, но голос был ясный, уверенный, хоть и тихий.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, не настаивая, просто желая понять, о чем речь.

Дружинник пожал плечами, чуть ссутулился, но продолжил:

— Если перевертыш придет в себя и вернётся в город, — начал он, — то за ним будут присматривать. Его не бросят. Не дадут навредить ни себе, ни другим. И если ему повезёт… если хватит воли, то он научится. Сможет держать себя… Даже если шанс совсем крохотный… его нельзя упускать.

Он выдохнул носом, но потом всё же закончил:

— Потому что… каждый из нас может оказаться в такой ситуации.

Другой дружинник дернул плечом и произнес:

— И я бы хотел… если вдруг со мной случится такая же беда… чтобы мне позволили пройти через линьку. Чтобы поддержали, а не бросили на произвол судьбы.

Он замолчал. Опустил голову, делая вид, что рассматривает землю. Но я заметил, как он сжал ладонь на рукояти ножа. Так сильно, что пальцы побелели от напряжения. Может, он уже жалел, что сказал подобное вслух, или боялся, что не поймут.

Морозов шагнул ближе и без слов положил ладонь на плечо парня.

— Мы своих не бросаем, — сказал он. — Тот перевертыш выл. Звал нас. Знал, что кто-то должен услышать. Может зверь в ней и не понимал, для чего он воет. А человек наверняка ждал. И мы пришли.

— Пришли, — кивнул я.

— Потому что в городе все наши, — заключил воевода.