Колдовской мир. Год Единорога - Нортон Андрэ

– Это ты мне скажи, Хирон, – ответил мой муж. – Кто мы? Назовешь наши имена?

Хирон смерил нас бесстрастным взглядом:

– Так вы нашли дорогу назад.

– Да, нашли. И теперь наш путь лежит прочь отсюда. – Херрел взмахнул рукой, указывая на Ворота за спиной Хирона.

– Ты Всадник-оборотень. Эти Башни – твой дом.

Херрел мотнул головой:

– Я больше не знаю, кто я. Невозможно остаться прежним, пережив то, что выпало нам с Гиллан. Нам еще предстоит понять, кто мы, и многому научиться. Мы уезжаем.

Хирон долго молчал, а когда заговорил, голос его дрогнул:

– Но ты один из нас…

– Нет!

– Ты отправишься к своей матери?

– А ты боишься этого? Ты, кто отказался быть мне отцом? Так знай же: вы не нужны мне – ни ты, ни она. Пропустишь нас по-хорошему или вызовешь меня на бой?

Хирон отступил в сторону.

– Поступай как знаешь, – равнодушно произнес он.

Больше они с Херрелом не обменялись ни словом.

Мы выехали за Ворота и некоторое время ехали молча, не оглядываясь. Когда Башни остались далеко позади, Херрел сказал:

– Это, жена моя, были последние Ворота между нашим прошлым и будущим. Теперь у нас есть только мы с тобой – Гиллан и Херрел.

– А больше ничего и не нужно, – улыбнулась я.

Сказания Колдовского Мира[2]

Драконья чаша

Повесть

1

Незнакомцы издалека

Шторм бушевал вовсю, волны тяжело ударяли о скалы, разбиваясь о невысокий риф, за которым обычно прятались рыбацкие лодки. Но мужчины Уорка успели приготовиться: те, кого кормят ветер и волны да изменчивое рыбацкое счастье, всегда знают о непогоде заранее. Поэтому все уцелело: и люди, и лодки, лишь малый ялик Омунда волны закинули на берег, так что пришлось тщательно осмотреть его.

Но в то утро на размытом волнами береговом песке Омунд был не один – ведь волны или отбирают у человека его скудное достояние, или, наоборот, могут что-нибудь ему послать. И все, кто мог держаться на ногах и обладал острым зрением, высыпали на берег в ожидании награды, которую волны могли положить прямо у их порогов.

Изредка они находили тут янтарь, его высоко ценили на побережье. А однажды Дерик даже отыскал две золотые монеты, очень старые. Ауфрика Мудрая сказала, что знаки на них нанесли Древние. Поэтому Дерик немедля отнес монеты прямо в кузницу, где их переплавили в слиток, сняв тем самым магическое заклятие с ценного металла.

Волны всегда оставляли на песке плавник и груды водорослей, из которых женщины делали краску для зимних одежд, и раковины – сокровища для детей. А иногда – обломки кораблей, непохожих на те, что бросали якоря в маленьком заливе Уорка, да и в море жители поселка не встречали таких, разве что в порту Джурби.

Тогда-то и появились неизвестные. Сначала собравшиеся на берегу заметили вдали лодку, потом в ней кто-то шевельнулся. Весел не было видно – грести было некому. Люди на суше сразу замахали руками и закричали, тщетно пытаясь перекрыть гомон морских птиц, но ответа не последовало.

Наконец Калеб-кузнец разделся и, опоясавшись веревкой, бросился в воду. Подплыв к лодке, он отчаянно замахал руками, давая понять, что люди на борту живы, привязал веревку, и мужчины общими усилиями вытянули утлое суденышко на берег.

Их было двое: женщина привалилась к борту, слипшиеся от соленой воды волосы свисали на бледное лицо, руки неуверенно потянулись ко лбу, словно она хотела отвести влажные пряди от глаз. Мужчина был недвижим, на виске его была видна рана, должно быть полученная в бою, и сперва его приняли за мертвого. Но Ауфрика, как и следовало целительнице, протолкнулась вперед, расстегнула на его груди промокшую тунику и, уловив едва различимое биение сердца, объявила, что ни море, ни превратности судьбы пока не заставили раненого покинуть этот мир. И вместе с женщиной, которая, казалось, оцепенела от пережитого – испуганно озираясь, она не отвечала на вопросы и только слабой рукой отводила со лба волосы, – его взяли в дом Ауфрики.

Так со штормом в Уорке появились незнакомцы. И остались там, хотя и некому было поручиться за них. Полученная мужчиной рана не позволяла им трогаться в путь. Первое время он был беспомощен, как ребенок, и женщина ухаживала за ним с такой самоотверженностью, будто когда-то его и в самом деле отняли от ее груди.

Их выбеленная солью и торчавшая колом одежда не походила на деревенскую, да и сама женщина была не похожа на жительниц окрестных земель. Сначала, как говорила любопытным Ауфрика, она не понимала их языка, но научилась говорить очень быстро. И тогда, прежде не отличавшаяся скрытностью, Ауфрика стала все меньше рассказывать о тех, кого она приютила. А когда Гудита, жена старосты, и другие задавали вопросы, она отвечала уклончиво, как будто хранила какую-то тайну, которая пугала и волновала ее.

Женщины Уорка беспрестанно судачили об этом с мужьями, и наконец Омунд явился в дом Ауфрики как старейшина, дабы узнать имена неизвестных и цель их прибытия и поведать о них лорду Гейларду, владельцу здешних земель. Было это все в год Саламандры, еще до Великого Вторжения. Высший Холлак наслаждался миром, и закон царил в его пределах, особенно на побережье, где люди поселились давно, намного раньше, чем в иных местах.

Неизвестный – высокий и худощавый – грелся на солнце. На лбу у него остался шрам от зажившей раны, но это не портило его. Он был красив – темноволосый, с тонкими чертами лица, что не было характерно для жителей Долин. На руках его, безвольно лежавших на коленях, Омунд не заметил мозолей от сетей и весел. Судя по всему, этот человек добывал пропитание иным путем.

Он улыбнулся Омунду открыто и бесхитростно, словно ребенок, и что-то в его глазах заставило Омунда улыбнуться в ответ, как улыбнулся бы он своему маленькому сыну. И тут он понял, что нет правды во всех пересудах деревенских женщин и разговорах мужчин за рогом, полным вина: не было зла в бедном чужаке и не таило опасности его прибытие.

Скрипнув, открылась дверь, и Омунд, отведя взгляд от улыбавшегося мужчины, посмотрел на его спутницу. Вот тут-то и шевельнулось что-то в глубине сознания Омунда, хотя был он простым человеком, чьи размышления не идут дальше событий дня.

Женщина была лишь чуть пониже мужчины, такая же худощавая и темноволосая. Тонкое лицо казалось изможденным, и Омунд не увидел в нем красоты в привычном ему понимании. Но было в нем что-то другое…

Омунду случалось бывать в огромном зале замка Вестдейл – на присяге старейшин – как главе Уорка. Там видел он на престоле лорда и леди во всем их великолепии и могуществе. И все же перед этой неизвестной женщиной, в плохо сидевшей верхней юбке, которую Ауфрика перешила из собственной, без драгоценных камней на пальцах и на груди, без перепляса золотых колокольчиков на концах заплетенных кос, Омунд ощутил благоговение, несравнимое даже с чувством глубочайшего почтения, которое он питал к своему повелителю. Причиной тому были ее глаза, как Омунд решил потом… но даже их цвета не мог он припомнить – помнил только, что они темные и слишком уж большие для худого лица. А в них…

Безотчетно Омунд стянул с головы вязаную рыбацкую шапочку и поднял руку ладонью вверх, приветствуя незнакомку так, будто обращался к самой леди Вестдейл.

– Да будет мир с тобой, – ответил ему тихий, однако исполненный скрытой силы голос, которым, пожелай она того, ей ничего не стоило бы сокрушить гору.

Неизвестная отступила в сторону, пропуская гостя внутрь. У очага на низком стуле сидела Ауфрика. Она не пошевельнулась, чтобы приветствовать вошедшего, положившись во всем на неизвестную, словно та, а не Ауфрика была здесь хозяйкой.

Как заведено в здешних краях, рог на столе был наполнен добрым вином гостеприимства. Рядом стояло блюдо с приветственными пирогами. По обычаю женщина протянула гостю руку, легкими и прохладными пальцами прикоснувшись к загорелому запястью старейшины. Она пригласила Омунда к столу и опустилась на табурет напротив него.

– Мой господин и я должны за многое поблагодарить вас, старейшина Омунд, вас и всех жителей Уорка, – сказала она, пока тот старательно потягивал вино, радуясь знакомому вкусу напитка, вдвойне приятному в этом ставшем вдруг странным и незнакомым доме. – Вы подарили нам вторую жизнь… это великий дар, и мы в долгу перед вами. Вы пришли узнать, кто мы, и это справедливо.