Колдовской мир. Год Единорога - Нортон Андрэ

Но не грубая чаша из темного дерева стояла теперь на алтаре – лунным светом, словно серебряный, сверкал на ней кубок. Взяла его госпожа и поспешно укрыла на своей груди, прижимая к себе словно сокровище, что стоило жизни.

Свечи догорели, но даже следов воска не осталось там, где они стояли… Чист был камень. Женщины тронулись в обратный путь. Перелезая через стену, Ауфрика обернулась: словно невидимый ветер ровнял песок, заметая оставленные ими следы.

– Теперь все сделано, и сделано хорошо, – устало сказала госпожа. – Остается самый конец…

– Желанный конец… – перебила ее Ауфрика.

– Их будет двое…

– Но…

– За два желания платишь дороже. У моего господина будет сын, который по воле звезд будет охранять его. Но там будет еще один охранник.

– А какова цена, госпожа?

– Ты хорошо знаешь цену, подруга моя, сестра моя лунная.

Ауфрика затрясла головой:

– Нет…

– Да и еще раз да! Мы обе бросали руны судьбы. Наступило время, когда один уходит, другой остается. И если уходить приходится чуть раньше, но с доброй целью, что в том плохого? Дети приглядят за господином. Не смотри на меня так, лунная сестра. И ты, и я знаем, что не расстаемся мы, а только уходим в открывающуюся дверь, но тусклые очи этого мира так плохо видят. Радость ждет нас, не печаль!

Знала ее Ауфрика всегда тихой и спокойной, но словно светилась и сверкала радостью леди Алмондия в эту ночь. И была в ней, когда она несла чашу обратно в дом, какая-то неземная красота.

Там наполнила эту чашу леди Алмондия вином, лучшим из сделанного в тот год Ауфрикой. До краев налила она чашу, подошла к кровати своего господина и положила руку ему на лоб. Он тотчас проснулся, и госпожа, смеясь, сказала ему что-то на родном языке. Рассмеялся и он ей в ответ и отпил половину из чаши. Она допила остальное и упала в его жадные объятия, и легли они рядом, как муж и жена, довершив все должное, пока садилась луна и рассвет взбирался на небо.

А вскоре увидели все, что госпожа вынашивает ребенка, и местные женщины уже не так сторонились ее, а стали запросто говорить с нею о всяком, что полезно для женщины в это время. Всегда благодарила она их приветливо, и в ответ приносили они ей небольшие подарки: тонкую шерсть на ленту, еду, что полезна беременной. Больше не ходила она в горы, а работала по дому или сидела, молча уставясь в стену, словно видела на ней то, что сокрыто было от прочих.

И Труан обжился в деревне. Вместе с Омундом повез он в Джурби годовую подать и товары. Вернулся Омунд довольный, сказал, что лорд Труан заключил выгодную сделку с сулькарами и деревня выгадала от нее больше, чем за многие предыдущее годы.

Настала зима, когда люди стараются не отходить далеко от дома. Лишь в сочельник ожила деревня: пировали в честь уходящего года, женщины бросали в огонь плющ, а мужчины – остролист, чтобы счастье посетило их в наступающий год Морского Змея.

Весна выдалась ранней, и лето настало быстро. В тот год в деревне появилось немало младенцев. Роды принимала Ауфрика. Леди Алмондия уже никуда не отлучалась из дому. Но женщины следили за ней внимательно и втихомолку удивлялись: хоть и рос живот, тонким оставалось ее лицо, палочками казались руки и двигалась она так, словно тяжесть эта была ей не по силам. Но будущая мать улыбалась всему и радовалась жизни. А ее муж вроде бы ничего и не замечал.

Время ее пришло, когда высоко встала луна и ночь озарилась блеском, словно огнем, что светил ей и Ауфрике со звездного алтаря. Ауфрика достала масло, сказала над ним заклинание, написала руны на животе госпожи, и на ее ладонях, и на ногах, а последнюю руну – на лбу.

Тяжкими были родовые муки, но закончились и они, когда в доме запищал не один младенец, а двое. Рядышком лежали они на кровати: мальчик и девочка. Не в силах поднять голову с подушки, повела леди глазами, поняла ее Мудрая Ауфрика и быстро подала серебряную чашу. Чистой воды налила она и держала чашу, пока леди, осилив безмерную слабость, подняла правую руку и омочила в ней кончик указательного пальца. Им прикоснулась она к девочке, сразу затихла та и лежала, озираясь странным, как будто осмысленным взором, словно понимая все, что происходит.

– Элис, – сказала леди Алмондия.

Потрясенный, едва сдерживая дрожь, стоял рядом с кроватью лорд Труан, понимая, что кончилось время покоя и что неизбежна утрата. Но и он обмакнул палец в воду, тронул лоб мальчика, который громко кричал и размахивал ручонками, словно в битве, и сказал:

– Элин.

Так получили дети имена и стали расти. Но прошло четыре дня после их появления на свет, и леди Алмондия закрыла глаза и более не просыпалась. Так ушла она из Уорка, а с ее уходом поняли люди, что это общая их потеря. Лорд Труан позволил Ауфрике и женщинам обрядить ее достойно, а затем завернул в шерстяной плащ и унес на руках в горы. И, глядя на его лицо, не спрашивали мужчины, куда он идет и нужна ли их помощь…

На следующий день вернулся он один и в разговорах никогда более не упоминал о леди, он вообще стал молчаливым, хотя готов был помочь в любом деле. Он по-прежнему жил в доме Ауфрики и о детях заботился нежнее, чем любой деревенский отец. Но ни один мужчина не заметил этого, потому что исчезла былая легкость общения с ним. Словно долю того, что раньше лежало на леди, взвалил он на свои плечи.

2

Тайна чаши

Так начиналась эта история, что стала потом моей жизнью. Все это узнала я большей частью от Ауфрики и чуть-чуть от отца, Труана, что приплыл из-за моря. Ведь я – Элис.

Кое-что еще рассказала мне Ауфрика о леди Алмондии. Ни она, ни мой отец не были родом из Высшего Холлака. Они прибыли из Эсткарпа, но отец молчал об их жизни в этой стране, и мать тоже немногое говорила об этом Ауфрике.

Как положено Мудрой, Ауфрика знала травы, заговоры, умела делать амулеты, снимать боль, помогать при родах, имела власть над лесом и горами. Но никогда не пыталась она овладеть высоким волшебством или воззвать к Великим Именам.

Много больше умела мать моя, хотя редко она использовала свою Силу. Ауфрика говорила, что бо́льшую часть этой Силы мать оставила там, на родине, когда бежала с отцом, но причину этого бегства я так и не узнала.

Из ведьм Эсткарпа была моя мать, чародейка и по рождению, и по воспитанию. Ауфрика была всего лишь ученицей по сравнению с ней. Но раз пришлось ей с чем-то расстаться, всю свою былую Силу в Высшем Холлаке использовать она не могла. Только раз, ради детей, осмелилась она призвать то, к чему обращалась раньше свободно. И дорого заплатила за это – своей жизнью.

– Однажды она бросила рунные палочки, – поведала мне Ауфрика, – вот на этом столе, когда твой отец был далеко. И прочла в них, что дни ее сочтены. Сказала она тогда, что не может оставить своего господина без того, о ком он так мечтал… без сына, который примет из рук его щит и меч. По природе своей такие, как она, детей имеют редко. Ведь надев мантию, протянув руку за жезлом власти, отказываются они от женской сути. Чтобы зачать ребенка, должны они отречься от обетов, а это ужасно. Но она пошла на это ради своего господина.

– Да, у него есть Элин, – кивнула я. Тогда мой брат действительно был с отцом, на берегу зимнего моря, они готовили лодки к весеннему выходу на ловлю. – Но ведь есть еще и я…

– Да. – Ауфрика усердно толкла сухие травы в ступке, что держала между колен. – Она отправилась в Место Силы испросить себе сына, но молила и о дочери. Я думаю, она хотела, чтобы кто-нибудь заменил ее здесь. Ты рождена колдуньей, Элис, и хотя многому я могу научить тебя, нет у меня знаний твоей матери, но все, что я знаю, будет твоим.

И странное же воспитание я получила. Если Ауфрика видела во мне дочь моей матери, которую следует пичкать древними знаниями, то отец видел во мне второго сына. Я носила не юбки, как все деревенские девчонки, а штаны и тунику, как мой брат. Так пожелал отец, ему всегда было не по себе, если я появлялась перед ним одетой иначе.