Сергей Раткевич - Наше дело правое
Впрочем, я не то чтобы панически боялся. Напротив — исчезали последние сомнения, что неведомый дух, заключенный в «командирских» часах, снова хранит меня.
Я успел сделать три рейса, когда по радио на выделенном канале прозвучали позывные адмирала и приказ — всем спасательным командам немедленно вернуться на корабли.
Как раз в это время большая группа — человек десять — сиганула из ангарного проема авианосца прямо в воду, не озаботившись хотя бы сбросом спасательных плотиков. До места их приводнения было всего метров двадцать. Уже взяв курс на «прыгунов», я обнаружил причину срочности поступившего приказа об отходе.
Борт исполинского корабля — прямо над нашими головами — стремительно чернел; дымилась отслаивающаяся краска. Появлялись раскалившиеся докрасна пятна обнаженного металла.
И все же я не изменял курс. Может, все еще верил в свою удачу, а может, отчетливо представлял бессонные ночи, наполненные криками варящихся заживо людей за кормой «Зодиака»…
Вода действительно начала парить; еще немного — и у борта авианосца повис такой туман, что ориентироваться приходилось по компасу да на звук корабельных сирен. Счетчик радиации нервно трещал, все громче и громче.
Этих десятерых мы вытащили.
Неисправный реактор так и не взорвался, хотя по всем канонам должен был. Меня это не удивило.
До сих пор не знаю, сколько людей осталось на борту радиоактивной громадины. Давно мог бы узнать — не хочу. Принципиально не слушаю новостей, где могут сказать количество погибших и пропавших без вести.
Тогда, стоя у штурвала «Зодиака», я думал только о тех, кого удалось выловить. Три рейса и человек сорок спасенных. Не густо, но лучше, чем ничего. Гораздо лучше.
Странно, но в те минуты совершенно не вспоминалось о возможной войне и собственной гибели в покореженном железе. Я смотрел на несостоявшихся врагов — и думал только о человеческом. Например, вот с той симпатичной американкой мы могли бы жить вместе… почему бы нет? Подойти, познакомиться, забыть обо всем — ради жизни. Уехать куда-нибудь подальше. Хоть бы и в Новую Зеландию. Работать в порту. Нарожать детей. Ждать внуков.
Американка посмотрела на меня странно глубоким взглядом, словно догадавшись о моих не очень-то уместных мыслях. Я смутился и отвел глаза — в ответ на ее робкую улыбку. Она неплохо держалась — разговаривала с теми, кто вот-вот готов был свалиться в шок, даже пыталась шутить вроде…
Я дал себе обещание все-таки познакомиться с ней; не сейчас, разумеется. Позже, на борту. Или по возвращении в Североморск…
Только под теплым душем в дезактивационной я почувствовал, как вымотали меня последние сутки. Судя по индивидуальному дозиметру, дозу я схватил совсем небольшую. Что ж. Значит, еще есть шанс иметь красивых и умных детей.
Кое-как добравшись до каюты, рухнул на койку и вырубился, забыв про завтрак. Но перед тем, как окончательно провалиться в сон, почему-то увидел лицо той американки.
Проснувшись всего через пару часов, я почувствовал себя неожиданно свежим и бодрым. Привел себя в порядок: тщательно выбрился, помыл голову холодной водой из бачка, освежил кожу лосьоном после бритья. Еще не вполне понимая, что делаю, я направился на верхние палубы носовой башни, в лазарет. Знакомиться.
На палубе повстречал Саню; с первого взгляда было понятно, что друг не настроен на общение. Он был смертельно бледен, а в глазах повисла прямо-таки смертная тоска. Я поздоровался, потом положил руку ему на плечо, постоял так молча пару секунд.
— Справишься? — спросил я, убирая руку.
— Справлюсь, — ответил Саня, улыбнувшись. Эта улыбка, вроде бы и искренняя, все же выглядело жутковато на его осунувшемся лице. — Слушай, там… не надо туда. Там все мрут, — добавил друг, когда я уже отвернулся, чтобы уйти.
Вместо ответа я кивнул.
У лазарета меня встретил один из корабельных медиков. «Доброволец? — спросил он, тут же схватил меня за руку и буквально впихнул в помещение. — Тебе туда!» Мне ничего не оставалось делать, кроме как последовать его указанию.
…Тот день в лазарете напомнил мне, насколько это серьезно — радиация.
Я работал часов двенадцать, пока не свалился с ног, — забыв и об обеде, и об ужине. Глядя на язвы, подставляя ведра под кровавую рвоту, гнал из головы мелкую, предательскую мысль: «Я! Я! Я это сделал, люди! Я — и моя мертвецкая удача!»
Там же, в лазарете, все-таки нашел и «мою» американку. Она была еще жива — хватала меня за руки, шептала что-то на своем… и глядела, глядела стекленеющим взглядом…
Это было похоже на смерть. Вечером в каюту вошел не я, но моя тень. На автомате разделся…
Сначала просто снял робу. Потом — нижнее белье и носки. Остался совершенно голым, только на руке что-то болталось. Часы, которые снимал очень редко…
Браслет расстегнулся тяжело, словно со скрипом. Я ошеломленно смотрел на некогда такой блестящий и привлекательный корпус — теперь он был покрыт пятнами ржавчины. Эмаль на циферблате потрескалась, стекло поцарапалось… и все же механизм работал. Пока работал.
Несколько минут я глядел на подарок. В глазах стояли слезы, и покалеченные часы расплывались. А потом пришло знание. Не догадки, не подозрения — именно знание. Знание о том, как и зачем я умру.
Не сейчас, нет — чуть позже, когда опять понадобится толика моей удачи, чтобы исполнить долг… в такой же — или другой — металлической коробке. Когда механизм наконец замрет.
Тогда, и только тогда — своей смертью оплатив право на победу — я подарю новенькие часы другому зеленому лейтенанту. Для меня эта ноша станет слишком тяжелой.
Тогда, и только тогда я, возможно, найду ту девушку — там, где мы будем свободны от долга. И мы не будем больше врагами, хоть она и подарит свои часы другому, американскому лейтенанту. Или что у них там принято дарить?
Но пока я жив. А значит, моя жизнь принадлежит не мне, но всем людям, говорящим со мной на одном языке, думающим, как я. Пускай это я плачу за то, чтобы у них были семьи и дети. Это правильно. Потому, что я русский морской офицер.
Дмитрий Дзыговбродский
БОЙ НАД ПРОХОРОВКОЙ
Небо клубилось низкими тучами.
Придавливало к земле?
Защищало?
Где-то там, намного выше облаков, орбитальные платформы вели отчаянный бой с боевыми спутниками Соединенных Стран.
Кто ж этого ожидал? Все шло тихо-мирно, легко-безмятежно. Разве что экономические квоты последние два года очень напоминали партизанскую войну. Вы нам ограничения на трубы большого диаметра, мы вам — на спутниковую аппаратуру. Вы нам — на мясо и сахар, а мы вам — на лес и редкоземельные металлы. Вы нам на транспортные средства, а мы оптической электроникой вас приложим. Да еще пропали все фильмы и программы Соединенных Стран в эфире, но это мелочи. Кто с такого войну начнет?
