Сергей Раткевич - Наше дело правое
А судьба моя поменялась. Что есть, то есть. Мне действительно стала сопутствовать удача — во всем буквально. Наверное, стоило увлечься азартными играми — давно бы разбогател. Только не надо мне это было. Скучно и до тошноты банально. Я ведь и так вовсе не бедствовал.
Мне везло с карьерой, со здоровьем, с отцом даже — ему вдруг по программе переселения выделили квартиру в Подмосковье… так что я был доволен, вполне.
Часы начали меняться на второй день после встречи в ночном море. Исчезла старинная позолота, сменившись сверкающей сталью. Имперский орел превратился в герб современной России. Надпись на французском помутнела и сменилась знакомым логотипом «Командирские». Несмотря на метаморфозу, часы шли очень точно и всегда сохраняли празднично-новый и даже стильный вид. Да и я старался обращаться с ними по-человечески…
За все время на них появилась только одна царапина. Это было еще до моего перевода в штаб флота, во время планового учения. Наш крейсер проводил стрельбы, и одна из ракет была неисправна… Был риск, что сгорит вся коробка, но мое подразделение оказалось приданым в отсек для усиления пожарной команды. Как-то случилось, что огонь погас сам собой. Об этом случае в БЧ-5, в чьем заведовании находится пост энергетики и живучести, еще долго ходили легенды…
А с Саней мы сдружились после того, как меня в штаб перевели. Он остался служить после окончания своего обязательного срока. Очень уж флот ему понравился. Нам даже довелось погулять вдвоем во многих портах Европы и Америки, куда наши корабли ходили с визитами вежливости.
7В наше время никого не удивить тем, как мало военных, особенно старшего поколения, хотят опробовать свои силы в реальной боевой обстановке. Ничего странного — современная война жестока, расчетлива и совершенно не романтична. А уж морской бой может увлечь разве что безнадежных сухарей-математиков. Ты просто сидишь среди железа, считаешь, исполняешь вводные, снова считаешь, полагаясь лишь на свое хладнокровие — только бы где ошибка не вкралась. И не важно — на подводной лодке или на надводном корабле.
Сидишь в нагретых гудящим оборудованием постах, эдаких пропахших электричеством и краской саркофагах, зная, что все шансы за то, что ты никогда больше солнца не увидишь… конечно, есть еще борьба за живучесть — если переживешь первое попадание ракеты. Тогда придется метаться по отсеку, бороться с огнем и молиться, чтобы палуба не треснула, — потому что помнишь: прямо под твоим постом два незаглушенных реактора…
Раньше я никогда особо не мандражировал на предмет ядерных силовых установок; и два года, проведенные на атомном крейсере, в самом начале моей службы, до сих пор считаю одними из самых спокойных и счастливых. И не только из-за той встречи в ночном штормящем море.
Не боялся я нашего не совсем мирного атома. До недавнего кризиса, что прогремел на весь мир чуть ли не как второй Карибский…
Все верно, довелось мне побывать в те дни в Баренцевом море, как и почти всему личному составу Северного флота, включая Беломорскую флотилию.
Пока не грянул гром, мало кто в России знал о так называемой проблеме серой зоны; но, увы, в Норвегии об этом помнили многие. Помнили — и не собирались поступаться своими интересами.
Провокации начались давно, еще в пору моего лейтенантства; варяги несколько раз задерживали наши рыболовные суда, якобы в их исключительной экономической зоне. Мы проглатывали. Слабы были и слишком дорожили первыми ростками наметившегося возрождения.
Но государственные интересы есть государственные интересы, особенно в пору, когда цены на нефть и газ скакнули совсем уж до немыслимых вершин. Норвегия наконец получила необходимую политическую поддержку наших «вероятных союзников» по НАТО.
Еще бы ее не получить — первой шельфовой платформой, начавшей добычу нефти в так называемой серой зоне, стала «Регалия», принадлежащая американскому «Шеврону»; та самая, что несколько лет назад вроде бы пришла на помощь погибшей лодке, во время подъема которой я присутствовал. Но тогда моряки все равно умерли…
Однако и Россия сейчас — вовсе не та страна, которой была пять лет назад. Мы стали сильнее; достаточно или нет, это десятый вопрос. У нас появились могущественные… если не друзья, то хотя бы союзники, увы, не в Европе.
Казалось, в современном мире локальных, «игрушечных» конфликтов крупномасштабная война невозможна. Очень уж тесно переплелись интересы различных финансово-промышленных группировок… и многие в это верили.
8Через неделю силы Северного флота блокировали подход танкеров к платформе; где-то наверху дипломатия дала серьезный сбой.
Даже продукты нефтяникам доставляли на вертолете. Каждый раз мы предупреждали летчиков о том, что они входят в запретное воздушное пространство. Те, разумеется, игнорировали наши слова, но штатные средства ПВО мы не применяли. Пока.
В течение суток район оказался блокирован не только силами Северного флота, но и кораблями норвежских ВМС. Началось многодневное стояние.
Разок варяги попытались провести под охраной эсминцев танкер к платформе, но у нас оказались искусные штурманы — блокировали все подходы; те вынуждены были отступить, не решившись идти на таран.
А спустя еще пару дней в район вошло авианосное соединение ВМС США.
Разумеется, выход на палубу давно запретили, и тем вечером я через иллюминатор любовался величественным силуэтом авианосца на фоне заката. Рядом с гигантом толкалась мелочь попроще, вроде крейсеров УРО.
Объявили вечерний чай; по дороге в кают-компанию я вглядывался в лица сослуживцев, впервые серьезно задумавшись о том, что именно с ними мне и предстоит лежать в общей могиле на морском дне… Начинало казаться, что полученное в дар от мертвецов везение дало сбой. Я гораздо чаще, чем было необходимо, смотрел на запястье; часы шли, и пока слышалось тиканье, точно биение крохотного сердца, оставалась и надежда.
В первые дни противостояния среди экипажа и штабных царило если не веселье, то явный оптимизм; за нарочитым энтузиазмом люди пытались скрыть испуг. Вполне обычная реакция.
Время шло, огонь прогорел. Теперь в глазах товарищей я видел пустоту. Пустоту и где-то на самом дне оттенок обреченности. Неожиданно понял, что это меня бесит. Хотелось вскочить, опрокинуть стол, выдрав его с мясом из палубы, врезать, кровавя кулаки, по обреченным, телячьим лицам…
Промокнув губы идеально чистой салфеткой, я вышел из кают-компании. До моего дежурства оставалось четыре часа.
Сигнал тревоги прошел всего через два с половиной. Я едва успел задремать. Очень быстро, но без суеты собравшись, я вышел из каюты. Сердце почему-то стучало медленно-медленно, словно пыталось продлить последние мгновения мира. По коридорам и трапам в красном освещении метались немые тени, спеша на свои посты.
