Сергей Раткевич - Наше дело правое
Промокнув губы идеально чистой салфеткой, я вышел из кают-компании. До моего дежурства оставалось четыре часа.
Сигнал тревоги прошел всего через два с половиной. Я едва успел задремать. Очень быстро, но без суеты собравшись, я вышел из каюты. Сердце почему-то стучало медленно-медленно, словно пыталось продлить последние мгновения мира. По коридорам и трапам в красном освещении метались немые тени, спеша на свои посты.
Меня, конечно, ждали. Многие из экипажа предпочитали ночевать на боевых постах, и вовсе не из-за «перенаселения» коробки.
Первым доложился дежурный — еще совсем зеленый старлей; за ним — командир БЧ. Доклад звучал уверенно, по-деловому. В словах отчетливо слышалась святость такой вот уставной формы общения. Устав — словно последний островок стабильности, надежности, того мира, который был до.
Я принял доклад, прошел на пост, занял свое место. Оставалось только ждать.
Сидя в железной, нагретой работающими приборами коробке, обливаясь потом в ожидании собственной весьма вероятной гибели, как-то по-особенному думаешь о том, что за бортом — всего в паре метров от тебя — солнце перестало клониться. Чиркнуло по горизонту и снова поползло вверх. В заполярных морях миновал Час Быка; начиналось утро.
Доклады о готовности шли своим чередом, крейсер напружинился, как пантера, готовая прыгнуть на добычу — или умереть от выстрела охотника.
Все системы проверены по десятому разу. Пришла тишина.
Не знаю — кто о чем думал в эти минуты. Наверное, вспоминали семьи, дом… далекую родню, последнюю рыбалку… У меня семьи не было. Так и не обзавелся. Были мимолетные романы, но… ничего серьезного.
Мне просто хотелось жить; я только теперь начал соображать, как это здорово ощущать лучи солнца на коже, улыбаться ветру, глядеть на суровые, цвета бутылочного стекла волны… вдруг подумалось, что настоящее счастье — это просто жить, ни о чем не задумываясь, как во сне, только твердо знать, что ты существуешь… наверное, так живут растения.
Напряжение на посту достигло такой точки, что, казалось, между палубами сейчас начнут проскальзывать молнии.
Я мысленно одернул себя, внимательно осмотрел пост в поисках малейшего беспорядка; к счастью, быстро нашел искомое.
— Товарищ старший лейтенант, — обратился я к дежурному, — не объясните, что это такое?
Старлей вздрогнул, точно его ударили током; должно быть, решил, что настало время «Ч».
— Я к вам обращаюсь! — слегка прикрикнул я, чтобы вывести молодого офицера из ступора. — Что это такое?
Мой палец указывал на грубо обрезанную чем-то прямо по центру латунную схему на переборке.
— В-в-виноват, тащ кап-втор-ранг! — наконец выпалил старлей. — Исправим!
— Ха! — Я позволил себе благостно усмехнуться. — Как же вы это исправлять-то будете? В море? Занесите в журнал недостатков, и проследить за починкой во время планового ремонта в доке…
— Есть!
— …и кому это понадобилось? Портить казенное имущество?.. — риторически вопросил я, подняв взор к верхней палубе, прекрасно зная ответ.
— М-м-матросам! — неожиданно ответил старлей.
— Для чего? — картинно удивился я.
— На маклачки!
Еще секунду на посту было тихо. А потом помещение взорвалось здоровым смехом — смехом людей, которые преодолевали страх смерти.
Хорошо. Очень хорошо. Вот так неожиданно вредная традиция украшения матросами дембельской формы чем ни попадя, включая детали с боевых постов, сыграла во благо.
Я улыбался. И тут пришел приказ.
Мы сидели на посту радиоэлектронной борьбы. Приказ требовал поставить активные помехи на указанных каналах. Для справки — постановка таких помех в сложившихся условиях, согласно международным нормам, равнозначна объявлению войны.
Пост сработал великолепно, как на учениях. Пошел отсчет; прозвучало «Товьсь!», и через пару секунд «Ноль!». Мы оказались на войне, и каждый понимал это…
9Боялся ли я смерти, когда начиналась настоящая боевая операция? Нет. Не до того было. Надо работу делать. Уверен, остальные чувствовали то же самое. Отвлеченные мысли скользнули куда-то в глубь сознания, робко оттуда выглядывая, словно проверяя, жив ли я еще.
Это продолжалось всего пару минут.
Потом пришел отбой.
Мы в недоумении выключили аппаратуру.
10С момента создания атомного флота каждый, кому доводилось бывать в море на таком железе, знает, что за неприятная и малопредсказуемая штука — саморазгон реактора.
У нас надводных кораблей на атомной тяге мало; собственно, всего один ходовой крейсер. У американцев — весь авианосный флот. Рано или поздно это должно было случиться.
То, что наше командование приняло за начало враждебных действий, являлось всего лишь первыми признаками крупных неприятностей на суперавианосце USS «Ronald Reagan».
Через пятнадцать минут после доклада о неприятностях сразу в обоих реакторах, после того как не сработали дублирующие системы автоматической защиты, командир авианосца принял решение о подаче сигнала SOS и начале эвакуации экипажа.
А дальше начался форменный цирк.
Дело в том, что американцы даже на флоте умудрились развести потрясающую бюрократию; и отличалась она от нашей тем, что реально работала. Как ни дико, у них имелась и инструкция на случай такого вот самопроизвольного разгона реакторов на центральном корабле соединения, при отказе всех аварийных систем. Согласно этой инструкции, в угрожаемый период командирам других кораблей соединения предписывалось на возможно большей скорости покинуть район бедствия; оказывать помощь терпящим бедствие категорически запрещалось. Это разумно — сохранить хоть что-то от соединения, но… у нас такой инструкции не было.
Так что командование флотом решило руководствоваться нормами международного права; был отдан приказ о помощи в эвакуации экипажа терпящего бедствие авианосца.
Нет, не подумайте, я далек от мысли, что американцы — бессовестные трусы: бросили своих и слиняли. Совсем нет. Я представляю, какие трагедии разыгрывались на ходовых мостиках кораблей сопровождения, когда долг сталкивался с совестью. К чести янки, победил все-таки долг.
Я вызвался добровольцем — вылавливать прыгающих в воду врагов из ледяного моря и подбирать их с каменеющих от холода надувных плотиков.
Работа была не из легких. Мне достался надувной моторный катер «Зодиак» плюс пара толковых матросов. Каждому экипажу выдали счетчик радиации; свой я примотал изолентой возле штурвала, выставив громкость сигнала на максимум. Непрерывный треск здорово действовал на нервы, но не давал расслабиться.
