Неправильный разведчик Забабашкин (СИ) - Арх Максим

— Да. Свои операции сопротивление проводит в форме Наполеоновской армии времён войны 1812 года.

— Да ладно⁈

— Я тоже был удивлён, но это так! И тому есть множество свидетелей!

— Вот же блин, плагиаторы хреновы, — возмутился я.

— Плагиаторы? Ты, наверное, хочешь сказать — плантаторы? — понял меня по-своему визави. — Это да, плантаторы они. Впрочем, как почти и вся остальная Европа. Но сейчас, когда их страна под гнётом гитлеровцев, они нам считай что союзники, братья.

Мне такая формулировка очень не понравилась. Так всегда бывает: когда у них в «заграницах» всё хорошо, мы для них никто — просто сырьевой придаток мирового капитализма. А вот как припрёт, сразу же братья, братушки, одна коалиция, все вместе… Ага, знаем мы, какие они нам братушки. Сейчас, когда им выгодно нам помогать, они помогают. А вот как только война закончится, сразу начнут плести интриги и козни. И хотя, например, Франция напрямую конфликтовать с СССР не будет и в НАТО сразу не войдёт, тем не менее, эта страна наряду с другими будет способствовать будущему поражению нашей страны в холодной войне. А, стало быть, ни о какой дружбе народов говорить с ними нельзя. Да и дальнейшие события покажут, что Франция — страна абсолютно неблагодарная, впрочем, как и многие другие страны Европы.

Разумеется, о будущих событиях я рассказывать коллеге по борьбе не стал, а лишь вздохнул и соединил обе фразы воедино:

— Плантаторы-плагиаторы… — После чего поинтересовался: — Так они вам сильно мешают?

— Конечно! Мы не знаем, где пройдёт их следующая акция, и как это скажется на моей работе. Нет, конечно, хорошо, что они вообще хоть как-то действуют и что-то предпринимают, но просто не вовремя. Вы здесь, документов у вас нормальных пока нет, а на улицах от ищеек теперь будет не продохнуть.

— А что за акции предпринимают наши, гм, так называемые союзники? — поинтересовался я.

И этот вопрос мне действительно был интересен. В своей первой жизни я очень часто слышал по телевизору о помощи союзников во время Великой Отечественной войны. И очень отчётливо помню, каким сильным было моё разочарование, когда я узнал, что материальная помощь шла не по велению сердца, а по ленд-лизу — то есть не бесплатно, а за деньги — в долг. И очень, надо сказать, ощутимый долг. Сказать, что я был в шоке — это ничего не сказать. Мы воевали, мы перемалывали элитные немецкие дивизии, мы захлёбывались кровью, а они бабки зарабатывали. Уму непостижимо!

Что же касается сопротивления на оккупированных территориях, то о нём я почти ничего не знал. Да, я слышал, что оно вроде бы существовало, и вроде бы где-то когда-то были какие-то диверсии и саботажи. Но насколько масштабными они были — я не представлял и толком ничего об этом не читал ни в литературе, ни в интернете. Возможно, моё неведение было связано с тем, что эти диверсии и атаки не носили массовый характер (в отличие, например, от того же партизанского движения, возникшего на оккупированных территориях СССР), и не причинили сколь-нибудь заметного вреда ни экономике, ни военной мощи Третьего рейха.

Что же касаемо французских акций вне Франции, то про них мне уж тем более слышать не доводилось. Тем интересней было сейчас узнать фактически из первых уст, какими именно диверсиями прославились союзники в фашистской Германии.

А вот судя по задумчивому и собранному виду разведчика, ему от этих акций было явно не по себе. Оно и понятно — у него важная работа, есть планы, есть обычная жизнь, а тут из-за непонятных движений вдруг приходится вносить коррективы. А Центру во что бы это ни стало нужна разведывательная информация. Руководству кровь из носу необходимо точное понимание ситуации в стане противника, потому что именно на разведданных строится стратегическое планирование. А тут нежданчик — из-за каких-то союзников в Берлине возникло напряжение, службы перешли в усиленный режим, и вся эта суета создала ненужные риски для отлаженной и спокойной работы по сбору данных.

Это я прекрасно видел, но всё же вопрос свой не снял, и рыцарь плаща и кинжала на него ответил.

— Да мало того, что они два дня назад уничтожили четверть команды тяжёлого крейсера, включая весь высший офицерский состав вместе с командиром корабля Вильгельмом Меендзен-Болькеном и его помощниками, так ещё и сегодня утром учудили…

— Вы сказали: на корабле? — удивился я, почесав затылок.

«Ёлки-палки, когда же это они успели? Я же приблизительно в это же время там работал и что-то никаких французов я не видел. Неужели так совпало, что я вёл стрельбу с одной стороны города, а французы — с другой?»

Моё задумчивое выражение лица явно насторожило собеседника. Он кашлянул и, подавшись вперёд, негромко спросил:

— Вы что-то об этом знаете?

Я неопределённо пожал плечами. А майор, восприняв мои действия как недвусмысленное подтверждение, насторожившись, повысил голос:

— Товарищ Забабашкин, ради Бога, если вам хоть что-то об этом известно, скажите мне. Скажите, а то я уже всю голову сломал — не могу понять, что здесь забыли французы, и почему они действуют именно так: сначала корабль, а теперь они освободили всех заключённых, которых привезли в вагонах на железнодорожный вокзал.

— А что, у эшелона с пленными тоже французы были? — ещё больше удивился я.

— Были, — кивнул он. — Есть множество свидетелей. Все видели французских гренадёров.

— Гренадёры? Вы уверенны?

— Абсолютно! Говорю же: есть множество свидетелей.

— Ничего себе. Во дела! Где же они там прятались⁈ Конечно там многолюдно было, когда народ и вагонов вывалил, но никого лишнего с оружием в руках, я там не видел.

Услышав мои слова, разведчик широко распахнул глаза и прохрипел:

— А вы, что, были там сегодня? Вы же говорили, что ничего необычного не произошло, и что просто пришли сюда, потому что вам мешала железная дорога. Сказали, что никакого ЧП не видели!

— Извиняюсь. Я не был с вами полностью откровенен. Не хотел вас расстраивать. Подумал, вы будете недовольны.

— Чем? Чем именно я должен быть недоволен?

— Ну, гм… тем… гм… что я… гм… совершил… э-э… некое… гм… освобождение, не посоветовавшись с вами, — покаялся я, осторожно поглядывая на собеседника. — Поверьте, уважаемый товарищ Живов, в другой ситуации я бы обязательно предварительно обсудил это дело с вами. Но у меня не было возможности связаться — телефона в квартире, где я находился, нет. Да и если бы был, пользоваться им явно небезопасно. Наверняка все телефонные линии под контролем гестапо и спецслужб, да и время поджимало. Пришлось проводить операцию на скорую руку без предварительного планирования.

— О чём, о какой операции вы говорите? — вероятно, что-то заподозрив, тихо произнёс разведчик.

— Об операции по освобождению военнопленных. О какой же ещё? Я провёл её ночью, когда увидел состав с заключёнными. Я боялся, что эшелон уйдёт, и я не смогу его догнать. Поэтому операция была спонтанной. Пришлось действовать по обстановке: уничтожил охрану, освободил военнопленных и ретировался, не привлекая лишнего внимания. Всё!

— Всё⁈ — прохрипел коллега.

— Да, — подтвердил я.

— И всё это вы сделали один?

— А с кем ещё? Помощник, конечно, не помешал бы, но где его взять? Пришлось отрабатывать по целям одному.

Разведчик отшатнулся, ошарашенно глядя на меня во все глаза, а затем, снова подавшись вперёд, покосился на дверь и прошептал:

— Как это — отрабатывать по целям? По каким? Кого вы «отработали»?

— Немецкую охрану поезда, разумеется. Кого же ещё? А что касается вашего вопроса, скажу, что, пока вёл огонь, никаких участников сопротивления, и уж тем более французского, я не видел. Да и когда вагоны открывал — тоже никаких французов там не было. Была пара военнопленных, которые по-французски говорили, ну, их я тоже освободил, и на этом всё.

Разведчик поднялся, посмотрел на потолок, вполне вероятно, прошептал молитву, а потом, резко повернувшись ко мне, зашипел:

— Но зачем вы это сделали? Вы же раскрыли себя! Подвергли опасности и себя, и всех нас! Ради чего⁈