Святослав Минков - Соломенный фельдфебель
Обзор книги Святослав Минков - Соломенный фельдфебель
Минков Святослав
Соломенный фельдфебель
Ты, дорогой читатель, наверно хотя бы раз в своей жизни видел одного из тех соломенных людей, которых новобранцы колют штыками, изучая военное искусство. Эти мишени, или чучела, обыкновенно делаются из старых мучных мешков или из специально купленной для этой цели парусины, которую туго набивают соломой, а некоторые из них имеют настоящую человеческую голову с носом, ртом, глазами. Приходят молодые парни из сел со своими простыми деревянными сундучками, в которых хранится по нескольку яиц или яблок, вареная курица, одна-две катушки черных и белых ниток, оденут солдатскую форму, еще не обученные, как говорится, не умеющие держать ружье в руках, — и уже, глядишь, начали колоть соломенного человека в грудь, в живот, в голову — куда попало. Конечно, соломенный человек стоит спокойно в большой деревянной раме и терпеливо переносит жестокие удары солдатских штыков, не жалуясь никому на эту высшую несправедливость.
Так как героем настоящего рассказа является одно из таких казарменных чучел, которое, в силу странного стечения обстоятельств, вплетается в одну еще более странную и даже немного неприятную историю, мы обращаемся к любезным читателям с горячей просьбой сохранить в тайне все, что вы прочтете ниже, чтобы не делались после всевозможные ошибочные заключения со стороны некоей заинтересованной личности, спрашивающей, как говорит пословица, от вола теленка.
Итак, в казарме 1357-го полка в честь и славу военного искусства стоял соломенный человек, который в течение целых пятнадцати лет был так немилосердно исколот штыками новобранцев, что в конце концов потерял всякий человеческий облик и прямо стал походить на какую-то разложившуюся черепаху. Правда, он кое-как держался на ногах, но его жалкий вид вызывал такое тягостное впечатление, что самое черствое сердце не могло не испытать известного сострадании к этому обиженному судьбой существу. Впрочем, наш соломенный человек не чувствовал себя несчастным, потому что вообще ничего не мог чувствовать. Он стоял неколебимо на своем посту, рискуя каждый миг рухнуть на землю и после этого быть совсем бесславно брошенным в какую-нибудь общественную повозку и отправленным на свалку.
Тот, кто служил в солдатах, очень хорошо знает, что в каждой роте полка есть свой фельдфебель, по какому-то странному недоразумению называемый «матерью роты». Мы говорим по недоразумению — потому, что эти «матери» чрезмерно усердствуют иногда в проявлении чувств мачехи к своим детям; нередко дело доходит до того, что фельдфебель превращается в настоящее пугало для солдат, которые начинают считать его чуть ли не братом дьявола.
Такой именно брат дьявола был в одной из рот нашего полка. Солдаты этой роты трепетали от ужаса перед исступлением своей «матери», сам же фельдфебель только радовался втайне этой темной славе, с которой он жил в сознании бедных новобранцев. Когда-то он пришел из какого-то далекого села простым рядовым, с завидным усердием усвоил все казарменные добродетели и вполне заслуженно достиг фельдфебельского чина. А когда на его рукаве заблестели желтые треугольные нашивки, он стал совершенно беспричинно пошаливать и терроризировать молодых солдат. Так, например, после 7-дневных упражнений, когда солдаты буквально падали от усталости, он приказывал им бегать из одного конца казармы в другой и даже сам не мог объяснить, зачем он это делает. Однажды во время упражнений на гимнастических снарядах один из солдат сорвался с трапеции, ударился головой о землю и тут же потерял сознание. фельдфебель набросился на него, схватил за шиворот, поставил на ноги и, тормоша его изо всей силы, злобно кричал в самые уши, что валяться в пыли в казенной одежде никто не имеет права.
В отличие от других фельдфебелей, которые обычно были здоровыми и высокими мужчинами с большими животами, он был низеньким человечком со смуглым цыганским лицом, под носом которого топорщились маленькие черные усики. Он как-то неестественно странно моргал глазами, как будто щурился от яркого солнечного света, и эта привычка придавала его лицу выражение обманчивого добродушия. Ночью, когда вся казарма спала, тщедушная фигурка фельдфебеля, как призрак, бродила из помещения в помещение, подкарауливая дежурных и стараясь открыть какие-нибудь несуществующие нарушения порядка.
Однако всякий яд, разумеется, имеет свое противоядие. В роту страшного фельдфебеля попал, неизвестно откуда, один настоящий сорви-голова, изводивший на каждом шагу свое начальство и героически переносивший все наказания. Этот сорви-голова половину суток проводил под арестом, а в течение второй половины готовился к такой же участи на следующие сутки.
— Смирно! — скомандовал однажды утром фельдфебель, и, когда все солдаты застыли на своих местах, злополучный новобранец, сделав какую-то гримасу, оскалился прямо в лицо «мамаше» роты.
Вышедший из себя от злости фельдфебель вывел из строя провинившегося и, закатив ему с почти ликующим злорадством оплеуху, отправил на трехдневное покаяние в карцер.
Но этот его поступок вызвал такие осложнения, что он, наверно, согласился бы пощадить неисправимого солдата, если бы вообще мог предвидеть, что сам станет жертвой жестокой мести.
Когда провинившийся вышел из карцера, лицо его сияло от какого-то внутреннего просветления. Возвратившись в роту, он вдруг, к большому удивлению всех, стал производить впечатление крайне благовоспитанного человека. С молниеносной быстротой выполнял он все приказания, стараясь быть первым в роте, и в скором времени даже достиг завидного положения чистильщика сапог самого фельдфебеля, что было свидетельством того, что он удостоен благоволения своего недавнего врага. Никто не знал, чему припирать такую перемену. Во всяком случае, фельдфебель торжествовал, думая, что успел направить на путь истины этого разнузданного молодчика, и поэтому впоследствии, ругая какого-нибудь солдата, на своем фельдфебельском жаргоне самодовольно похвалялся:
— Я таковских стрекулистов укрощал, что ты им и в подметки не годишься!
Говоря так, страшный фельдфебель не подозревал, что сам попался в ловушку.
Однажды в тихую летнюю ночь, когда все спали, покаявшийся грешник открыл глаза и, затаив дыхание, оглянулся вокруг; увидев, что в помещении, кроме него, никто не бодрствует, он осторожно встал с постели, наскоро надел брюки, проскользнул, как тень, вдоль стены и выпрыгнул через открытое окно в глубине полутемного коридора. Никто его не видел. Не заметил его даже дежурный по роте, который после неожиданной проверки призрака-фельдфебеля сидел вместе с одним из часовых в укромном уголке и играл в шашки.
Юноша прокрался в тени вдоль длинного казарменного здания и направился прямо на то место, где после дневного учения остался соломенный человек. Да, он пришел именно к соломенному человеку и, не теряя времени, достал из своего кармана иголку и нитки и быстро пришил к рукаву чучела бог знает откуда взятые старые фельдфебельские нашивки за сверхсрочную службу. Совершив это нечестивое дело, он с той же осторожностью вернулся в свою постель и, юркнув под тонкое серое одеяло, тотчас громко захрапел.
* * *Командир полка, осанистый пятидесятилетний мужчина с седеющими волосами и синими задумчивыми глазами, любил выпить и поиграть в карты, два раза в неделю ходил в кино и даже получал на дом один из литературных журналов. Когда-то, будучи юнкером военного училища, он пробовал писать стихи, но, поняв, что второго Лермонтова из него не получится, с огорчением забросил перо, сохранив в себе, как неизлечимую рану, лишь смутное влечение к искусству.
Вечер только что отмеченного выше события в казарме полковник проводил за покером у своего приятеля инженера, где задержался до четырех часов утра, покоренный магией карт, переходивших из рук в руки и раскрывавшихся, как обманчивые веера, в потных пальцах игроков. Наконец, на рассвете гости стали собираться и после того, когда хозяин с широким и немного досадным зевком проводил их до входной двери, разошлись в разные стороны по домам.
Как всякий хорошо устроившийся холостяк, полковник сварил себе дома кофе в электрическом чайнике, выпил его медленными большими глотками, растянулся на мягкой с пружинной сеткой кровати и долго ворочался с боку на бок, не будучи в состоянии заснуть.
Солнце давно взошло, когда командир полка по длинной песчаной дорожке прошел на казарменный двор и вошел в свою канцелярию. После бессонной ночи голова была тяжелой, по телу пробегала холодная дрожь. Он уселся за письменный стол, понюхал свежесорванную розу, воткнутую в блестящую отполированную гильзу от французского снаряда, бросил беглый взгляд на наваленные перед ним бумаги и протянул руку к чернильнице, также сделанной из трофейной снарядной головки.
