Я – Товарищ Сталин 6 (СИ) - Цуцаев Андрей

Танака стоял у моста, ведущего к Гинзе, в лёгком тёмном костюме, сшитом в ателье Асакусы. Жаркий воздух лип к коже, рубашка пропиталась потом, но он старался не обращать на это внимания. В руках он сжимал свёрток, завёрнутый в простую коричневую бумагу, внутри которого лежала записка, составленная за последние недели с особой тщательностью. Это был его второй шанс убедить Акико, и он знал: третьего может не быть.

Танака не видел её с той напряжённой встречи у храма три недели назад. Тогда её холодный отказ и гневный взгляд заставили его сомневаться, прочла ли она первую записку или просто сожгла её, как обещала. Но вчера через связного — пожилого торговца рыбой, прячущего сообщения в корзинах с макрелью, — пришёл сигнал: Акико согласилась встретиться. Не в чайном доме, где её могли заметить агенты Кэмпэйтай, а в маленьком саке-баре «Идзуми» в переулке, в двух кварталах от Гинзы. Это место было неприметным: деревянная вывеска с облупившейся краской покачивалась на ржавых цепях, узкие окна, затянутые рисовой бумагой, пропускали тусклый свет, а запах жареного кальмара и соевого соуса пропитал всё вокруг. Танака знал, что выбор не случаен — Акико была осторожна, и это место, скрытое в тени Гинзы, было идеальным для тайной встречи.

Он пришёл раньше, заняв столик в углу, подальше от входа и любопытных глаз. Бар был полон: несколько рабочих в потрёпанных кепках пили саке и громко спорили о ценах, пара купцов в строгих кимоно обсуждала поставки шёлка, а одинокий старик у стойки листал потрёпанный журнал, потягивая саке из маленькой чашки. Танака заказал саке, но едва притронулся к нему, делая вид, что пьёт, чтобы не привлекать внимания. Его глаза скользили по залу, выискивая подозрительные фигуры. Кэмпэйтай могли быть повсюду: бармен, слишком медленно вытирающий бокалы, посетитель, читающий одну страницу газеты дольше обычного, или женщина в углу, чьё кимоно было слишком дорогим для этого заведения. Танака поправил воротник рубашки, чувствуя, как пот стекает по спине, и крепче сжал свёрток на коленях, его углы уже помялись от напряжённых пальцев.

Когда Акико вошла, зал словно затих. Она была одета скромнее, чем в чайном доме: тёмно-зелёное кимоно с узором из листьев клёна, без вычурных украшений, и простой зонтик, сложенный в руке, словно случайный аксессуар. Её волосы были убраны в низкий пучок, заколотый деревянной шпилькой, а лицо без макияжа выглядело моложе, но её глаза выдавали напряжение. Она заметила Танаку сразу, но не подошла, а остановилась у стойки, заказав кружку ячменного чая. Взяв кружку, Акико направилась к его столику.

— Господин Танака, — сказала она, садясь напротив и ставя кружку на стол. — Вы упрямы, как вода, что точит камень. Я думала, после встречи в храме вы оставите меня в покое.

Танака слегка улыбнулся, стараясь скрыть, как сильно бьётся его сердце. Он заметил, как её пальцы, державшие кружку, чуть дрожали, выдавая волнение, несмотря на спокойный тон.

— Я не могу позволить себе отступить, госпожа Акико, — ответил он тихо, наклоняясь чуть ближе, чтобы их не услышали. — Слишком многое поставлено на карту. Япония на краю пропасти, и вы это знаете не хуже меня.

Акико посмотрела на него, её брови слегка приподнялись, а губы сложились в тонкую линию. Она сделала глоток чая, её движения были медленными, почти театральными, словно она тянула время, чтобы собраться с мыслями. Танака заметил, как её взгляд скользнул по залу, проверяя, не следят ли за ними. Её осторожность была знакомой — она не доверяла никому, и это давало ему слабую надежду. Если бы она собиралась выдать его, она бы не была так насторожена.

— Вы говорите о пропасти, — сказала она наконец, её голос стал тише. — Но знаете ли вы, что я хожу по её краю каждый день? Кэмпэйтай следят за мной, господин Танака. Они знают, что Хирота бывает в «Сакура-но-хана». Они знают, что он говорит со мной, пусть и о пустяках. Если я сделаю хоть один неверный шаг, они схватят меня. И вас. Почему я должна рисковать своей жизнью ради ваших идей?

Танака почувствовал, как его горло сжалось. Её слова были правдой. Просить её о помощи значило подставить её под удар, и он это знал. Но у него не было другого пути. Он положил свёрток на стол, прикрыв его ладонью, чтобы он не бросался в глаза случайным посетителям.

— Потому что, Акико, — он снова назвал её по имени, и её глаза чуть расширились от неожиданности, — вы не просто певица. Вы слышите, о чём шепчутся в чайном доме. Вы видите, кто приходит и уходит. Хирота доверяет вам, пусть даже в мелочах. Если мы не остановим это наступление, война поглотит всех нас. Вы потеряете больше, чем сцену и аплодисменты.

Акико посмотрела на свёрток, её пальцы сжали кружку чуть сильнее, костяшки побелели. Она молчала, и тишина между ними становилась тяжёлой, как жаркий воздух, пропитанный запахом саке и жареной рыбы. В баре звенели бокалы, кто-то громко рассмеялся у стойки, а сямисэн в углу заиграл новую мелодию, тоскливую и протяжную, словно оплакивая уходящую весну. Но для Танаки эти звуки стали далёкими, словно из другого мира.

— Вы думаете, я не знаю о войне? — сказала она наконец, её голос был почти надломленным. — Мой брат, Кэндзи, был в Маньчжурии. Он писал мне письма, полные надежды, о том, как вернётся и мы поедем к морю в Камакуру. Он обещал привезти мне ракушку, большую, с перламутровым отливом. Он не вернулся. Я пела на его похоронах, господин Танака, и каждый раз, когда я пою, я вижу его лицо — его улыбку, его глаза. Но это не значит, что я готова стать вашей марионеткой и рисковать всем, что у меня осталось.

Танака почувствовал укол вины. Он не знал о Кэндзи, но её слова подтвердили его догадки — за её холодностью и сарказмом скрывалась боль. Он наклонился ещё ближе, его голос стал мягче, словно он пытался достучаться до её сердца:

— Я не прошу вас быть марионеткой, Акико. Я прошу вас быть человеком, который может изменить ход истории. Эта записка, — он слегка подвинул свёрток к ней, — содержит факты: разведку о советских войсках в Маньчжурии, отчёты о нехватке топлива для нашего флота, предупреждения о санкциях, которые уже душат экономику. Цены на рис и уголь растут, люди голодают. Если Хирота прочтёт это, он может задуматься. Вы можете передать ему записку так, чтобы никто не заподозрил вас.

Акико посмотрела на свёрток, но не протянула руку. Вместо этого она сделала ещё один глоток чая, её движения были медленными, словно она взвешивала каждое слово, каждую возможность. В её взгляде мелькнула тень сомнения, но тут же исчезла, сменившись холодной решимостью.

— Вы думаете, Хирота так прост? — сказала она, её голос был полон сарказма, но в нём дрожала едва уловимая горечь. — Он не глупец, господин Танака. Он знает о санкциях, о флоте, о русских. Он приходит в чайный дом не за моими песнями, а чтобы забыть о своих кабинетах и совещаниях, о генералах, которые давят на него. Если я суну ему вашу записку, он может решить, что я работаю на кого-то ещё — на вас, на русских, на кого угодно. И тогда Кэмпэйтай придут за мной. Или за вами. Вы хоть понимаете, что просите?

Танака выдержал её взгляд, стараясь не выдать, как сильно его сердце колотится. Он сделал маленький глоток саке, чувствуя, как тепло разливается по груди, но оно не могло заглушить холод страха, сжимавший его горло.

— Я понимаю, — сказал он тихо. — Я знаю, что рискую, и знаю, что прошу вас о многом. Но если мы ничего не сделаем, война станет неизбежной. Вы потеряли Кэндзи. Сколько ещё братьев, сыновей, мужей должны погибнуть? Вы можете остановить это, Акико. Не ради меня, а ради тех, кто ещё жив.

Акико замерла, её пальцы остановились на кружке, а глаза вспыхнули, словно он задел что-то глубоко внутри. Она отставила кружку и скрестила руки, её пальцы теребили край кимоно, выдавая внутреннюю борьбу.

— Вы говорите красиво, господин Танака, — сказала она, её голос был холодным, но в нём дрожала боль. — Но слова не спасут меня, если Кэмпэйтай постучат в мою дверь. Вы знаете, что они делают с теми, кто им мешает? Я видела, как исчезают люди. Их находят в реке с перерезанным горлом. Или не находят вовсе. Вы думаете, я не боюсь? Я боюсь каждый день, с тех пор как Кэндзи ушёл. Я хожу по улицам, и мне кажется, что каждый второй прохожий — их шпион. Я слышу шаги за спиной, даже когда их нет.