Чемпионы Черноморского флота (СИ) - "Greko"
Странный поход. Не военная экспедиция, а скорее демонстрация силы, призванная напомнить жителям предгорий о силе русского оружия. Воевать было не с кем: аулы Салатавии регулярно слали гонцов с выражением покорности. И, тем не менее, решено было выступить. Так решило командование Левого крыла Кавказского отдельного корпуса, как только стало известно о восстании в щекинской провинции. На ее усмирение был отправлен отряд генерала Фези, возвращавшийся во Внезапную после сражений с Шамилем в Аварии.
Куринский полк входил во 2-ю бригаду. Та, соответственно — во 2-ю дивизию. Командовал ею генерал-майор Александр Павлович Крюков, переведенный на Кавказ меньше года назад. В местных делах он не разбирался совершенно, а потому прислушивался к мнению командиров полков — к Пулло и к командиру кабардинцев, полковнику Пирятинскому. Оба посоветовали отправить обоз отдельно, кружным путем через меатлинскую переправу, а основными силами форсировать хребет Гебек-Кала, выступив с разницей в день. Соединиться в долине речки Тала-су, у селение Инчху, и далее подниматься в горы общими силами.
— Как говаривала мадам де Сталь, — немного жеманно растягивая слова, выдал прикрепленный к штабу столичный «фазан», измайловец Грушевский, — человек не жил полной жизнью, если не наслаждался горной природой.
На него посмотрели как на идиота. Движение предстояло архисложное. Салатавия изобиловала лесистыми ущельями с крутыми склонами. Подъемы и, особенно, спуски были кошмаром артиллеристов. Отряд ожидала не увеселительная прогулка с шампанским на бивуаках, а трудный поход, в котором солдатам предстояло рвать жилы. Не дай бог, пойдут дожди. Тогда покатости балок превратятся в каток…
Выступили через сутки после отправления обоза. Быстро миновали кумыкскую равнину и начали подъем на лесистые высоты. Отряд моментально вытянулся в длинную узкую извивающуюся на подъеме ленту, сверкающую в лучах солнца примкнутыми трехгранными штыками. Словно отливающая металлом гигантская змея, он вползал в предгорья с непонятными намерениями.
Вся Салатавия пришла в волнение. Чего хотят русские?
— Зачем они идут к нам? Кто их просил, вероятно, не наши старики? Покажем им, что мы их не боимся, а напротив заставим нас бояться! — шумела в аулах нетерпеливая молодежь.
— Нам ни к чему война! — взывали к их разуму мудрые старейшины.
— Она уже идет! В Аварии! И скоро придет к нам через Андийские перевалы! Русские не смогут помешать. Они настолько боятся Шамиля, что сами просят его о мире!
— Глупцы! Шамиль бежал от русских в Ахульго![3]
Бесполезные увещевания! В поражение имама никто, кроме старших, не верил. Прошлогодняя поездка русского генерал-майора Клюки-фон-Клюгенау к Шамилю на переговоры вместо успокоения внесла смятение в умы. Генерал хотел уговорить имама встретиться с Императором в Тифлисе и решить дело миром в Дагестане. Перед встречей с ним поговорили старики из восставших аулов.
— Он сумасшедший! — был их безоговорочный вердикт.
Быть может, этот диагноз спас жизнь безрассудному генералу. Шамиль с ним встретился, выслушал и отпустил с миром, хотя у мюридов чесались руки вырезать немногочисленный отряд русских. Зачем? Генерал сделал царский подарок вождю газавата. На Кавказе первым начинает просить о мире проигравший. Как теперь успокоить вечно отчаянную молодежь и заставить ее проявить сдержанность⁈
В Салатавии старейшины попытались. К временному лагерю отряда Крюкова, вставшему на ночь у аула Инчху, утопавшему в фруктовых садах и виноградниках, съезжались местные вожди. Даже чиркеевцы, тайные последователи мюридизма, и бурутанаевцы, бахвалившиеся неприступностью своих селений, прислали переговорщиков. Дорогие персидские кони, убранные как невеста на свадьбу, богатое оружие кубачинской работы с золотыми и серебряными насечками, шикарные андийские бурки. Пулло жадно поглядывал на эту роскошь. Внятных ответов не давал, ограничивался туманными намеками о недопустимости поддаваться агитации Шамиля. Впрочем, он и сам не мог четко сформулировать, для чего нужен затеянный поход.
— Войскам не помешает тренировка переходов через горную труднодоступную местность, — уверял он Крюкова.
Генерал важно кивал, но сам пребывал в полном раздрае. Вся его служба прошла в европейских краях, на польских равнинах с благоустроенными дорогами. Вековые малопроходимые буковые рощи, крутые утесы, глубокие лесистые балки, буйные реки, зеленеющие альпийские труднодоступные луга — все это было прекрасно, но пугало своей первозданной дикостью. Он не понимал, как управлять войсками в таких условиях. Первый же день марш-броска отряда привел его в замешательство. О каком порядке могла идти речь, если привычная плотная колонна превратилась в ручеек, растянувшийся на версту без какого-либо бокового прикрытия застрельщиками? А что будет дальше, когда отряд отяготится обозом? Какие нормативы перемещения войск, если за второй день, при подъеме на Хубарские высоты, было пройдено всего пять верст?
— Дальше будет полегче, — успокоил его Пулло. — Поднимемся до самого Суук-Булака по открытой плоскости, имеющий постепенный подъем.
— Ожидается ли неприятель?
— Неприятель? — удивился Пулло. — С кем тут воевать? С тех пор, как вырвали мы кумыков из-под власти чеченцев, живших у Качалыковского хребта, пушки Внезапной гарантируют нам верность местного люда. Кумыки — народ мирный. Пашут, виноград растят в большом количестве. Если их, как и жителей Салатавии, можно на войну с нами повернуть, то лишь силой. Нужно лишь вовремя пресекать враждебную нам агитацию.
— Я на всякий случай выставлял бы на ночь боевое охранение.
— За это не беспокойтесь, Александр Павлович. Без секретов в горах никак нельзя!
Рота Лосева шла в составе колонны сводного батальона Куринского полка. Вася проклял все на свете, пока карабкались на Хубар. Артельную повозку втащили, по сути, на руках. Он с ужасом думал об обратной дороге. Одно радовало: обилие ключевой воды и травы на плато, Манька с Буланкой не останутся голодными и не напоенными. С людьми было хуже. У Васи тряслись и болели каждая мышца, каждый сустав.
Удивляли сослуживцы. Они, эти поджарые бывшие рязанские или костромские мужички, казались двужильными. Не роптали, вытягивая наверх артиллерию и вьюки, от которых пришлось избавить непривычных к хождению по горам лошадей. Добравшись до гребня, солдаты безропотно стояли, навалившись на ружья и мучаясь от давящих на плечи лямок ранцев.
Куринцы с завистью поглядывали на кабардинцев с их мягкими мешками за плечами. В ранце — старого образца, без политуры — все уложено четко. Два отделения, разделенные холстиной. В одном — запас сухарей на три дня. В другом — зимние панталоны, набрюшник, портянки, теплые носки, две запасные подошвы и куча приспособ для ухода за телом, ружьем и сапогами. Лишнего — ни-ни. А в мягкий мешок чего только не засунешь! И тащить его куда приятнее[4].
Валились снопами на траву, когда разрешали. Через силу каждый себе варил кашу. В сухомятку хрумкать сухарь нельзя — обдерешь им кишку и заработаешь сухарный понос. Безучастно стучали ложками, выскребая манерки с густой тюрей. И засыпали прямо на траве, закутавшись в шинель.
Утром барабаны простучали генерал-марш. Солдаты вставали, продрогнув до костей в рассветном тумане. Со стонами и кряхтением надевали теплое исподнее. А как иначе? Дальше, в горах, будет еще хуже, и застудить требуху — проще простого. Разводили костры на скорую руку, запасая впрок хворост. Помолившись, хлебали жидкую кашицу все из тех же сухарей.
Второй сигнал барабанов. Начали укладываться и вьючить лошадей. Без привычных шуточек, без разговоров о наболевшем. Без жалоб на отбитые ноги, сорванные ногти и отдавленные колесами пальцы.
Третий бой. Все занимали свои места в колоннах, разобрав ружья, закинув на спину мешок с сухарями и приладив сбоку патронную сумку. И мгновенно взбодрившись, как принято в армии Императора. Солдат должЁн быть весел и мордую лица демонстрировать радость от похода.
