Владимир Романовский - Добронега
– Есть в Смоленске добротные дома?
– Есть несколько всего. Все больше по старинке, каждый строит свой, как умеет.
– А в детинце?
– Не помню. Внутри не был, снаружи, вроде, видно, что одна церква торчит каменная.
– Ага.
Наступил полдень, но на реке было прохладно. Яван всматривался в левый берег. В какой-то момент он подошел к борту, что-то высмотрел, и сказал, —
– Годрик, поворачиваем.
Ладья пошла к берегу. Диру очень хотелось спросить, нет ли там, куда они идут, еды, но он молчал, суеверно боясь спугнуть саму возможность.
Хелье понял, что Годрик не кривил душой, когда говорил о подпаленных ветках. Как он их разглядел с середины реки, да еще только на одном дереве – понять было трудно.
Парус убрали. Дир взялся за весла и стал грести с такой неимоверной силой, что никакого паруса не надо. Ладью загнали в камыши, кладь оставили под палубой. Разувшись (Эржбета не возражала, не обращала на себя, в отличие от большинства женщин в походных ситуациях, особого внимания, и соскользнула с ладьи в воду по бедра сразу вслед за Яваном и Диром), все пятеро путников выбрались на берег и вскоре вышли к небольшому срубу вполне приличного вида. Яван стукнул несколько раз в дверь.
Открыла им крепкая, кряжистая тетка с лицом мясистым и в какой-то мере приветливым, хотя углы рта у нее загибались к низу, что, как правило, не является признаком добродушия.
– А! Яван! – сказала она приветливо. – Заходи, милый. Заходите все. Дай я тебя обниму, соколик. Уж год нас не навещал.
– Здравствуй, тетя Цветана, – поприветствовал ее Яван. – Вот, знакомься, спутники мои.
Каких только людей не увидишь в славянских землях, подумал Годрик, заходя последним и неся гусли.
Не межиха, не печенежка, но и не славянка, да и кряжистая больно, в дело не годится, но, наверное, накормит, подумал Дир.
Далеко бежали болгары от Базиля, подумала Эржбета.
Хм, подумал Хелье.
Славянское наречие, на котором говорила высоким мелодичным голосом кряжистая Цветана, было похоже и на киевский певучий говорок, и на польское мягкое языкошуршание, и даже на новгородский монотон, но Хелье понимал меньше половины слов, и слова эти никак не удавалось связать в подобие смысла. Дир, вроде бы, понимал больше. А с Эржбетой сложно – не поймешь, что она себе думает.
– Что же это у вас девушка в мужском наряде? – спросила Цветана. – Нехорошо.
Эржбета произнесла, не глядя на Цветану, короткую фразу на непонятном языке, и Цветана изменилась лицом и примолкла.
– Хозяюшка, – попросил Дир. – Очень есть хочется.
– Да, да, – рассеянно сказала Цветана. – Это мы мигом. Скоро муж мой вернется, – и вышла в соседнее помещение, где, по-видимому, хранились припасы.
– Что ты ей сказала? – недовольно спросил Дир. – Эка напугала бедную.
– Поставила ее на место, – ответила Эржбета. – Много воли забирают нынче жены изгнанников.
Яван, подумавши, попросил всех оставаться в главном помещении, служившим одновременно гостиной и столовой, а сам последовал за Цветаной.
Возможно он ее уговорил и успокоил. Во всяком случае, когда оба вернулись со снедью, хозяйка выглядела почти также радушно, как изначально, но на Эржбету старалась не смотреть.
Жареная рыба и кролик, много странных ягод – понятно, как и отсутствие земледельческих производных, вроде хлеба и лука. Но была и солонина (неужто кто-то здесь скотину растит, в этих краях, подумал Хелье) и греческое рубиновое вино (чем здесь могут торговать, на что выменивают вино?) – откуда? Впрочем, все это вскоре объяснилось.
– Сколько я тебе должен, тетя Цветана? – спросил Яван.
– Ничего, милый, ничего. Благодетель наш, батюшка твой, давеча навещал, на целый год всякого разного оставил.
– А все-таки хотелось бы отблагодарить.
– Сочтемся, дружок, как нибудь сочтемся.
Это был, как понял Хелье, просто ритуал. Яван не собирался платить, а Цветана, может, и взяла бы плату, если бы не опасалась выглядеть в глазах Явана неблагодарной. Когда она вышла за следующей порцией припасов, Хелье спросил:
– Давно ты ее знаешь?
– С детства, – сказал Яван. – Я как-то у нее полгода прожил, когда мне было лет семь.
– А отец твой ее подкармливает.
– Не только ее. Все поселение.
– Здесь целое поселение?
– Разрозненное, – объяснил Яван. – Домов двадцать, и все друг от дружки на пол-аржи. Так было изначально придумано. Чтобы подозрений не вызывать.
– У кого?
– У подозрительных.
– А кто они такие, здесь живущие?
Яван промолчал.
– Болгары, – сказала Эржбета. – Остатки самуилова войска.
– Греки тоже есть, – возразил Яван.
Эржбета не ответила.
Цветана вернулась и присоединилась к гостям за столом. Гости ели, если не с жадностью, то с большим желанием. Через четверть часа Эржбета, отставив блюдо и выпив полстакана вина, вышла.
– Нехорошая баба, – заметила Цветана, мрачно глядя на дверь.
– Тетя, я ж просил тебя! – возмутился Яван.
– Что бы ты нe говорил, а баба нехорошая. Злая.
Дир не терял времени. Не участвуя в разговоре, он монополизировал солонину и ветчину, съел половину рыбных изделий, выпил две бутыли вина и теперь приканчивал третью. Годрик лакомился кроличьим мясом, сидя, по обыкновению, на полу в уголку.
– Долго мы здесь пробудем? – спросил Хелье, раздирая зубами солонину.
– Не спеши, – сказал Яван. – Скоро пузы наши проснутся. Эржбетино вон уже, как видно, проснулось. И мужа тети Цветаны надо дождаться, а то он обидится, а мне это ни к чему. Коль скоро межи правят миром, а я сам меж, не пользоваться положением глупо.
– А межи-то здесь при чем? – спросил Хелье.
– А как же, – удивился Яван. – Вот мы в глуши, на много аржей вокруг ни одного селения, а здесь – пожалуйста, стол и крыша. Это все часть управления миром. Недовольных надо подкармливать. У них рождаются дети, детей обучают благодарности, и куда бы не поехал меж по делам, в любую страну, найдется ему всегда стол и дом, и охрана, и хвоеволие. Задаром ничего не делается, на это только христиане вроде тебя уповают.
– Это точно, – неожиданно поддержал Явана Дир. – Думают, их Бог ихний защитит.
– Насчет защиты – это как сказать, – заметил Яван. – Не переходите на славянский, тетку наши разговоры ввергнут в уныние. Так вот, пока что христиан весьма эффективно защищает Базиль Второй. Не всех, но боеспособных и тех, кто его войско снабжает продовольствием.
– Не слушай его, Хелье, – сказал Дир, ослабляя гашник. – Меня Базилем с детства пугали, а по мне, так лучше десять Базилей, чем печенеги. Печенеги гораздо противнее.
Хелье почувствовал, что пузо, как и предупреждал Яван, начинает просыпаться.
– Яван, почему у тебя такое имя странное?
– Какое?
– Да так. Странное. Иудейское?
– Да.
– Это ведь не тоже самое, что Иоханн или Иоанн?
– Нет.
– А что оно означает? В переводе?
– Греция.
– Что – Греция?
– Яван в переводе с иудейского означает – Греция.
– Странно. А почему тебя так назвали?
– А у меня отец – человек весьма странный. Межи вообще люди странные.
– Вот как, – сказал Хелье уважительно. – А где здесь посрать, чтобы никому потом неудобно не было?
Яван засмеялся.
– Позади дома есть тропинка, пройдешь по ней, там дальше заводь, ежели помыться нужно. Вода там не быстрая и должна быть теперь теплая.
– Там наверное Эржбета теперь.
– Нет. Эржбета пошла к трем осинам, судя по шороху. Там одна крапива. Так ей и надо.
Хелье встал и поспешно вышел.
Заводь действительно оказалась очень уютная и не грязная. Солнечный свет просеивался сквозь листву и хвою, ветра не было. Пузо ужасно на Хелье обиделось. Мыться пришлось основательно, стоя по пояс в заводи. Мешал сверд, который Хелье держал в правой руке, но без сверда зайти в воду он не решился, боясь, что кто-нибудь из местной фауны, проживающий в заводи, укусит его за арсель и уйдет, не испытав на себе мощь варангской мести.
Выбравшись из заводи и подождав немного, чтобы дать ногам и арселю обсохнуть, Хелье натянул порты и сапоги и вдруг замер. По тропинке шел незнакомый человек. В руке у человека имелся длинный грубый посох, которым человек водил перед собой, нащупывая путь. На человеке свободно болтался длинный балахон. Головной убор и обувь отсутствовали. Притворяться слепым здесь было не для кого, следовательно, человек действительно был слеп. Хелье затаил дыхание.
Люди, не общающиеся со слепыми ежедневно, как правило не знают, как себя вести в их присутствии, и первая реакция – всегда животная. Затаись, сделай вид, что тебя нет, и следи за поведением незнакомой особи. Такое поведение вполне наивно – слепые с опытом прекрасно чувствуют постороннее присутствие, а обижаться на зрячих за глупое поведение обычно ниже их достоинства. Слепой сошел с тропы и начал ссать в гущу папоротника. Хелье, решив, что, будучи занят, слепой не услышит шороха, осторожно шагнул на тропу и, пройдя несколько шагов, побежал к дому. Его не окликнули.
