Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

— Ja! — улыбнулся вдруг лекарь и разразился быстрой тирадой на немецком.

Ни слова не понял.

— Мы же с немцами воюем, — удивился я, наблюдая за реакцией лекаря.

Тот быстро покосился на царя, видимо, чтобы проследить за его реакцией.

— С Ливонией, — исправил меня Иоанн.

— Врёт твой лекарь, всё он разумеет, — кисло произнёс я.

Царь нахмурился, оттолкнул немца от себя, заглядывая ему в лицо. Немец заметно испугался.

— Nein! Nein! — зачастил он.

— Нет, говорит, не разумеет, — перевёл я.

— Вот ведь… — проворчал Иоанн, явно жалея о том, что успел при этом лекаре сболтнуть. — А ну, пошёл прочь, собака!

Это он тоже понял без всякого перевода. Спешно засобирался, сгребая свои склянки и микстуры.

— Василий! — царь кликнул рынду, в покои вбежал охранник, готовый к любому приказу. — Дохтура уведите. Под стражу взять его.

— Слушаюсь! — гаркнул рында, крепко схватил врача за локоть, потащил прочь.

Тот почти не сопротивлялся.

— Всё-то переполох вокруг тебя, Злобин… — недовольно произнёс Иоанн.

— То не моя вина, государь, — пожал я плечами.

— Знаю, — сказал он. — Ну, с чем пришёл?

Я помолчал секунду, подбирая слова и думая, с чего начать. Старицкого царь уважал, в конце концов, это был его двоюродный брат, с которым они вместе прошли через многое. Владимир Старицкий и в походы с ним ходил, и на богомолья, и в Думе неизменно занимал сторону Иоанна, и в Москве вместо царя оставался во время его отлучек. И во время болезни царя беспрекословно присягнул малолетнему царевичу, хотя большинство приближённых отказались целовать крест на верность маленькому Дмитрию. Короче говоря, прилежно играл роль верного союзника и сподвижника.

— Хлызнев-Колычев супротив нас, опричников, татей нанял, — сказал я. — Одного убили. Меня убить пытались.

— Хлызнев? Сын? Или внук? — насторожился царь.

— Богдан Никитич, — сказал я. — Владимира Старицкого человек.

Иоанн Васильевич откинулся назад в кресле, вздохнул, провёл рукой по лицу. Услышать такое известие должно быть неприятно.

— Точно ли он? Может, Ивашка Хлызнев? — уточнил царь.

— Как нам тать поведал, так я тебе и говорю, государь. С его слов, — сказал я.

Жаль, не догадался прихватить с собой протокол допроса, Иоанн наверняка почитал бы с большим интересом.

— Может, навет? — не оставлял надежды Иоанн.

— Может и навет, — кивнул я. — Вот я и хотел у тебя дозволения спросить. В Звенигород съездить, Хлызнева поспрашивать. Князя Старицкого, знаю, не позволишь тревожить.

— Ох, грехи мои тяжкие… — вздохнул государь.

Он задумался, замолчал. Детство, проведённое среди боярских интриг, в этой банке с пауками, отравившими его мать, Елену Глинскую, научило его не доверять никому. Он и мне сейчас не доверял, это было заметно, однако и игнорировать мои слова он тоже не мог. А двоюродному брату он хотел верить, всё же, родная кровь. Даже жаль стало его разочаровывать.

— Что ж… — пробормотал Иоанн. — Ежели надо… Поезжайте в Звенигород, берите Хлызнева. Татей своих ему покажете. Признает или нет.

Не совсем то, чего я ожидал. Но тоже неплохо, лучше, чем ничего.

— Слушаюсь, государь, — снова поклонился я.

Способ, предложенный царём, не слишком-то хорошо подходил для нашего дела. Нет ничего проще, чем на очной ставке просто сделать каменное лицо и сказать, что впервые видишь этих людей. А что хуже всего, двоих наших пленных Богдан Никитич Хлызнев мог и не видеть вовсе, потому что, по словам немца, договаривался обо всём другой человек. Трупы, конечно, тоже можно показать, похоронить их пока не успели. Но мёртвые, как известно, не рассказывают сказок.

Я помчался к слободе. Дядька, теперь сопровождающий меня везде без исключений, молча ехал следом, а я думал, кого взять с собой в Звенигород, чтобы это не выглядело так, будто опричники собрались на войну с целым городом. Для того, чтобы взять сотника, нужно немного больше людей, чем трое штурмовиков, хотя я очень надеялся в этот раз обойтись без кровопролития. Всё должно быть добровольно, по обоюдному согласию. Думаю, двух десятков хватит.

Утром следующего дня мы поехали напрямик через Москву, и процессия из двух десятков всадников в чёрном внушала страх врагам государства. Все почтительно расступались перед нами, долго глядели вслед, гадая, за кем в этот раз выехали опричники. Высказывали самые безумные варианты, но не угадал никто. Звенигород находился почти в полусотне вёрст от Москвы, и никому даже в голову не пришло, что мы выехали туда.

Будь я один, можно было бы проскакать весь этот путь на почтовых лошадях и к вечеру уже снова быть в Москве. С отбитой задницей и гудящими ногами. Но мы ехали целой толпой, и поэтому Звенигород показался на горизонте лишь к вечеру.

Сразу въезжать в город не стали, остановились в посаде. Всё-таки двигались не на автобусе и не на электричке, и после долгой дороги стоило немного передохнуть. Решили переночевать за городом, на постоялом дворе, а уже утром отправиться за Богданом Хлызневым. С одной стороны, правильное решение. За ним нужно отправляться на свежую голову, с полными силами, с другой стороны, он непременно узнает о нашем прибытии в Звенигород.

Но пока мы не окружили подворье с ним внутри, беспокоиться Хлызневу не о чем. Мало ли куда могут ехать царские опричники, впереди ещё полстраны, и нет ничего удивительного в том, что кто-то остановился возле Звенигорода. Говорить о цели нашего путешествия было строго запрещено, её и знали-то не все из опричников. Просто чтобы кто-то не проболтался ненароком.

А уже наутро мы въехали в город. Хотя по моим ощущениям Звенигород больше напоминал село, пусть даже с укреплённым кремлём и монастырём неподалёку.

Поехали сразу к кремлю, который представлял собой сравнительно небольшое деревянное укрепление. Если где-то и искать сотника, то только там. На всякий случай спросили у какой-то местной старухи, где Хлызнева найти, удостоверились в том, что сразу всё верно предположили.

Впустили нас в кремль без лишних расспросов, слухи о верных псах государевых давно уже достигли и Звенигорода тоже. Я назвался, спросил у городового стрельца, где искать сотника Хлызнева, и всё. Препятствовать нам никто даже и не думал.

Опричники быстро рассредоточились по двору, незаметно беря под контроль всё свободное пространство, проходы и ворота, я, в сопровождении дядьки, Малюты и ещё троих опричников, пошёл за сотником.

Ему, видимо, о нашем приезде доложили. Либо увидел нас из окна, потому что застали мы его не в самом лучшем виде. Пришлось снять дверь с подпятников, чтобы до него добраться, он забаррикадировался в одной из светлиц и спешно собирал вещи в тщетной попытке от нас убежать.

— Стой на месте, — приказал я, когда двое опричников ворвались к нему и взяли его на мушку.

Хлызнев-Колычев, оказавшийся довольно молодым парнем с короткой клочковатой бородой, замер недвижно, переводя испуганный взгляд то на меня, то на пистолеты в руках моих бойцов.

— Богдан Никитич? — спросил я на всякий случай.

Тот медленно моргнул.

— Я это, да, — сдавленно произнёс Хлызнев.

— Вину за собой почуял? — хмыкнул Скуратов.

— Я ничего не делал! — воскликнул он.

Значит, точно почуял.

— А чего так всполошился тогда? Как на пожаре, — сказал я. — Поедешь с нами, в Москву.

— З-зачем? — спросил он, наверняка уже рисуя в своём воображении эшафот, толпу людей и топор палача над его шеей.

— По делу государеву, — сказал Малюта.

Хлызнев не то всхлипнул, не то вздохнул. Выбора у него не было, поедет с нами, главное, чтобы не наделал глупостей сейчас или в дороге. Глядя на него, у меня возникало странное ощущение жалости и омерзения одновременно, с виду он не был похож на человека, способного отдать приказ на убийство опричников. Готов руку дать на отсечение, что Хлызнев служил этакой прокладкой, проводником чужой воли, не больше. Может быть, нашёл исполнителей, договаривался обо всём. Но идея убивать опричников точно принадлежала не ему.