Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Но то, что нападавшие пользовались не новыми кремневыми, а старыми фитильными, давало мне надежду. Возможно, получится успеть, потому что фитильные пищали совсем не так скорострельны, а я по привычке считал секунды так, будто против меня стояли мои собственные стрельцы.

— Ну, с Богом, — шёпотом выдохнул я, подскочил, крепко сжимая саблю, и рванул к противоположной стороне дороги, к кустам, в которых засел противник.

Или я, или они. Уйти мне отсюда всё равно не дадут. Не после того, как я застрелил двоих, да и вообще, не для того они меня подстерегали на дороге, чтобы просто так отпустить, поэтому иного выхода я не видел.

В кусты я вломился, словно лось во время гона. Сабля моя рассекла воздух, вспышка пороха ярким пятном ослепила меня на мгновение, но это была судорожная попытка неопытного стрелка защититься от моего удара. Шомпол тёмным росчерком просвистел над нами, я полоснул незадачливого татя саблей по груди, тут же отскочил назад, защищаясь от вражеского выпада. В кустах их оказалось двое.

Сапоги разъехались в жидкой грязи, я чудом удержал равновесие, неловко взмахнув саблей. Цели мой удар не достиг. Оставшийся в живых тать прорычал что-то невнятно, попытался садануть меня прикладом. Я вскинул саблю, ударил наотмашь, клинок звякнул о железный ствол пищали.

— Шайзе! — прокряхтел мой соперник.

Вот это новости. Немец, что ли?

Он вдруг с силой толкнул меня назад, пользуясь превосходством в весовой категории, я отлетел, теряя равновесие. Думал, он ринется вдогонку, но нет. Он вскинул пищаль и наставил на меня, вот только выстрелить я ему не позволил, рванул в сторону, а затем чиркнул носком сапога по грязи, окатывая его целым облаком мелкой жидкой дроби, чтобы сбить с толку. Грязь облепила его лицо, а я подскочил и с силой треснул его саблей плашмя прямо по темечку.

Всё было кончено.

Я тяжело вздохнул, осматривая в темноте место нашей схватки. Всё заняло считанные минуты, хотя мне казалось, будто я провёл здесь уже весь вечер. В этих кустах меня поджидали, и в этих же кустах встретили свою смерть. Впрочем, двое из нападавших были ещё живы, один — тяжело ранен, другой валялся в отключке после удара по голове.

Раненый лежал на спине и глядел в небо, шлёпая пересохшими губами в попытках прошептать молитву. Сабельный удар раскроил ему грудную клетку. Не жилец. Кто там хотел проявить ко мне милосердие? Я достал нож из-за пояса и без зазрения совести добил подранка. Второму я раскроил голову, но удар саблей плашмя только разбил кожу, черепушка его сохранила своё содержимое.

Я доковылял до второго, посмотрел в лицо, пытаясь узнать. Нет, раньше нигде не видел. Ткнул его сапогом в бок. Тот слабо застонал. Сотрясение мозга ему обеспечено, это точно.

Их лошадей поблизости видно не было, разве что в кустах я нашёл их лёжку и остатки вечерней трапезы. Придётся тащить этого ублюдка на собственном горбу до слободы. Или допросить здесь, не отходя от кассы. Выстрелы в темноте могли переполошить караульных в слободе, но это не точно, потому что к постоянным выстрелам все привыкли. Пальба тут шла ежедневно, разве что по выходным и праздникам затихала, но сегодня был обычный будний день.

Идти к слободе пешком было далековато. Единственную лошадь подстрелили эти молодцы, так что придётся либо останавливать кого-то проезжего, либо использовать старое народное средство передвижения, то есть, на пешкарусе. Надеяться на то, что найдётся ещё один такой же дурак, который отправится по темноте, не стоило.

Пленный снова застонал, начал ворочаться на земле, я подошёл к нему, снова заглянул в лицо.

— А, шайзе… — хватаясь за голову, протянул он.

Вот так удача.

— Вставай, швайнехунд, хенде хох, — проворчал я, снова ткнув его сапогом под рёбра.

Он не отреагировал. Видно, удар вышел чересчур сильным. Доверни я кисть хоть немного, развалил бы его от макушки и до середины груди, как пить дать.

— Ишь ты, недобиток… — буркнул я.

Что с ним делать, я так и не мог решить. То ли допросить здесь, то ли волочь на себе в слободу. А если это не последний, и где-то поблизости шастают его сообщники?

— Сколько вас было? — угрюмо спросил я.

Пленный меня проигнорировал, и мне пришлось повторить вопрос, кольнув его ножом в бедро, до опасного близко к его причиндалам.

— Фир… Четыре… — ответил он.

— И чьих будете? — спросил я.

Он нервно сглотнул, понимая, что может сейчас стать первым человеком, которому сделают обрезание в полевых условиях.

— Не понимай, — сдавленно произнёс он.

— Кому служите? — перефразировал я. — Кто платит вам?

Немец, выглядевший, впрочем, как самый обычный русский, устало прикрыл глаза, вздохнул.

— Их… Не знаю, вон главный… Он дела вёл… — кивнул он в сторону мёртвого товарища, который ещё даже не успел остыть.

Конечно, вали всё на мертвеца. Вернейшее средство, но я в подобную чушь не верил. О чём сразу дал понять ещё одним тычком ножа.

— Вспоминай, — сказал я. — Или тебе память освежить надо?

— Нет, нет! — забормотал пленник.

— Назовись, — приказал я.

Всегда лучше развязать язык, начав с самых простых вопросов, вывести на диалог. Имя, звание, номер воинской части.

— Яков Иванов сын, — сказал немец.

— Из тебя такой же Иванов сын, как из английской королевы, — буркнул я. — Как есть, назовись.

— Якоб… Шефер, — сказал он.

— Откуда взялся такой? — спросил я.

Немцев на русской службе было ещё не так много, как при Петре, но иногда встречались. В основном, из бывших пленных, взятых в Ливонии.

— Из Дерпта, — сказал немец.

— Кто велел на слуг государевых нападать? — спросил я.

— О майн готт… — вздохнул он.

Я немного пощекотал его острием ножа, напоминая о том, что ему лучше бы отвечать на мои вопросы без долгих раздумий, иначе я в его ответы не поверю.

— Сказали нам… Душегуб тут поедет, убийца известный, — сказал он. — Серебром заплатить обещали.

— Кто? — хмуро спросил я.

— Не знаю, — нервно сглотнув, ответил Шефер.

Я резко схватил его за правую руку, рубанул ножом по указательному пальцу. Больше ему из пищали не стрелять. К чести немца, он не завопил и даже не зашипел, дёрнулся только.

— Кто, — сказал я ровным тоном.

Чтобы немец понимал, что может лишиться ещё пары пальцев.

— Боярин какой-то… — скривившись от боли, сказал он.

— Какой? — вздохнул я.

— Не знаю имени… Захар с ним рядился, мы поодаль стояли, — баюкая повреждённую руку, сказал немец.

— Лошади ваши где? — спросил я, чувствуя, что уже устал от этого допроса и немного озяб в мокрой одежде.

Пусть лучше им займутся профессионалы. Я никогда мастером допросов не был, а вот среди опричников уже имелись способные люди.

— Да тут вон… За огородами… — процедил немец.

— А дружков твоих там за огородами нет? — усмехнулся я, начиная перезаряжать пистолеты один за другим. — Смотри, я ведь тебя быстрее прирежу.

— Нет, — сказал он.

— И даже лошадей не сторожит никто? — фыркнул я.

На окраине-то Москвы, вечером, где тебя натурально могут оставить без сапог, если вдруг потеряешься и начнёшь щёлкать клювом.

— Мальчишка там, — скривился мой пленник. — Один.

— Не люблю, когда мне врут, — покачал я головой.

Бить или ещё как-то наказывать, однако, не стал. Немец и без того глядел на меня волком. Я связал его руки за спиной, ткнул пистолем в спину.

— Веди.

Шагать по темноте, конвоируя пленного, удовольствие так себе. Ладно хоть идти оказалось не так далеко, и за огородом на самом деле обнаружилась стоянка, где под присмотром мальчишки-подростка топтались на месте осёдланные лошади.

— А ну, стоять, — приказал я, целясь в него из пистоля. — Руки вверх.

Мальчишка подчинился.

Вскоре я уже сидел в седле, а двое пленных шагали позади со связанными руками. Мы вернулись к дороге, на место побоища, погрузили мёртвых на остальных лошадей, а я собрал их оружие в свёрток и приторочил к своему седлу. На дороге осталась лежать только убитая лошадь, Гюльчатай, прошедшая со мной полстраны, и я тоскливо взглянул на неё в последний раз.