Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Опричник

Глава 1

Москва показалась на горизонте сиянием золотых куполов в прозрачном морозном воздухе. Мы с Леонтием приближались к ней с запада, проведя в пути больше двух недель. Торопиться было нельзя из-за моей раны, но и медлить тоже, и мы всё больше пускали лошадей шагом, останавливаясь на всё тех же ямах.

— Что за купола впереди, Никитка? — спросил меня Леонтий, мой дядька, то есть, телохранитель и учитель, холоп, приставленный отцом с самого рождения.

— Тушино, должно быть, монастырь Спасо-Преображенский, — сказал я. — Москва вон уже, почитай, рядышком.

Тут и метро будет, и даже не конечная станция. Город, не пригород. Пересекли мы МКАД или ещё нет, но его воображаемая граница где-то неподалёку.

И от этого на душе было спокойно и радостно. Добрались. Конечно, в самой Москве ещё неизвестно, что будет, но ощущение приближения к цели вселяло уверенность в успехе. Ещё и денёк сегодня выдался на удивление погожий, ясный. Мороз и солнце, и так далее по тексту.

— Сразу к государю отправишься? — спросил дядька.

— С дороги-то? Не, — отмахнулся я.

— В слободу поедем? — спросил он.

— Далеко, — сказал я. — В городе остановимся где-нибудь, в баню сходим, отдохнём. А завтра уже в Кремль, свежие и отдохнувшие. Неуважение будет к царю, ежели вот так сразу заявимся.

— Тоже верно, — согласился дядька.

В сумке у меня покоились письма покойного ныне князя Андрея Михайловича Курбского, подтверждающие факт измены царю и намерение отъехать в Литву, как только представится удобный момент и повод. А изменников царь не любил. Курбского он бы наверняка наказал от всей широты души, если бы я не предусмотрел всё заранее и не убил князя в поединке. Сам, правда, чуть ласты не склеил, но это дело десятое. Главное, что первый русский диссидент теперь гниёт в могиле, а не тявкает из-за границы, обливая грязью царя и Отечество.

Правда, оставались ещё и другие. Многие бояре и князья были крайне недовольны политикой Иоанна, который последовательно укреплял свою власть. Медленно, шаг за шагом, заставляя знать идти на мелкие уступки всё больше и больше. Слона надо есть по кусочку, и государь не спешил, но недовольные и обиженные всё равно появлялись, и заговоры с интригами множились и крепли. Начиная от самых безобидных вроде «заставим царя отменить реформы» и заканчивая убийством царской семьи и помазанием на царство его двоюродного брата, Владимира Старицкого.

И подобных интриганов хватало как в столице, так и в провинции, начиная от Великого Новгорода и заканчивая далёкой Астраханью. Работы мне хватит надолго.

Мы въехали наконец в Москву, которая сейчас была не тем мегаполисом, который я знал, а всего лишь огромной деревней, надеясь остановиться где-нибудь поближе к центру, хотя бы у Китай-города.

Отовсюду доносились людские голоса, конское ржание, собачий лай, детские вопли и смех. Пахло дымом из печей и конскими яблоками. Воздух в Москве был ничуть не чище, чем в двадцать первом веке, а то и наоборот. Сотни и тысячи топящихся изб, в том числе, топящихся по-чёрному, генерировали тонны дыма и сажи, отчего снег в городе напоминал соль с перцем.

Остановились мы в уже знакомом месте, неподалёку от Лубянки. Постоялый двор тут был вполне приличным, подороже иных, селились в нём не все подряд, а только уважаемые и небедные люди. Купцы, приехавшие по торговым делам, дворяне, приглашённые в Москву, богатые паломники.

Зимовать, впрочем, почти все предпочитали дома, но когда нужда гонит прочь, заниматься делами, особо не повыбираешь. Вот и нам не сиделось на месте, хотя я, признаюсь честно, с удовольствием бы сидел в отцовском поместье у тёплой печки. А то и вовсе строил собственное в землях черемисов, на пожалованной мне земле. Надо будет, кстати, наведаться туда. Взглянуть, что вообще из себя представляет моё поместье, с которого, между прочим, я обязан по разряду выставлять воинов.

Но пока — Москва и московские дела.

После долгой дороги расслабиться в жарко натопленной бане, сидя с кружкой пенного, это не просто удовольствие, это настоящее блаженство. Смыть с себя застарелый пот и дорожную грязь, подышать паром, прогреваясь до самых косточек после долгого зимнего путешествия. Я даже представил, что мне пришлось бы ехать сразу в Кремль, благоухая конским потом. Да мне самому стыдно стало бы.

Рана моя затянулась, оставив после себя уродливый шрам как напоминание о том, что никогда не стоит поворачиваться к недобитому врагу спиной. Даже если ты думаешь, что бой окончен.

Следующим утром я облачился в доспех, подаренный мне государем, взял сумку с письмами, и поехал к Кремлю, чистый, свежий и ухоженный. В Кремле меня знали, если не в лицо, то понаслышке точно, я успел и примелькаться, и стать фигурантом самых разных слухов.

Мне повезло, царь оказался в Москве, а не в очередном путешествии. Так что я прошёл в царские палаты, через рынду попросил доложить о моём прибытии постельничьему Вешнякову, а тот уже должен был доложить самому Иоанну.

В том, что государь меня примет, я даже не сомневался, после того, как я помог вывести на чистую воду одного из отравителей царицы, он бы меня выслушал, даже если бы я открыл дверь в его покои пинком. Но дёргать тигра за усы лишний раз не стоит, поэтому я держался традиции и терпеливо ждал, когда Иоанн Васильевич соизволит уделить мне немного своего драгоценного времени.

Ждать пришлось около часа, и я это всё время просидел, перечитывая письма Курбского и Жигимонта. Чужую переписку вообще очень занимательно читать, порой узнаёшь человека совсем с другой стороны.

— Никита Степанов сын? — окликнул меня боярин Вешняков, знакомый уже по Можайску.

— Он самый, здравия желаю, Игнатий Михайлович, — поднялся я, убирая письма обратно в сумку. — Как государь? Как Настасья Романовна?

— Слава Богу, — перекрестился Вешняков. — Поправилась государыня. Иоанн Васильевич в делах весь, так что желательно бы тебе поскорее… Что у тебя, челобитная?

— Нет, не челобитная, — усмехнулся я.

Стало даже интересно, как царь отреагирует на измену одного из своих ближников. Князь Курбский был одним из его доверенных лиц, не единожды награждённым и обласканным. Точно как кавалер ордена Андрея Первозванного, гетман Войска Запорожского и один из ближайших сподвижников Петра, Иван Степанович Мазепа, ещё один известный предатель.

Принял меня государь в малом кабинете, оторвавшись от чтения какой-то книги. Взгляд его был спокоен.

Я поклонился, произнёс положенную здравицу.

— Быстро ты отвоевался, сотник, — усмехнулся Иоанн Васильевич. — Нешто передумал? Сам же в Ливонию рвался, разве нет?

— Гонцом я ныне выступаю, от князя Ивана Мстиславского, воеводы твоего, — произнёс я.

— Курбского же я назначил ратью командовать, — нахмурился Иоанн.

— О том и хотел я поведать, государь, — сказал я. — Изменником князь Курбский оказался.

— Чего⁈ — воскликнул царь.

Я молча протянул ему пачку писем. Иоанн выхватил их из моей руки, положил на пюпитр прямо поверх книги, начал читать одно за другим, поминутно меняясь в лице.

— Стервец… Ох, стервец… — бормотал он. — И где он⁈ Убёг? Поймали?

— Преставился, — коротко ответил я.

У Иоанна сверкнули глаза, он весь кипел от гнева, искрился, как оголённый провод. Не влезай, убьёт.

— Жигимонту продался… И ради чего? За какие грехи мне это… — тихо произнёс царь.

Я молча ждал, когда он закончит чтение.

— Преставился как? — спросил он, вновь поднимая на меня взгляд. — Когда?

— На Обрезание Господне, голову я ему отсёк, — сказал я.

— Ты? — не понял государь.

— Напал он на меня. Тому все бояре свидетели, первым напал, на безоружного! — на всякий случай зачастил я. — После того, как я его в измене обвинил прилюдно.

— Ла-адно… — протянул царь, хмуря брови.

— Полками командование князь Мстиславский принял, шлёт тебе свой поклон, — добавил я, протягивая ему запечатанное письмо от воеводы. — Выступили в поход на Мариенбург, от него, мыслю, на соединение с юрьевскими пойдут.