Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Однако всю ответственность за содеянное придётся нести именно Богдану Хлызневу-Колычеву. Сомневаюсь, что боярский суд его оправдает.

Сотник Хлызнев покорно дал себя увести. Вероятно, понял, что глупостей делать не стоит, иначе можно серьёзно огрести, причём даже ногами. Я окинул взглядом его светёлку, по которой словно прошёл Мамай.

— Степан! Кирилл! Обыщите здесь всё, — приказал я. — Потом спускайтесь.

Опричники начали профессионально шмонать сундуки и шкафчики, а я пошёл во двор кремля, вслед за нашим клиентом. Тот растерянно озирался по сторонам, везде натыкаясь взглядом на фигуры в чёрных подрясниках. Звенигородские стрельцы к аресту сотника отнеслись, можно сказать, равнодушно. Поглядывали издалека, но не вмешивались, да шептали друг другу на ухо самые невероятные небылицы про опричников.

Воевода Звенигорода к нам так и не вышел.

Обратно в Москву мы отправились незамедлительно, на этот раз не жалея лошадей. В слободе их ждёт отдых, а нас — опять работа. Хлызнев ехал с нами практически добровольно, даже не пришлось его вязать его. Мы только забрали у него саблю и ножи, просто на всякий случай. Поначалу он пытался расспрашивать опричников, узнать хоть что-нибудь, но вскоре перестал, когда понял, что отвечать ему никто не собирается.

В Москву приехали уже затемно. Вернее, в слободу, потому что саму Москву мы проехали насквозь. Сразу проводить очную ставку не стали, разместили Хлызнева в одной из избушек, приставили к нему охрану. Ночью Хлызнев попытался выбраться через дымоход, но не преуспел.

Очную ставку с нанятыми татями устроили следующим же утром. Богдан Никитич старательно делал вид, что не знает этих людей. Он и в самом деле мог их не знать. Договаривался он с покойным уже татем, но мальчишка уверенно показал на Хлызнева, мол, видел его. Он, дескать, обещал им аж по рублю за каждого убитого опричника, и они вышли на охоту.

Показали и покойников, начавших уже пованивать. Я внимательно наблюдал за реакцией молодого боярина, и тут он тоже невольно выдал себя. Дёрнулся, завидев труп того, с кем заключал сделку, хотя на всех остальных смотрел равнодушно. Этого оказалось достаточно.

Хлызнева тотчас же взяли под стражу, посадив уже не в избу, а в холодную, ну а я вновь отправился в Кремль. Придётся Иоанна Васильевича немного расстроить.

Допрашивать сотника пока не стали, на это ещё будет время. Я уже и так знал, что он скажет, когда расколется. Что на всё это дело его подбил князь Владимир Старицкий, двоюродный брат царя, третий в очереди на престол Московского царства. Или его матушка, княгиня Ефросинья Старицкая, опытнейшая интриганка.

Царь принял меня в своём рабочем кабинете, крохотном закутке Кремля, от которого у кого-нибудь мог бы случиться приступ клаустрофобии.

— Здрав будь, государь, — поприветствовал я его. — Взяли мы Хлызнева, поспрошали. Виниться не винился пока, но чую, есть на нём грех. Только чужой.

— Чужой? — не понял Иоанн.

Он снова стоял у пюпитра и лично, собственной рукой, писал какое-то очередное письмо.

— Чужой, государь, — кивнул я. — Самому бы ему смелости не хватило чужую смерть покупать.

— Вот как? — хмыкнул царь. — И чей же грех на нём?

Он и сам прекрасно знал ответ. Знал, но не желал произносить это имя вслух, не хотел признавать, что его двоюродный брат пошёл на такое преступление, пусть и чужими руками. Хотел, чтобы я назвал имя. Чтобы всегда можно было пойти на попятную и сказать, что это я ошибся, а не он.

Вот только я не ошибался.

— Владимира Старицкого, государь, — сказал я.

Иоанн тяжело вздохнул, перекрестился, пробормотал короткую молитву. Я видел, как идёт борьба в его душе, как он не хочет признавать очевидное, как он устал от постоянных интриг и заговоров, опутывающих его с самого детства. Желание пресечь все эти заговоры всё-таки победило.

— Владимира, говоришь… — прикрыл он глаза, стискивая пальцами край пюпитра. — Будет тебе Владимир.

Глава 22

Обещанного, как говорится, три года ждут. Я рассчитывал, что царь даст мне приказ брать Старицкого немедленно, пока он находится в Москве, здесь, под боком, но Иоанн почему-то медлил, осторожничал. Это было полностью в его характере, царь семь раз отмерял, прежде чем отрезать, но лично меня это несколько раздражало.

Хлызнева-Колычева, однако, взяли под стражу по приказу царя, и на этом дело пока заглохло, а мы снова погрязли в рутине. Я негласно установил за Старицким наблюдение, насколько это было возможно с нашими ограниченными ресурсами. Всё же внедрить в его окружение своих людей было нереально, князь принципиально не набирал новых слуг в Москве, а привозил из своей вотчины. Так, в принципе, делали почти все.

Я каждый день мотался из слободы в Москву по делам и не только, регулярно встречался с Евдокией, несколько раз заехал к мастеру Рыбину и на Пушечный двор к мастеру Ганусову. Всё шло своим чередом.

Ездить приходилось в сопровождении, хоть оно мне и не нравилось, тяготило, как привязанная к лодыжке гиря. Привыкнуть к тому, что я теперь важная персона, которой требуется постоянный эскорт, я пока так и не мог.

К царю пока не ездил и не заходил, даже если по делам оказывался в Кремле, предпочитая лишний раз не мозолить ему глаза и не напоминать о себе, хотя, наверное, стоило бы. Как минимум стоило напомнить о его обещании выдать разрешение на арест Старицкого.

Время близилось уже к лету, вовсю зеленела листва на деревьях. Я с ужасом осознал, что уже почти год нахожусь здесь, а толком ничего так и не сделано. Ну, разве что патрон внедрил, да то бумажный, а не промежуточный. Самогонный аппарат, который я всё-таки смастерил, в промышленных масштабах я пока внедрять опасался. Споить русский народ, познакомив его с дистилляцией, так себе достижение для попаданца. Да, стрельцы применяли мой устав, единороги потихоньку поступали в войска, но этого мало.

Но сколько бы я ни думал о новых свершениях и прорывных изобретениях, ничего толкового в голову так и не приходило. Все мои мысли были заняты службой, и на этом поприще я добился гораздо больших успехов. Изменники и предатели лишались постов, чаще всего вместе с жизнью, а те, кто ещё не успел предать, получали шанс передумать, опасаясь за свои жизни. И одно только это, на мой взгляд, укрепляло государство.

В Ливонии война тоже шла ни шатко, ни валко, армия Мстиславского громила орденцев в поле, вела осады с переменным успехом и без громких побед. Все ждали, когда в войну вступит Сигизмунд со своими ратями. Но Сигизмунд осторожничал. Или ждал, когда русская рать ослабит Ливонию настолько, что её можно будет забрать самому.

Короче говоря, ни у меня, ни в Московском царстве ничего особенного не происходило. До тех пор, пока в мою избу не ворвался вдруг Леонтий, взъерошенный и перепуганный.

— Никитка! Пожар! — воскликнул он.

Я подскочил на месте. Пожар это серьёзно, учитывая, что абсолютно все здания тут, кроме Московского Кремля и церквей, строились из дерева. Москва горела регулярно. Её и строили-то, заканчивая улицы тупиками, «концами», чтобы огонь не пролетал сквозь весь город, а сам собой гас, после того, как выгорит тот или иной конец. Это даже за крупные пожары не считали.

— Где пожар? — спросил я.

Погода в последние дни стояла сухая и ветреная. Идеальная для дикого огня.

— Москва горит! — ответил дядька.

Я выбежал на двор. На западе виднелось красное зарево. Опричники, занимавшиеся во дворе боевой подготовкой, стояли и глазели на это зарево, как бараны.

— Твою мать… — выдохнул я. — Боевая тревога!

Тут же поднялась суматоха, опричники, заслышав команду, забегали по двору, закричали, повторяя команду для тех, кто не услышал с первого раза. Я и сам кинулся обратно в избу, чтобы взять всё необходимое. Москва горела, горела серьёзно, и там наверняка требовалась наша помощь.

Да, мы не пожарные. Но пожарной службы, как таковой, тут и не было, пожары тушили всем миром. Да городовые стрельцы, как и мы же, приходили на помощь в критической ситуации. Никаких пожарных машин, длинных рукавов и брезентовых курток, только топоры, багры и крючья, чтобы растаскивать и ломать горящие постройки.