Барин-Шабарин 4 (СИ) - Старый Денис

Но то ли Артамон уже был не тот, хотя спать он и вправду не давал ей долго, то ли сама Елизавета Леонтьевна несколько изменилась. Она не забылась окончательно в его объятиях. Обиженная и оскорблённая Елизавета Леонтьевна решила, что не сможет жить, если хоть каким-то образом не отомстит за себя. Опасаясь осуждения и презрения со стороны губернского света, Елизавета Леонтьевна Кулагина ранее пошла на сделку и с Шабариным, и после еще и с Третьим Отделением. То состояние, которое она после смерти мужа предполагала полностью забрать себе, уменьшилось на две трети.

Вдова Кулагина считала, что убийство или какие-то более жёсткие методы мести — не для неё. А вот поставить под сомнение такую со всех сторон добрую и деятельную личность, как Алексей Петрович Шабарин, она посчитала своим долгом. Женское чутье подсказало, что Шабарин более всего уязвим со стороны своей жены.

— Любовь моя! — Артамон сполз по креслу, обнял Елизавету Леонтьевну за щиколотки, и медленно стал поднимать кисть своей правой руки вверх по женской ноге.

— Руки прочь! — строго сказала Кулагина, ощутимо ударив по руке своего любовника.

— Но отчего же, любимая? — недоумённо спросил Артамон, не привыкший к отказам, тем более со стороны вдовы Кулагиной.

— Прежде всего — дело! — строго сказала Елизавета Леонтьевна. — Цветы доставлены. Теперь нам нужно продумать, как и где ты появишься в обществе. Что будешь говорить. Нельзя же так, напрямую сказать, что ты был в любовной связи с женой Шабарина.

— Любимая, но… я же всё прекрасно понимаю! — сказал Артамон и настойчиво стал повторять попытки начать новый акт своей продажной любви.

Продажная, конечно же, она была со стороны Артамона. Елизавета Леонтьевна не скупилась на серебро, покупая тело и некоторые помыслы своего любовника, к которому всё же чувствовала страсть, пусть уже и не такую, что заставляет забывать обо всем. И в этот раз вдова, закрыв от наслаждения глаза, не сразу предотвратила приставания красавца-художника.

— Мария Марковна Шабарина не станет ли нам помехой? — резко и жёстко спросила вдова Кулагина, схватив за ухо своего любовника. — Мне не хотелось бы делить тебя с этой курвой.

— Но это же всё для дела, ты же, любовь моя, сама об этом говорила! Больно же! Ухо оттопырится, — взмолился Артамон и принялся приглаживать волосы со стороны покрасневшего уха.

Елизавета Леонтьевна со злорадством посмотрела на три картины, которые стояли прислонёнными к деревянной стене. Такой пошлости, что была нарисована на этих полотнах, не позволяли даже самые беспринципные натурщицы.

— Всё, что тебе удаётся рисовать — это голые престарелые бабы, — усмехнулась Елизавета Леонтьевна.

Кулагина даже не хотела и думать о том, что она заметно старше своей конкурентки, вдовы Шабариной. Да и мать помощника губернатора сейчас выглядела гораздо привлекательнее, чем Елизавета Леонтьевна. Это в молодости жена бывшего вице-губернатора Екатеринославской губернии с любой прелестницей могла сравниться по красоте, а теперь… сейчас годы берут своё.

На этих трёх картинах, о которых злорадно говорила Кулагина, была изображена Мария сейчас арковна Шабарина. Причём даже не в античном стиле, с красивой обнажённой грудью и с возлеганием женщины на простынях. Картины были ничем иным, как непристойностью. Устроившаяся в этой комнате парочка не знала этого, но в будущем такое могли бы назвать «порнографией».

Не только обольщение женщин было путем Артамона к богатству. Он не гнушался порой и шантажа. Женщина на пике любви к Артамону была согласна на все, в том числе и на неприличный рисунок, казавшийся ещё одним свидетельством того, что от страсти к ней мужчины теряют голову. Отношения заканчивались рано или поздно (чаще, конечно же, рано), а картины оставались. И их можно было пустить в дело.

Артамон любил красивую жизнь. Ведь только часы, которые носил в кармане этот альфонс, стоили порядка трехсот пятидесяти рублей и были исполнены в золотой оправе. И так во всём. Артамон жил только в лучших гостиницах, ел только лучшую еду, имел собственный экипаж, которому прохожие кланялись, предполагая, что это мог ехать какой-нибудь князь или граф, только что герба на карете не было. И терять такую жизнь он не собирался.

Так что компрометирующие Шабарину картины были бережно изъяты из хранилища художника в Петербурге и привезены в Екатеринослав. Ни Кулагина, ни Артамон не были уверены в том, что Шабарина вновь польстится на своего любовника, и картины были своего рода перестраховкой, чтобы побудить Марию Марковну Шабарину предать — если не своего сына, то, как минимум, невестку. Шантажировали нужно было, конечно, всеобщим обозрением рисунков. Ведь достаточно было хотя бы на час вывесить это «творчество» в каком-нибудь ресторане, чтобы вся публика оценила анатомические особенности матери помощника екатеринославского губернатора.

В свою очередь Мария Марковна Шабарина пришла к выводу, что ее собственный позор станет слишком уж страшным ударом по сыну. Ну, а то, что будет опозорена жена Алеши, эта молодая профурсетка — меньшее из зол, хотя Лизу и было жалко.

Так что Мария Андреевна пошла на сговор с Артамоном, при этом даже не предполагая, кто именно стоит за всей этой интригой. Если бы Шабарина узнала о том, что это Кулагина интригует против её сына, то она, скорее спалила бы тот небольшой дом на окраине Екатеринослава, который тайно снял Артамон, чем стала помогать своей сопернице.

Но Марией Марковной двигали ещё и другие мотивы. Вдова Шабарина не оставила намерений женить на себе губернатора Екатеринославской губернии. И это замужество не могло бы не стать интересным для Артамона, а потому Мария снова стала бы любовницей красавца-художника, пусть уже будучи замужней. Но пока Шабарина предпочитает оставаться в образе честной и благородной женщины, может быть, только один раз оступившейся.

— Сегодня ты появишься в ресторане. Но сидеть долго там не будешь, а только лишь спросишь, где находится Елизавета Дмитриевна Шабарина. Сделаешь это так, чтобы обязательно услышали многие, — наставляла своего любовника Елизавета Леонтьевна.

— Все сделаю, моя любимая, — шептал Артамон.

— Всё сделаешь? — лукаво переспросила вдова Кулагина. — Так не медли же! Снимай с меня это чёртово платье!

От автора: Новинка от Гурова! «Военкор: назад в СССР». Я попал в эпицентр событий на Ближнем Востоке. Идёт война Израиля с Сирией. СССР не может остаться в стороне. Как и США… https://author.today/reader/439649

Глава 17

Высокий и немного полноватый, в морщинах старик сидел в большом кресле, которому не то чтобы в палатке место, а даже не в каждом кабинете встретишь. И в целом палатка командующего была оборудована не только для работы, тут было более чем уютно и отдыхать. Стояли шкафы, стол, за ширмой полноценная, а не походная кровать. С другой стороны, почему бы и нет, все же великий, на чём сходились многие многие, полководец тут корпит над гениальными планами разгрома венгерского восстания.

Старик с большим интересом рассматривал меня. Я не смущался. Хотел было в себе покопаться и найти некий пиетет, уважение или восторг, что заставляли бы вздрагивать от взгляда великого военачальника. Но… увы, не находил.

Стариком был светлейший князь, генерал-фельдмаршал Иван Фёдорович Паскевич-Эриванский. Да, это был именно он, великий и несокрушимый, победитель персов и польских повстанцев, не знавший поражений полководец, самый именитый в современности.

И я не видел в этом человеке воителя без страха и упрека, более того, теперь он проявлял растерянность — Иван Федорович Паскевич явно не знал, как ко мне относиться. По всем показателям я тот, которого могли бы назвать «выскочкой». Словно мальчишка, выскочил из лесу, устроил целое сражение, разбил элитный отряд польских уланов, перебил генералов и полковников Польского легиона, оставляя это воинское формирование без высшего командования.