Барин-Шабарин 4 (СИ) - Старый Денис

Острое желание доказать, что фельдмаршал не прав, начинало заполнять моё сознание. Всё же я — человек из будущего, и у меня намного меньше пиетета перед высокопоставленными людьми. Здесь и сейчас Паскевич для многих — небожитель. Ему доверяет император, армия верит в его удачу и военный гений. но Иван Фёдорович не хочет видеть чуть дальше, чем войны с польскими повстанцами и персами. И это, выходит, именно я должен доказать ему, что воевать можно по-разному.

— Командир, что-то случилось? — спрашивал меня Тарас, ожидавший с группой бойцов на выходе из шатра командующего.

— Скажи, если бы стояла задача проникнуть в русский лагерь и взять в плен командующего, ты бы смог это сделать? — оглянувшись по сторонам и не заметив никого чужого, спрашивал я.

— А это надо сделать? — удивлённо спрашивал Тарас.

— А ты что скажешь, Петро? — обратился я к ещё одному своему доверенному бойцу, пока Тарас обдумывал мной сказанное.

— Взяли бы, барин, как пить дать, взяли бы! — отвечал мне десятник.

— Вот и я о том же. И сейчас все армии так воюют. На въезде и выезде еще ставят посты, а вот мы здесь, возле шатра командующего, с оружием, и никто за нами даже не наблюдает, — говорил я.

Это непреложный закон, когда на действие находится противодействие. Особенно это важно в военном деле. Военная история учит: если появляются более мощные средства поражения, поменяется обязательно и тактика боя, появляются всё более укреплённые позиции, окопы, блиндажи. Вот и выходило, что раз нет диверсионных групп, способных проникать на территорию лагеря противника, то никто подобного и не ожидает. А поэтому…

— Тарас, тебе — еще раз разведать все подходы венгерскому лагерю. Нужно знать, как туда проникнуть, где находятся склады. Никому об этом не рассказывать, а до заката доложить со своими предложениями, — отдавал я приказы.

Проводить разведку фельдмаршал не запрещал. Просил даже, если какая интересная информация попадётся, доложить командованию, ни ему напрямую, а через генерала Чеодаева. Так что любые диверсионные действия я могу прикрывать именно разведкой. Впрочем, одно другому не мешает, одно другое дополняет. Можно и пошуметь и языка взять. Хотя… пытать же никто не будет, но, хотя бы я покажу наши возможности.

Вечером информация была мне доставлена. Как и предполагалось, в польско-венгерском войске расхлябанности было никак не меньше, как бы ни больше, чем в русских войсках. Конечно, посты были, даже караулы имелись, но служба велась из рук вон плохо. Венгерские солдаты, половина из которых и солдатами не были, службу знали плохо, это и раньше было понятно. Кроме того, я ещё не знал в истории ни одного примера, когда бы поистине революционная армия была бы дисциплинированной и организованной.

Можно много говорить о том, что Красная Армия в девятнадцатом году следующего столетия стала организованной силой, разбила белогвардейцев. Вот только, я считаю, что в девятнадцатом году Красная Армия перестала быть поистине революционной, она стала армией нового государства, пусть войска и были идеологически накачены. У меня было такое убеждение, что что революция — это порыв, а на энтузиазме выиграть войну невозможно, армия же — это сложнейший организм на службе у государства. Это логистика, комплектование, и не хаотичное, это тыл… Революционно настроенной русская армия была, когда формировались солдатские комитеты на фронте Первой мировой войны, и солдаты решали, идти ли им в бой, или лучше поспать.

Ну а мы чуть за полночь выдвинулись к венгерскому лагерю. Сделали это так, чтобы не быть замеченными и своими.

Что-то в последнее время мне нравится сидеть в засаде. Хватает времени подумать, многое переосмыслить. Как сейчас, когда два десятка моих лучших бойцов расположились всего в трёх с лишком сотнях шагов от поста венгров на въезд в их полевой лагерь. Мы дожидаемся у вражеского лагеря так называемого «волчьего часа». Именно в предрассветное время организму спится крепко. Даже в дисциплинированных и обученных армиях в предрассветный час караульные могут уснуть. Что уж говорить про простых венгерских повстанцев.

Я уважаю венгров. Они сражаются отчаянно, если бы не Россия, то смогли бы австрийцев даже и победить. Вот только эта победа была бы не из-за того, что венгры сильны, а потому что слабы австрийцы. Ведь часть венгерских повстанцев — это дезертиры, которые сбежали с австрийской службы и поддались националистическим идеям. Австрийскую армию лихорадило, она разлагалась, при этом подкашивалась и финансовая нога этого колосса. Была и другая проблема. Император в Австрии был молодой, он далеко не сразу взял себя в руки и стал действовать.

И как же всё это плохо для России! Казалось бы, победа — это ведь хорошо! Престиж русского оружия, восхваление русских генералов, императора — в этом не могло быть негатива. Кроме того, внутри страны нет никаких брожений, потому что все видят, сколь сильна и величественна нынешняя власть. Одни купаются в лучах славы, другие застряли и блаженствуют в полусонном состоянии. А если и найдётся тот человек, который скажет, что нужно извлечь ошибки из Венгерского похода, то его просто заклюют, уничтожат, распнут, сочтут идиотом, заслоняющим солнце, под лучами которого греются «великие».

В истории сложно найти примеры, когда победители начинают системные реформы в своей стране. Чаще всего всё начинается только после серьёзных провалов. И поражение в Крымской войне в той, иной реальности стало таким провалом.

Так, может быть, я не прав, и не стоило влезать во всё это, а нужно пустить ситуацию на самотек, чтобы было как и в прошлой истории? Если Россия не потерпит поражение, то не будет отмены крепостного права, а ведь она нужна, пусть и вышла такая ублюдочная, непродуктивная и несправедливая реформа. Тогда не случится и реформы в армии.

Нет, сомнения прочь! Взялся за гуж — не говори, что не дюж. А то, что я пока не вижу, как быстро победить в Крымской войне, только подтверждает, как сложна обстановка. Может, только мои действия здесь и сейчас, на венгерской земле, хоть как-то найдут отклик военных, и они уже не будут столь скептически относиться к моему отряду через лет пять, когда я рассчитываю вновь действовать. А уж тогда я соберу не отряд, а целый полк.

— Что? — спросил я почти неслышно подползшего ко мне Тараса.

— Можем начинать, все готово, — сказал главный разведчик моего отряда.

— Начинаем. Покажем сегодня, чему научились и как умеем воевать, — решительно сказал я.

Глава 18

— Двое там не спят, разговаривают, гогочут, как те гуси. Можно подойти и взять в ножи, — предложил Тарас.

— Возьмёшь с собой Петро и Федоса, — сказал я, и даже в потёмках рассмотрел недовольство на лице Тараса.

Он предпочитал проводить операции только с десятком, с которым лично тренировался. Несомненно, подобрал он себе ещё тех головорезов, в том числе из бывших полууголовных элементов. Но ведь мне и не надо всех победить. Нам, прежде всего, нужно обкатывать своих бойцов, приучить их не бояться крови и быстро принимать решения. На войне, в схватке побеждает не тот, кто лучше готов физически, а тот боец, который готов пойти ради победы на всё. И вот для этого нужно не бояться крови. Теория без практики в этом деле ничто.

Я грозно взглянул на Тараса, и он потупил взор. Не только монеты мотивировали моего десятника. У меня в поместье рос и воспитывался его сын. Причем Маша взяла попечительство над мальчиком и чуть ли не заменила ему мать. Тарас прекрасно все понимал и желал своему наследнику только добра, осознавая, что сам не может дать мальчику всё то, что нужно. Так что Тарас впервые за последние месяцы проявил сомнение в моем приказе — и теперь согласился лишь под давлением.

Когда глаза привыкли к потёмкам, возможно стало рассмотреть, как семь продолговатых бугорков медленно двигаются в сторону венгерского лагеря. Я почти уверен, что в этих маскхалатах бойца было бы нелегко распознать и при дневном свете. Тем более, когда подобного не ожидаешь. Кто же додумается до подобной маскировки? А ищем мы глазами только то, что уже видели.