Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Теперь ни у кого не было сомнений, что никакой лихоманки тут нет, Хохолков просто пытался выиграть немного времени.

Наконец, в одной из светлиц обнаружился сам князь. С луком в руках, он стоял у распахнутого окна. Был это худой и болезненный человек, с клочковатой светло-рыжей бородой, впалыми глазами и морщинистым лицом, но лук он держал крепко, на нас глядя с неприкрытой ненавистью.

— В щиты берите его! — крикнул я.

Щитовики побежали к нему, прикрываясь от выстрелов, но князь всё равно умудрился всадить одному из них стрелу в ногу. Вот только это его не спасло. Окованный железом край щита ударил его в лицо, разбивая хрупкую мягкую плоть и выламывая зубы, Хохолков отшатнулся к окну.

Выпасть ему не позволили, схватили за руки, скрутили. Лук вывернули из ослабевших рук, пояс с саблей расстегнули, забрали. Связали его в локтях, поволокли наружу.

— Никит Степаныч… — с жадным блеском в глазах обратился ко мне один из опричников. — Это самое… Дозвольте обыск провести? Вдруг у него ухоронки какие тут? Али письма подмётные, или ещё чего…

Я окинул светлицу пристальным взглядом. Богатое убранство московского княжеского жилья могло впечатлить кого угодно. Даже меня, повидавшего за свою жизнь немало, что уж говорить о худородных опричниках, далёких от княжьих палат.

Будь это военное время, боевые действия против внешних врагов, а не внутренних, всё подворье стало бы законной добычей захватчиков. Но мы находились не в Варшаве и не в Стамбуле, а в Москве.

— Никакого обыска. Не сейчас, — отрезал я. — Всё опечатать, закрыть. Выходим.

Разочарование на лицах опричников разглядеть было нетрудно, никто и не скрывал своих эмоций. Нашему раненому помогли подняться, ему повезло, стрела не задела ни кость, ни крупные сосуды, пройдя насквозь через мясо, а мясо зарастёт. Хотя приятного всё равно мало.

Обыскать всё можно и потом. А вот допросить князя желательно прямо сейчас, пока он ошеломлён ударом по морде и захватом его подворья.

Дом опечатали, а самого Ивана Юрьевича завели в конюшню, вернее затолкнули внутрь. Со связанными руками он равновесия не удержал, повалился на пол, пачкая бархатный кафтан соломой и конским навозом. Я вошёл следом в сопровождении ещё пары опричников.

— Иван Юрьевич Хохолков-Ростовский, князь… — произнёс я задумчиво, глядя на него.

С выбитыми зубами и разбитым лицом он напоминал упыря после трапезы. С запекшейся кровью на бороде, бледный, дрожащий.

— Профались ты к фёрту, сволофь, — прошепелявил он.

Я посмотрел на него с жалостью и презрением. Выглядел князь Хохолков откровенно жалко, и его ругань воспринималась только как жест бессилия. Я поднял взгляд к балке под потолком конюшни, взял с гвоздика на стене верёвку, перекинул через балку. Князь испуганно наблюдал за моими действиями, но остатки былой гордости не позволяли ему просить пощады.

— Подымайте, — приказал я, закончив вязать узлы на его запястьях. — Медленно.

— Будь ты проклят, — процедил Хохолков.

— Это ты уже проклят, за своё клятвопреступление, — фыркнул я. — Иудин грех самый тяжкий, так что гореть тебе в аду, князь. Но если душу облегчишь, расскажешь всё без утайки… Царь милостив. Авось позволит в монастырь уйти, грех отмолить.

Князь только дёрнул щекой. Двое дюжих опричников потянули за конец верёвки, перекинутой через балку, заставляя побитого и униженного князя подняться на ноги, поднять руки за спиной, а потом встать на цыпочки. Я жестом приказал остановиться. Пока что. Выворачивать суставы пока ещё рано.

— Государь поспрашивать тебя велел, — сказал я. — Знаешь ведь, кто я?

— Фёрт рогатый в облифье людском, безбожник, посак, холоп безродный, — прошипел он беззубым ртом.

— Значит, знаешь, — сделал выводы я, пропуская всю эту ругань мимо ушей. — Пошто клевету возводил на меня?

— Фто говорил, на том крест целовать готов, — прошепелявил Хохолков.

— Значит, не желаешь во грехе каяться, — вздохнул я. — Печально.

Опричники по моему знаку потянули дальше, выворачивая плечевые суставы несчастного князя. Он зашипел от боли, потом завопил. Я махнул рукой, и верёвку немного выбрали, позволяя ему снова встать на цыпки.

— А брехал ты изрядно, князь. Дескать, я государя с царевичами потравить хотел, да брата его Юрия на престол посадить, — фыркнул я. — В своём ли ты уме, князь?

Хохолков злобно пыхтел, не желая отвечать.

— Родич твой, Ростовский, на тебя указал, — сказал я. — Жигимонту продаться затеяли вы, всем семейством.

— Навет, — выдохнул он.

— Он сие на дыбе повторил, и не раз, — сказал я, достав нож из-за пояса и демонстративно принимаясь чистить ногти. — А ты повторишь?

Хохолков вздрогнул, шумно втянул пахнущий конским потом и сеном воздух. Пытка могла затянуться очень надолго, а умелый палач всё равно вытянет всю правду. Отпираться смысла не было. И князь заговорил. Словно прорвало плотину, сдерживающую бурные воды. Я даже пожалел, что не взял с собой писаря, чтобы вести протокол допроса. Запоминал так.

Глава 18

Князь Хохолков заложил всех, кого только мог, выдал всё без утайки, покаявшись в своём преступлении. И даже не в одном. В том, как воровал, находясь на должности васильсурского воеводы, в клевете на меня и других верных слуг Иоанна, в попытке сбежать в Литву, в блуде и других проступках. Рассказывал всё подряд, понимая, что допрыгался, и просто так выкрутиться не получится, но попытаться сохранить жизнь он всё-таки мог. Лучше быть живым иноком, нежели мёртвым князем.

После его чистосердечного признания список пополнился ещё на несколько имён. Улов небогатый, по большей части Хохолков повторил то, что уже рассказал нам его родич, Ростовский. Но в любом случае, это лучше, чем ничего.

Князя повезли в Кремль, его дворню тоже начали допрашивать, надеясь узнать какие-нибудь новые факты. Без применения дыбы, обычный перекрёстный допрос, принципам которого я учил опричников.

Я сопровождал Хохолкова в нашей недолгой поездке, всё-таки я обещался доставить его царю. Побитый и истерзанный князь сидел на лошади с руками, привязанными к седлу, во избежание неприятных эксцессов, по бокам и сзади от него ехали опричники, контролируя каждое его движение. Чёрных воронков или автозаков у нас в распоряжении не имелось, хотя поставить клетку на телегу много ума не надо. Пока что возили так.

В Кремль въехали верхом, несмотря на то, что он считался личным владением царя и верхом туда въезжать могли очень немногие. Например, мы, как личные царёвы слуги, опричники. Да и конвоировать изрядно побитого Хохолкова пешком через весь Кремль было бы очень хлопотно.

Проезжая мимо царицыного терема, я увидел Евдокию. Она меня тоже заметила, вспыхнула, и тут же скрылась за воротами, чуть ли не хлопнув дверью. Твою мать.

— Ведите его к царским палатам! — приказал я остальным опричникам. — Я сейчас! Я быстро!

Я соскочил с лошади, бегом отправился вслед за Евдокией. Мы не виделись уже давно, чуть ли не несколько месяцев. Забегался, замотался. Путь мне преградил рында, загородив калитку бердышом.

— Нельзя, — сказал он.

Я остановился, пристально глядя на него и чувствуя неодолимую волну возмущения и гнева внутри, хотя знал, что царицын терем — территория особая.

— На минуту. Парой слов перекинуться, — сказал я. — Евдокию знаешь? Постельницей служит.

— Знаю. Нельзя, — отрезал рында.

Я шумно втянул воздух ноздрями, пытаясь успокоиться. Умом я понимал, что этот рында выполняет свой долг и всё делает правильно, но сердцем принять этого не мог.

— Тогда… Тогда передай ей, что я видеть её хотел… — севшим голосом произнёс я. — Никита Степанов сын, из опричной службы.

— Знаю. Передам, — сказал рында.

От сердца немного отлегло, но я всё равно не мог успокоить бушующие внутри эмоции. Сам, впрочем, виноват. Евдокия слишком долго ждала, а я пролюбил все возможности с ней повидаться, которых было немало. В Москве я уже давно, и мог бы с ней повидаться, или хотя бы передать весточку, но… Замотался. То одно, то другое, то Казань, то Нижний Новгород.