Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Глашатай начал громко зачитывать список прегрешений князя Ростовского и приговор боярского суда. Князь, в тщетных попытках выторговать себе жизнь, сдал абсолютно всех своих сообщников, так что у нас на руках теперь был целый реестр предателей, купленных Жигимонтом. С гнильцой орешек оказался, треснул даже не на дыбе, а когда его просто завели в тёмный и мрачный каземат, и царский кат показал ему арсенал своих инструментов.

Его, это, впрочем, не спасло. Разве что способ казни выбрали менее мучительный.

Протокол допроса мне, кстати, дали прочитать, как и список сообщников Ростовского. Имя князя Старицкого, к моему сожалению, в нём не фигурировало, хотя этот мерзавец наверняка тоже сносился с Сигизмундом, царём польским и литовским. Правда, в отличие от Ростовского, ему не нужно было сбегать, ему нужно было занять русский престол. Скорее всего, общались они совсем по другим каналам и на другом уровне.

Зато в списке упоминались родичи Ростовского. Катыревы, Хохолковы, Лобановы, Приимковы. Все как один князья, Рюриковичи, И я готов был поставить любые деньги на то, что вскоре нам придётся снова отправляться в путь, ловить упомянутых князей.

— … к смертной казни через отсечение головы! — громко продекламировал глашатай.

Князь мелко затрясся около плахи, смотреть на это было противно. Всё-таки потомок Рюрика, служилый человек, воеводой из года в год назначался, в походы военные ходил. К смерти должен испытывать презрение, смотреть ей в лицо смело и открыто, а не дрожать от ужаса. Тем более, что перед казнью ему дали причаститься и исповедаться. Сильвестр на казни вёл себя гораздо достойнее.

Помощники палача толкнули его на плаху, придержали. Царский кат, настоящий профи, голову отрубил с одного удара, попал точно между позвонков. Мгновенная смерть, даже без мучений. Не удивлюсь, если Ростовский или его родичи дали ему взятку, чтобы палач не промахнулся.

Голова упала в корзину, тело почти сразу же обмякло. Палач достал голову из корзины, продемонстрировал царю, толпе, положил обратно. Я взглянул на Иоанна Васильевича, он оставался спокоен.

Я же глядел на то, как уносят обезглавленного князя, с удовлетворением. Так будет с каждым. Но потом.

На сегодня это была единственная казнь, царь ещё не дорос до массовых расстрелов. Но даже так москвичам хватило зрелища, обсуждать его будут ещё очень долго, и это, пожалуй, многих заставит задуматься, прежде чем принимать приглашения от литовских послов.

Народ начал расходиться, обсуждая, как покатилась голова Ростовского и как далеко брызнула кровь ровно с той же интонацией, с какой в будущем обсуждали платье выступившей певицы или какой ловкий гол забил нападающий. Царь со своей свитой отправился на церковную службу, отмаливать грех, и я в этот раз решил последовать за ним, встроившись в хвост длинной процессии.

Пошёл он в Успенский собор, где долго общался со священником наедине, а потом молился перед иконой. Я ждал, когда он закончит. Поставил за это время свечку, сам постоял и поразглядывал иконостас и роспись. Потом просто стоял и ждал у выхода.

Там меня царь и заметил.

— Никита! — сказал он. — Я как раз посылать за тобой думал. Давай за мной.

Я молча кивнул, снова присоединившись к свите.

После посещения церкви царь был не так мрачен, видимо, совесть его не глодала, как в прошлый раз. Оно и понятно, одно дело — священник, божий человек, твой бывший духовник и наставник, и совсем другое — опальный князь, прежде уже осужденный за измену.

Он прошёл в царский терем, свита по мере продвижения уменьшалась, пока не остался только я. Мы вошли в уже знакомый мне кабинет, маленький и тесный, где царь начал снимать шитую золотом ферязь.

— Сам уже, наверное, знаешь, зачем я тебя позвал, — сказал Иоанн.

— Догадываюсь, государь, — сказал я.

— В народе уже слух пошёл, о царских опричниках, — усмехнулся он. — Мол, жалости не знают.

— Клятвопреступники жалости и не заслуживают, — сказал я.

— Тоже верно, — кивнул царь. — Иудин грех, самый тяжкий… Но не о том я сказать тебе хотел.

Я промолчал, смиренно дожидаясь, когда царь изволит наконец посвятить меня в свои планы.

— Будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа, царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников, — процитировал Иоанн.

Он помолчал, задумчиво оглаживая бородку.

— И прочие услышат, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло среди тебя, — процитировал он Ветхий Завет. — Так ведь, Никита?

— Так, государь, — сказал я.

— Как думаешь, убоятся теперь враги мои? — спросил он.

— На какое-то время да, — сказал я. — Но и то, не все. Однако же если знать будут, что всякого преступника наказание ждёт неизбежное, и кара не небесная, а земная, то дважды подумают, прежде чем умысел свой в жизнь претворять.

Иоанн хмыкнул задумчиво, отвернулся.

— Работать нужно беспрестанно над этим, день и ночь, — добавил я. — Ни жалости, ни усталости не зная.

— Вот и работайте, — сказал он. — Список же есть у вас?

— Да, государь, — сказал я.

— Кстати… Сказывали мне, будто хочешь ты, Никита, меня с царевичами потравить, а на царствие брата моего Юрия посадить, — лукаво ухмыльнувшись, произнёс царь.

Я похолодел. Ничем хорошим такие обвинения обычно не кончались.

— Навет это, государь, — сказал я.

— Знаю, — сказал он. — На дыбе клеветника поспрашивали уже.

У меня отлегло от сердца, но сам факт, что меня уже пытались выставить в дурном свете перед царём, напрягал и настораживал. На пустом месте такие обвинения не возникают, и я пытался вспомнить всех, кому мог насолить настолько сильно.

— Князь Хохолков это подначивал. Иван Юрьевич, — доверительно сообщил мне государь.

Его имя и без того имелось в списке. Но теперь приоритет поменялся.

— Я же знаю, что ты бы не отравил, а зарезал, и не Юрия бы на престол посадил, а Старицкого, — мрачно пошутил государь.

— Государь! — взвился я.

— Шучу, — усмехнулся он. — Но сперва, надо признаться, я даже поверил. Мол, несколько видоков тому было. В Казани, да в Свияжске. Но как на дыбу привели тех видоков, так всё и рассказали без утайки.

Ощущение крайне неприятное. Крайне. Иоанн, однако, надо мной просто потешался.

— Мы в Свияжск и не заезжали почти, — буркнул я.

— Ну, не оправдывайся, — хохотнул царь. — Хохолкова сам спросишь, он это выдумал, али подсказал кто.

— Обязательно спрошу, — сквозь зубы процедил я.

Первым делом выясню. Возможно, даже с помощью методов полевого допроса.

— Даже ехать далеко не придётся. Он в Москве сейчас, — сообщил государь. — Ступай. Мне с ним тоже потолковать интересно будет.

Я на мгновение замешкался, задержался. Вспомнил просьбу Хворостинина, взглянул на царя, угадывая его расположение духа и уместно ли сейчас просить за кого-то. Вроде бы можно.

— Просьба есть, государь, — сказал я.

Иоанн поднял на меня взгляд, вопросительно приподнял брови.

— Сказывай, — сказал он.

— Воевода нижегородский, князь Хворостинин… — начал было я.

— Опять не за себя просишь, — усмехнулся он.

— Нет. Князь Хворостинин, Дмитрий Иваныч, воевода толковый, хитрый, а в тылу сидеть вынужден, — сказал я. — На войну хочет, немца бить.

— Знаю, он мне в каждом письме о том говорит, — хмыкнул царь.

— Мыслю, лучшим воеводой твоим будет, — сказал я. — Дай только возможность себя проявить.

Иоанн Васильевич задумался, помолчал.

— Молод зело… Худороден к тому же, — возразил он. — Бояре не стерпят.

— Дай не бояр, стрельцов дай ему, — пожал я плечами. — Он тебе с сотней стрельцов всю Ливонию пройдёт. По новому биться готов, храбр, смышлён.

— Токмо если так… — произнёс царь. — Да только с воеводства и простых стрельцов водить, понижение, считай. Обида выйдет. Полк ему давать — другим обида выйдет.

— Тут уж выбрать придётся, — сказал я. — Да и вообще, кто царству нужнее, воеводы толковые, но худородные, или бестолковые, но родовитые?